Художественные мастерские. Герман Виноградов

Институт с шарами и котенок с рудиментами

Я заканчивал Московский институт инженеров землеустройства, архитектурный факультет, это институт с шарами на улице Казакова. В 1979 году приближалась Олимпиада, и всех студентов архитектурных и строительных специальностей привлекали к строительству объектов. Мне пытались навязать работу, которая моему архитектурному чутью не была близка — штукатурить и красить стены. Я тогда был бескомпромиссен, находился под сильным влиянием Ле Корбюзье и Миса ван дер Роэ. Для меня понятие «чистота материала», например, не было пустым звуком. Я готов был уйти из института, лишь бы сохранить верность принципам. А у меня тогда у кошки родился котенок с рудиментами еще двух глаз, четырехглазый, и я сказал в институте: «У меня кошка с четырьмя глазами, я по утрам должен ее кормить и не смогу так рано приходить». В итоге мне предложили уйти со строительных работ в академический отпуск. А после института я ушел в дворники и сторожа.

Поколение дворников и сторожей

Я был дворником, грузчиком и сторожем несколько лет. Я весь центр Москвы пересторожил, и у меня было огромное количество великолепных мастерских совершенно бесплатно. Например, мансарда с видом на Кремль в доме, где сейчас галерея на Солянке, или двухэтажный особняк в Хохловом переулке, где была знаменитая мастерская-сквот «Детский сад», — сейчас это кажется чем-то необыкновенным… Дворник — это мистическая профессия. Есть, конечно, просто дворники, но если к этому делу серьезно относиться, духи города начинают раскрывать свои богатства, ты соединяешься с духом места, и тебе начинается везуха. Я в этом районе уже 55 лет и сам стал уже гением места. Даже мои соседи если раньше боролись, то сейчас скорее почитают.

Церетели и звучащий чан

Как-то я сторожил склад мрамора и гранита, где сейчас парк Музеон. Когда ставили памятник Петру, я высказал идею, что неплохо бы его огнем подплавить, чтобы он превратился в нечто более аморфное. Пластика все-таки там грубовата, а если б ее природными силами обработать, было бы мощно. А к выступам можно было бы приделать скульптуры — они бы, как мобили, бились друг о друга и звучали. А внутри у него была б моя мастерская, и я бы там был как Гаврош в слоне. Любое проявление можно изменить, творчески переосмыслив.

А вообще Церетели молодец, искренне любит искусство. На одном дне рождения общего друга я надевал на головы гостям звучащий металлический чан и видел, как Церетели (один из гостей) улыбался, он был очень доволен. А вот охранник его был очень напряжен.

Суд с Лужковым и уклюжий вор

Эта мастерская является тайным сердцем Москвы. Неслучайно только мне удалось выиграть суд у Юрия Михайловича Лужкова по защите чести и достоинства. История такая: как-то я учредил собственную архитектурную премию «Хрустальный Дыр Бул Щыл» (это строчка из Алексея Крученых). Претенденты на премию были зашифрованы под анаграммами: «уклюжий вор» и «ВИЧ и карма земли». Победила «ВИЧ и карма земли» — Казимир Малевич. А «уклюжий вор» — это анаграмма Юрия Лужкова.

Когда Лужков с Батуриной хотели оттяпать ЦДХ и построить «Апельсин» по проекту Нормана Фостера, был митинг протеста, где стояли снеговики, слепленные Колей Полисским, с лопатами, на которых были написаны лозунги. И одним из лозунгов был «Юрий Лужков — уклюжий вор». Об этом написали в «Коммерсанте», Лужков подал в суд и хотел с меня пятьсот тысяч получить. Я решил повторить анаграмм-перформанс в Тверском суде — облачился в белые одежды и белый парик, но адвокат меня остановил: «Так мы просто настроим суд против себя». И хотя все говорят, что судьи куплены, это не факт. В итоге суд признал, что анаграмма, как любое произведение искусства, не может являться утверждением о фактах. На следующий день «Коммерсантъ» полностью напечатал анаграмм-поэму из двадцати восьми анаграмм. С тех пор так стали звать не только Лужкова, но и многих мэров.

Многофункциональная мистериальная

По паспорту здесь 102 квадратных метра, и каждый сантиметр завален и уделан. Но квартира эта резиновая. Когда ко мне заходят в обычные дни, кажется, что места здесь немного. Но по воскресеньям у меня проходит Мистерия Бикапо Небесного Леса, и все меняется. Включишь свет волшебный — пространство гигантское становится. Выстраиваются инсталляции, подключаются звуковые системы, ставятся лавки, и в этот момент все работает как зрительный зал. Для меня это монастырский труд. Сперва все выстроить, а потом, когда все уходят, убрать. Если в театре после спектакля приходят уборщица, монтировщики, то здесь все делаю я сам: я и монтировщик, и уборщик, и настройщик, и квартиросъемщик.

Бикапо

Всюду вокруг плотно висят работы. Периодически отсюда они уходят на выставки, в музеи. Вот тот угол теперь в Третьяковской галерее, кусок отсюда сейчас на выставке в Русском музее. Вообще я бикапонист. Можно назвать меня родоначальником мистериального искусства в современной России. Бикапо — это мистерия мегаполиса, создание тотальной среды, из которой выход может быть в любые миры. Я плохо представляю, что будет, когда я откинусь. Надо бы это продумать. Но хорошо бы все отдать в какой-то музей. Тут всего-то на один-два зала.