Игорь Гурович: «Есть ощущение, что профессия дизайнера стала официантской»

— Какую роль играет «Золотая пчела» в жизни людей, имеющих отношение к плакатному дизайну?

— У плакатистов не так много возможностей показать свои работы какой-то профессиональной среде и оценить себя внутри международного пространства. Когда ты думаешь, что ты гений, а потом видишь, что рядом с твоей работой висит работа гения, и понимаешь, что, наверное, тебе надо еще поработать лет десять, — это лучшая школа.

«Золотая пчела» входит в топ мировых биеннале благодаря тому, что находится под патронажем ICOGRADA — международной ассоциации графиков. И ее цель — найти и интегрировать в цех новых участников. Поэтому в биеннале с удовольствием участвуют и студенты, и недавние выпускники.

Кроме того, на «Пчеле» всегда хорошее жюри. Это важно. В прошлый раз приезжали Анетт Ленц, Никлаус Трокслер, Cтефан Загмайстер — три мировые звезды, которые украсили бы любую биеннале. В этом году будут Алан Ле Кернек и Маджид Аббаси. Они читают мастер-классы, с ними можно пообщаться, да и просто этих людей живыми увидеть — уже счастье.

— Если эта биеннале такая важная, почему вокруг нее нет никакого шума?

— У плаката бывают разные периоды жизни, иногда он очень востребован, иногда нет. У нас сейчас была выставка в Гавре, мы там не известны широкой публике, но такого лома народу я на наших выставках в России не видел. Во Франции вообще к плакату относятся с особым вниманием. А у нас такого интереса нет, и как его вызвать, пока неясно. Поэтому и биеннале получается внутрицеховая.

— Вы можете сформулировать, что изменилось в российском дизайне за последние десять лет?

— Поднялся средний уровень, а хороший, наверное, опустился. Все выровнялось. Можно наблюдать, на мой взгляд, довольно вялую кашицу, зато с довольно крепким средним уровнем.

Когда я начинал этим заниматься в начале девяностых, дизайн был очень модной профессией, на все дизайнерские тусовки приходили девушки с ногами от ушей. Приходящие длинноногие девушки — показатель модности и востребованности. Сейчас на «Золотую пчелу» они редко приходят. Есть ощущение, что профессия дизайнера стала официантской.

— Какое-то сближение между дизайнерами и государством появилось? Есть же парк Горького, есть «Стрелка», молодые люди, которые занимают разные важные посты.

— Абсолютно точно, интерес к дизайну появился. И это дико приятно. Но это пока первые притирки цеха и государства друг к другу. Я очень надеюсь, что это приведет к каким-то результатам. Видно, что государству ужасно хочется, чтобы был дизайн. Чиновники — нормальные люди, они ездят по улицам, и их тоже подташнивает от городской рекламы. Но чтобы что-то радикально изменилось, нужно больше государственной воли и решительности.

— Вы бы стали помогать в этом властям?

— Мне бы очень хотелось, я с удовольствием приду и к Капкову, и к Наташе Фишман по первому зову. То, что они делают, — хорошо и правильно.

— Среди множества вузов, где учат на дизайнеров, особняком стоит Британская высшая школа дизайна. Почему?

— Британцы принесли с собой новую, гораздо более успешную методологию. Они учат детей многим вещам, которые русский художник делать не может, потому что у него яичница в бороде. Дизайнер должен овладевать огромным количеством смежных профессий — и правильно коммуницировать, и, будучи графическим дизайнером, понимать, что происходит в объектном дизайне, и в новых медиа, и в телевидении, потому что часто новые приемы приходят со стороны. Англичане этому учат, а в России дизайн — это до сих пор узкоцеховые навыки: ты умеешь по линейке чертить знаки, но что происходит в новых медиа, ты не представляешь, потому что это было в соседней аудитории, а тебе и в голову не пришло туда заглянуть и спросить: «Чем это вы, ребята, тут занимаетесь?»

— Насколько важны предметы, окружающие человека, который хочет стать дизайнером? Важно, что у тебя в голове, или все-таки красивые кружки, пепельницы и стулья должны вдохновлять?

— Хочешь не хочешь, ты воспроизводишь какие-то модели, которые всю жизнь видел. Если ты всю жизнь прожил в бараке, шансы, что ты сделаешь дворец, равны нулю. Мир усреднился, и «Макдоналдс» есть везде, так же как и Mexx, но разница между студентами-итальянцами и студентами-голландцами огромная, ровно потому, что итальянцы все привыкли трогать руками и у них красота от пальцев отскакивает. Она может быть безмозглой, но все равно очень симпатичной. А голландцам на красоту наплевать, им другие вещи важны. Это встроено в организм.

— Что встроено в организм шведов, которые придумали IKEA?

— IKEA — это дизайн в 25-ю очередь, а в первую — философия, которая говорит о том, что дешевое не значит плохое. А главное, IKEA, в отличие от других дизайнерских систем, включает тебя в процесс. Только в IKEA ты ощущаешь себя соавтором. Ты комбинируешь из пяти кубиков некое ощущение своей жизни. В этом отношении IKEA как философия очень хитро построена. С другой стороны, как и любая философия, она устарела. IKEA говорит: «Мы делаем дизайн настолько спокойный, что его и дизайном-то назвать можно с натяжкой. Это очень простые вещи, и в этой простоте есть красота». Как у любой стилистики, у нее есть начало и конец. Сейчас стали появляться гораздо более точные дизайнерские конструкции, которые мне, например, ближе. Появился на той же территории Muji, там же пасется французский Прованс, который не сильно дороже IKEA. Они говорят: «Так, достала эта скандинавская хрень, давайте-ка мы к этому икеевскому шкафу привинтим винтажные ручки и криво покрасим». Вроде то же самое, но появляется ощущение твоего шкафа, индивидуальной вещи.

— Во время последних митингов люди стали сами рисовать плакаты. Как вы относитесь к этому всплеску народного искусства?

— Вполне официальная французская культура началась с моды на печатные мастерские, куда все в 1968-м приходили печатать свои плакаты. Это было огромное движение, и, кстати, Алан (Алан Ле Кернек, который входит в состав жюри «Золотой пчелы» в этому году. — БГ) был одним из тех, кто активно этим занимался. Благодаря искренности и молодости участников это движение выросло в новую графическую культуру. Никогда не было и нет дизайнера, который мог бы за раз изменить визуальную культуру страны. И вполне возможно, что в этом народном творчестве есть много рационального и полезного.