«Для азиатского аниматора быть винтиком в системе — это нормально»

— Расскажите, что это за киношкола, в которой вы работали, как вы туда попали?

— Город Чанчунь — это север Китая, ближе к России. Рядом с Харбином. Огромный промышленный город, китайский Свердловск, только в пять раз больше. Там есть анимационный университет на 10 тысяч студентов, и он раз в два года проводит международный форум по компьютерной анимации, играм и комиксам. Я на нем выступал с рассказом о том, как делал фильм «Маленькая ночная симфония», и меня спросили, не хотел бы я провести еще какой-то мастер-класс или лекцию. Я ответил, что не теоретик и что было бы интереснее и полезнее сделать фильм вместе со студентами. Через год мы начали.

— С кем пришлось работать?

— Я отбирал художников, аниматоров и людей, которые собирали фоны и движение. Селекция шла в три этапа. Сначала они приносили свои работы, потом выполняли задание на движение, а потом делали раскадровку. Отобрал 40 человек. А когда увидел, что придется работать с таким количеством неопытных людей, понял, что нужно придумать такой сюжет, чтобы, если в нем что-то не получается, это не нанесло ущерба фильму. Взял сюжет из русского лубка про мышей, которые хоронят кота. И, кстати, у китайцев есть такой же сюжет. Пусть будет куча мышей и куча ребят — каждый будет анимировать свою мышь. 40 студентов — 40 мышей. Если у кого-то совсем не получается — значит, мышь выкидывается. Если она более-менее ничего — значит, встает в массовку, мыши получше — на первом плане. Самые талантливые выявятся за месяц и будут делать главных персонажей — главную мышь и кота. В анимации важно придумать технологию, позволяющую максимально высвободить время для творческих задач. Потому что если сразу делать технологически очень сложные вещи, то все силы уходят на то, чтобы победить эту сложность, и нет времени, чтобы подумать о фильме. И я эту технологию стратегически правильно придумал. Сначала все учились делать мышей, которые гребут (кота везли на корабле), потом тех мышей, которые бегают по коту. Задачи шли от самого простого — и дальше все сложнее и сложнее. Кто буксовал — там и оставался.

Персонажей рисовала и присылала из Москвы Аня (Анна Карпова — жена и постоянный художник Геллера. — БГ), а фоны все делали китайские студенты. Вот тут все было очень просто, если анимацию они начали только-только осваивать, то как художники они все — гении.

— Почему они такие гении?

— Они пишут иероглифы с детства, поэтому все и рисуют хорошо, и владеют кистью — кисти дарят друг другу все, не только художники. Даже компьютерщики, как только у них перерыв, подходят к столу, берут кисть и начинают рисовать или писать иероглифы. Все время упражняются — прямо на газетах, на бумаге-то дорого.

— Вы в одиночку управлялись с сорока студентами?

— Мне помогали еще два преподавателя. Один преподавал компьютерную графику — он руководил группой, соединявшей персонажей и фоны. А второй — живопись. Но он тоже пробовал анимировать, и у него здорово получалось. Так что он оживил главную мышь.

— Получается, что он пришел учиться тоже?

— Да, это нормально. В Китае все все время учатся, берут уроки за деньги. Желание и способность учиться и работать у китайцев есть всегда. Нам на фильм дали только три месяца,  и я вскоре сказал: «Ребята, мы не успеваем, давайте работать больше». Мы стали работать по 18 часов каждый день, без выходных, и никто из ребят, которым по 20 лет, не возмутился, не сказал: я хочу встретиться с девушкой, я устал… Через три месяца как раз начинались каникулы. И некоторые даже остались, хотя у них одни каникулы в году, половина студентов живет на юге, куда 8–9 часов лететь на самолете — на выходные к родителям не слетаешь. Они сказали: «Я останусь, пока я не закончу фильм, я буду с тобой». Вот это меня все три месяца очень сильно вдохновляло.

— В результате личные отношения со студентами у вас сложились?

— Да, мы там все вместе ужинали — это важный ритуал. Но для них я учитель, и они очень долго боялись перейти какую-то грань.

— У них сильная иерархия? Нет демократических отношений между учеником и учителем?

— Очень сильная. Но я так не умею. Я ж не просто читал им лекции — мы работали наравне друг с другом, и я был готов быть для них открытым. А они очень любопытные и не стесняются этого, даже когда боятся. Им все было интересно, даже моя личная жизнь. Они все время смотрели, что я делаю, как я делаю, и все повторяли за мной. Увидят, как у меня все в компьютере на рабочем столе выглядит, и тут же делают себе так же. Их азиатское следование за учителем — совсем другое, чем у нас, оно во всем, полное копирование.

— Это трогательно или, наоборот, раздражает?

— Иногда я даже на них шикал: ну что такое, сижу монтирую, а за спиной 5 человек стоит. Но для работы, тем более для анимационного кино, это очень полезно. Особенно когда люди никогда не задают лишних вопросов, не стремятся самовыразиться. Для них это не главное.

— Они даже по существу вопросов не задают?

— Когда я только начал с ними работать, то не мог понять, почему все что-то делают, двигают, а результата нет — ничего не меняется. Они ужасно мучились, но не способны были подойти и сказать: «Я не могу». И только через неделю я понял, что им нельзя давать такие задания: «Хочу, чтобы это было похоже на то-то», нельзя рассказывать, какой эта сцена должна быть по состоянию и т.д. Им надо четко говорить: эта мышь должна пойти туда. И точно говорить, во сколько все должно быть сделано: в 6 часов подойди и покажи. Когда я это осознал, все покатилось очень быстро.

— То есть каждый из них работает скорее как качественный винтик?

— Да, и это хорошо. В европейском понимании неприлично быть таким винтиком, в азиатском понимании — это нормально. Каждый человек знает свою узкую часть работы и делает ее четко, быстро. Для анимации и для моего стиля работы это идеально. Аниматоры делали сцену, не зная сюжета, истории в целом, даже финала.

— То есть люди так и не узнали, чем все закончилось? Но это же так любопытно. Они не интересовались?

— Они все время подглядывали ко мне, когда я собирал сделанные сцены. Один раз я их застал, когда они смотрели без меня. Но вопросы задавать стеснялись. Пока не скажешь, что можно спрашивать, они не спрашивают. Они не могут оценить даже то, что делают сами. Учитель сказал: «Хорошо» — они сразу радуются. Не понимая, почему хорошо. Я не раз их спрашивал: а тебе самому нравится? Всегда отвечали: как скажешь, так и будет. Учитель всегда прав. Лишь через 3 месяца ребята увидели историю в целом — как все их маленькие мыши собирались в кино. По-моему, они были очень горды этим.

— А как вы с ними разговаривали?

— Через переводчика. Но их же так много, это было так трудно. Поэтому я постепенно перешел на пантомиму и рисунки. Им ужасно нравилось, что вот учитель, начальник показывает сцену на себе, рисует, прыгает. Они вообще стесняются  проявлений тела, хоть и любят спорт. Они ходят в таких застегнутых на все пуговицы рубашках — тело должно быть закрыто. Еще они не танцуют. Даже на дискотеках — просто стоят и слушают.

И еще одна удивительная вещь: оказывается, кот по-китайски «мао». Именно так, как зовут великого руководителя. Я сначала не знал этого и не понимал, почему они меня все время спрашивали: ведь мыши не похоронят кота? Продюсеры тоже не знали сюжета и настойчиво советовали кота не хоронить. В Китае есть такая важная национальная кинопремия — «Золотая обезьяна», и мы получили ее в номинации «Лучший короткий метр года». Я об этом читаю через гугл-переводчик и вижу, что название стоит такое: «Я видел, как Джерри хоронили Тома». Потом мне переводчица открыла глаза: «Ты понимаешь, даже в названии быть не может, что «мао» хоронят». Только когда мы получили эту премию, продюсеры окончательно успокоились. Хотя вообще с ними очень трудно было — деловые отношения в Китае меня вообще ставили в тупик.

— В  чем трудность?

​— У них очень сложная иерархическая и бюрократическая система. Я понимаю, почему там буддизм — основная религия, по-другому это воспринимать невозможно. Я сам там почти стал буддистом. На любое пожелание — например, нужен компьютер — отвечают: мы поговорим с начальством, и дальше эта просьба проходит через бесконечное множество этапов. «Нельзя» не говорят никогда. Даже если на самом деле нельзя, тебе никогда не скажут «нет». Просто это будет так долго тянуться, что когда ты окончательно дойдешь до просветления, то поймешь это сам.