Добрых дел мастер

Художественный руководитель театра «Огниво», народный артист России Станислав Железкин 

Как попадают в театр

Я был одиннадцатым ребенком в семье. Мы жили на маленьком хуторе, которого сейчас даже нет на карте. Жили очень бедно. Если сказать «очень бедно» — ничего не сказать. В 15 лет я окончил 8 классов и меня пристроили работать в сельском клубе в Волгограде.

Затем я поступил учиться в Волгоградское училище на руководителя театрального коллектива самодеятельности, выступал. На конкурсе чтецов директор Волгоградского театра кукол пригласил меня к себе поработать. Но я подумал, как это так, я и за ширмой? А вот мой педагог, бывшая профессиональная актриса, сказала: «Посмотри на себя в зеркало. Какой тебе ТЮЗ (тогда в Волгограде его только строили, и я мечтал попасть именно туда)? Ни внешности, ни красивого голоса. Иди в театр кукол!». С полмесяца не ходил на занятия – обиделся на неё страшно. И всё-таки решил полгода перекантоваться в этом театре кукол, тем более грандиозное строительство ТЮЗа, как обычно, задерживалось. 

В театре кукол у меня появился учитель – Любовь Люй-Чан. Режиссер театра подвел меня к ней со словами: «Люба, ты должна из него сделать не только артиста, но и человека». Люй-Чан называли «Паганини с куклой». Тем, как водила Петрушку, она покоряла всех. Покорила и Сергея Образцова — он пригласил её в свой театр, но она не поехала. Я же разговаривал, как с деревни: «Чавой, итити, придёть, удётьте». Послушав меня, она сказала: «Боже, так он ещё и француз! Он же и по-русски не разговаривает!». Голос у меня был сорванный от постоянных простуд (у нас в семье были одни валенки на несколько детей), далеко не свежий, не смотря на то, что мне было 15 лет. Мудрый режиссер дал мне роль старика в спектакле «Кот Васька и его друзья». Всё происходило за ширмой – тростевые куклы. Мы вышли на поклон к комиссии, принимавшей тогда спектакли. А комиссия потом говорит: «А кто играл старика?». В то, что его играл я, они не поверили. 

Творческие люди они тщеславные, и это хорошее качество как двигатель в познании профессии, после первого успеха я все время думал: как же вторую роль сделать? Вдруг меня не отметят? И вот сутками, действительно сутками мы сидели в театре, и Люй-Чан работала со мной. Всё, чего я в жизни достиг — только благодаря ей. Она считала меня своим сыном, приемным, и у неё никого не было, кроме меня. После она всегда следила за моим творчеством: работал я в Тюмени, в Краснодаре… Она приезжала ко мне. Как-то она сказала: «У меня было много учеников. Стасик не был самым талантливым, но из всех он – самый трудолюбивый». Вот так я попал в театр кукол 47 лет назад.

Сцена из спектакля «Вишневый сад»

Про энергетику актеров

В театр люди приходят за эмоциями. Если артист просто произносит текст, даже если очень правдиво, очень естественно — мне лично это не подходит. Я люблю, когда артисты на сцене тратятся. Заражают. Заставляют зрителя уйти от проблем, которые он накопил за недели, месяцы.

Я заметил интересную вещь. Когда актёры из театра кукол приходят в драму, они удивительно чувствуют фактуру сцены, художника, костюм. Взять бывшего кукольника или человека из семьи кукольников — Сергей Гармаш, Валерий Гаркалин – ведущие артисты драмы и кино за счёт энергетического поля. Потому что в театре кукол надо пробиться к зрителю через неживую фактуру. Для этого нужен эмоциональный заряд гораздо сильнее, чем для другого вида искусства.

Про детей

На выходе из театра часто можно услышать похожий диалог: «Маамаа, купим ещё билееет на «Вредного зайца»! – «Сынок, мы уже в пятый раз пришли на этого «Вредного»! – «Нет, мама, только на него!» – «Там же есть другие…» – «Нет, только на него!». Дети видят точного себя или друга своего в этих героях. И увлекаются действием, несмотря на то, что знают, чем спектакль кончится.

Дети за последние десятилетия стали более эрудированными, более продвинутыми в развитии. Однако у них возникают некоторые трудности с построением фраз, видимо, из-за культуры смс-общения.Но самое страшное, что дети не читают и не умеют слушать стихи: мы уже не ставим спектакли в стихотворной форме. Вкрапления – да. Но и то очень мало. Потому что выходишь с такой энергетикой на стихи, с таким запалом, чтобы ребёнок не отвлекся. И всё равно: третий куплет он уже… (цокает языком).

Сцена из спектакля «Ревизор»

Про разницу между детьми и взрослыми

Между детскими и взрослыми спектаклями разница в том, что если ребёнок, чуть только действие теряет темп, сразу начинает «свою свадьбу играть», то взрослый может просто делать вид интеллигентного и воспитанного человека и не шуметь. Актер будет в холостую играть, пробиваться к зрителю, а тот тихо сидеть… Но вообще больше энергетического запаса человеческого и актерского затрачиваешь, чтобы удержать зрительское внимание ребёнка. Ты идёшь на детский спектакль, как на бой: либо тебя ребёнок победит, либо ты его подчинишь своей воле.

Ещё дети не любят, когда с ними заигрывают. Есть театр кукол, а есть кукольный театр. Это разные вещи. В театре кукол идет диалог на равных со зрителем, без заискиваний и заигрываний. Ребенок чувствует, что ему не врут. Не врут! И почему драматические артисты, наши коллеги, не очень любят играть детские спектакли? Для них новогоднюю сказку играть – это наказание. Потому что нужно с такой отдачей играть, чтобы ребёнок свой театр не устроил в зрительном зале. «Для детей нужно играть так же, как и для взрослых, только в два раза лучше». Это не мои слова, это — Станиславский.

Про европейского зрителя

Европейский зритель привык к эпатажности. Визуальный ряд для него – главное, сюжет второстепенен. Когда я преподавал в Париже, то никак не мог этого понять. «Вот вы – придумали прекрасно, а как подложить сюжет?» – говорил я им. «А это не важно!» — отвечают. Тем не менее, наши спектакли, даже если зрители не знают язык, покоряют европейцев энергетикой, актерским мастерством. Технически наш театр отстал навсегда, но мы побеждаем русской отдачей и эмоцией на сцене. Когда мы играли «Шахерезаду» в Мистельбахе (Австрия — БГ), зрители вцепились в кресла от нашей энергетики, они не понимали, что говорят, но они аплодировали после каждой сцены!

Я знаю, если не все, то почти все театры кукол в России. И сегодня новое поколение кукольников идёт по пути европеизации: визуализация и эпатажность. Я не против яркой формы. Но, чем ярче форма, тем содержание должно быть глубже. А у нас содержание остается на уровне текста, и эпатажность формы заслоняет его. Если не проникнешь в душу, в сердце ребёнка, всё напрасно. Он просто созерцал: пришёл и ушёл.

Этим театр отличается от театрального шоу. Задачи в шоу — задачи визуального ряда. Пришел домой, закончилось шоу, внутри ничего не осталось.

Сцена из спектакля «Три медведя»

Про спектакли-долгожители

Спектакль «Легенда о добром сердце» — наша визитная карточка, он идёт уже 16 лет. Петру Вуткэрэу (румынский режиссёр, ставил спектакли в театре «Огниво» — прим. БГ), посмотрев его, сказал: «Не верю! Я никогда не видел в драматическом театре такого накала страстей, как у вас в «Легенде о добром сердце». У нас был случай, когда мама, сидевшая на последнем ряду, после этого спектакля вышла из зала, потом вернулась и сказала: «Извините, я забыла своего ребёнка в зале». Критик Геннадий Дадамян, увидев наш «Вишневый сад», сказал: «Сколько я за свою жизнь пересмотрел, но никогда так на меня не воздействовала сцена просветленной смерти, ухода Фирса, чтобы у меня потекла слеза. Ни-ко-гда, сколько я театров не видел, а вот эта куколка меня довела до слёз».

В некоторых из спектаклей-долгожителей есть момент сиюмоментной импровизации. Зритель это чувствуют. Это заложено режиссером: один артист не знает наверняка, как себя вести с партнером, но при этом они держаться в общей канве сюжета. В спектакле «Мольер. Лекарь поневоле» я играю Сганареля, и я не знаю, на чем в следующий раз я подловлю партнёра, а партнёр меня.

Про борьбу с невежеством

Сегодня доброта — самый большой дефицит на планете. Разве мы могли представить когда-то – одна машина подрезает другую, водитель выходит и из травматического оружия за это стреляет во второго водителя. Это до какой степени жизнь человека не стала ничего стоить. Сейчас к духовности и нравственности идут через материальное благо. Я не против того, чтобы люди жили богато. Но, чтобы в мозгах это материальное не было главным. Когда в 18 лет любящий отец покупает ребёнку автомобиль – это неплохо. Но когда юноша через окно этого автомобиля мимо проходящей девушке говорит: «Ну что, поедешь?». Он через призму своего автомобиля знакомится с ней. Обидно и страшно, что мы сегодня сделали такую переоценку  ценностей. Кто виноват в этом? Мы, взрослые. Нельзя сегодня кривить душой и говорить: «У нас молодежь такая!». Что мы ей дали, какой пример? По социологическим опросам: раньше дети хотели стать актёрами – не важно, что нищенская зарплата, инженерами.  А сегодня: кем – чиновником. Потрясающе! Не специалистом – чиновником! Беда. Беда в нашем общем доме. И общий дом – это планета. Страшно то, что достанется нашим внукам. Достанутся квартиры, достанутся хоромы, достанутся замки. Но во имя чего это достанется? Во имя того, что вышел из этого замка и не знаешь: придёшь или нет? Убьют или нет? Человека мы потеряли. Для меня это страшно. Может быть, другие – скажут по-другому. Я всю жизнь занимался театром не назидательно, не воспитательно, но всю жизнь боролся с невежеством. И вот тут обидно – сорок семь лет отдано, а оно всё процветает. Мир не стал лучше.

Сцена из спектакля «Мольер & Лекарь поневоле»

Про терапию с помощью театра

Есть такой проект в Чувашском государственном театре кукол. Суть в том, что артисты разыгрывают сказки на дому для одного ребенка: едут в семьи, где дети ограничены не только физически, но и умственно. Я побывал на таких спектаклях – два человека, с маленькими куклами. Артисты, возвращаясь в театр после этих спектаклей, конечно, ревут… Но каким другим становится ребёнок. Когда второй раз приходишь – он ждал. Ты видишь, что он ничего не может, но вдруг – в глазах интерес! Мама, папа, которые годами добивались этого взгляда, и им не удавалось то, что сделала кукла!

Способ куклы – это способ игры. Не назидательность актера в живом плане, а персонаж. Некоторая отстраненность. И это образное общение со зрителем более доверительное и психология ребенка к нему восприимчивее. Когда ребенок видит персонаж в кукле, который оживает, ребёнок ему верит.

Про отношения с актерами и куклами

Конечно, я —Карабас. Особенно как руководитель. Но одновременно и Папа Карло. Карабасом выступаешь, если вдруг какая-то интрига. Чем меньше на сцене конфликта, а сцена – это конфликт взаимоотношений персонажей (конфликт закончился – занавес закрылся), тем больше вероятность того, что конфликт перейдет в сам коллектив. Потому что сущность артиста в его героях и образах – конфликтовать. И если они там этого не получают, они переносят это в жизнь.

Я разговариваю со своими куклами. И больше всего -- с Фирсом (герой спектакля «Вишневый сад»). Говорю о самых простых вещах: извини, что долго не подходил к тебе, был занят, с другими героями разговаривал… И всегда…Особенно к Фирсу. Самая нелюбимая моя система кукол, в связи с моим темпераментом и энергетикой, – марионетки. Марионетки не требуют суеты, а вот здесь я впервые полюбил марионетку – Фирса. И он мне платит этим.