«Будь я великим диктатором, я бы посадил Ерофеева с Самодуровым, но не трогал молодых панкушек»

В эти выходные в Сахаровском центре проходил трехдневный интерактивный спектакль «Московские процессы» швейцарского режиссера Мило Рау. Действо было прервано появлением представителей Федеральной миграционной службы, к которым затем присоединились казаки. Первые хотели проверить документы Мило Рау и наличие у него рабочей визы, вторые пришли протестовать против спектакля. Проект «Московские процессы» воссоздает истории трех громких судебных процессов, связанных с конфликтом церкви и современного искусства: судов над устроителями выставок «Осторожно, религия!» и «Запретное искусство» и над участницами панк-группы Pussy Riot. В качестве обвинителей, защитников и экспертов в спектакле участвовали Екатерина Самуцевич, Максим Шевченко, Екатерина Деготь и другие кураторы, искусствоведы, погромщики скандальных выставок, национал-большевистские и православные активисты, юристы и другие люди, имеющие то или иное отношение к проблеме.

— Как получилось, что вы стали заниматься постановкой про российские суды?

— Уже два года, как я езжу в Россию. Все началось с того, что в Год России в Германии немецкий Национальный театр предложил мне сделать какой-нибудь проект про Россию, и я решил поработать с политическими процессами 1930-х. Я несколько раз приезжал, встречался с разными людьми, которые работали с документами того времени, — из «Мемориала» и других организаций, — но чувствовал, что это слишком далеко от сегодняшнего дня. Мне больше нравится работать с живыми людьми и историями. И вот где-то год назад у меня была лекция в Сахаровском центре, на которой я рассказывал о своей работе — о том, что мне интересна тема ГУЛАГа, судов и так далее. И кто-то из присутствующих спросил меня, почему бы мне не заняться историей тех десяти миллионов верующих людей, которые пострадали от репрессий, которых Сталин депортировал или казнил. И тут же встал другой человек и заговорил: «Согласен, десять миллионов... Но ведь не только верующие пострадали — жертвы были среди людей всех вероисповеданий и всех слоев общества! Уже надоело, что православные все время говорят только про своих». Услышав этот разговор, я начал понимать, где кроется реальный конфликт: в религии. И тогда я решил делать проект про процессы над организаторами выставок «Осторожно, религия!» и «Запретное искусство». А в 2012 году, во время выступления Pussy Riot, я странным образом снова оказался в Москве. Я был в Сахаровском центре, когда кто-то вошел и рассказал, что девушки только что выступили в храме. Сначала я не придал этому значения — ну, выступили и выступили. Но когда через две недели их схватили, я понял, что должен взять их дело в проект.

— То, что вы делаете, — это театр или кино?

— И то и другое. Эта постановка длилась 15 часов. На протяжении трех дней мы проводили суды — с судьей, экспертами и реальными защитниками сторон. Мы все это снимали с нескольких камер — я сам сидел в микроавтобусе около Сахаровского центра и командовал оттуда процессом. Теперь из отснятых материалов я сначала сделаю видеоинсталляцию на пяти экранах, а потом за год смонтирую фильм.

— Для российских зрителей это было закрытое действие — приглашена была только пресса и несколько друзей Сахаровского центра. Для какой аудитории это делается?

— Сначала видеоинсталляцию покажут на разных европейских фестивалях — во Франции, Бельгии, Швейцарии, Германии… А фильм мы повезем на следующий Берлинский кинофестиваль. К тому же осенью я надеюсь привезти инсталляцию сюда: в постановке участвовали многие российские кураторы — Марат Гельман, Екатерина Деготь и другие, они предложили нам показать результаты нашей работы в Москве и, может, в Перми.

— Пока не появилась полиция с казаками, в Москве почти никто о вашем проекте не знал. А теперь узнали все, и когда вы привезете инсталляцию и фильм в Москву, на них наверняка придет посмотреть гораздо больше людей. Можно ли считать появление ФМС и казаков режиссерской удачей?

— Да, несомненно! Сначала, когда они появились, я решил, что все, фильма не будет. Вообще, я ожидал чего-то подобного. Многие мне говорили, что все может закончиться в первый же съемочный день. Даже в швейцарском посольстве предупреждали: «Очень может быть, что, придя в центр в пятницу, ты окажешься у закрытых дверей, а уж полиция придумает, как это объяснить». Но ни в пятницу, ни в субботу ничего не произошло, я уже расслабился, выкинул все опасения из головы. И когда в воскресенье полиция постучалась в машину, я подумал: ну вот, сбылись мои ночные кошмары.

Я понял, что, чтобы не прерывать действие, мне нужно затащить их на сцену — в обзор камер. Они хотели было все решить в отделении, но я попросил их пройти в центр со словами, что там мой адвокат, Анна Ставицкая, юрист, которая участвовала в постановке. Они зашли и оказались в поле зрения прессы со всего мира — включая New York Times и многочисленные европейские телеканалы и газеты. К тому же Максим Шевченко стал на них кричать: «Вы что делаете, идиоты? Вы же сами пиарите Сахаровский центр! Уходите!» А потом еще эти казаки в своих красных шапочках ворвались в зал и замерли в недоумении, когда увидели свою звезду Шевченко и православного активиста Энтео: «Максим?! Энтео?! А вы что тут делаете?» Это было потрясающе, я обожаю такие абсурдные моменты! 

— Получается, что вы действительно попиарились на этой ситуации.

— Знаете, я делал довольно скандальные проекты и в Германии, и в Швейцарии, и во Франции. Но в России я, напротив, стараюсь вести себя тихо — потому что речь идет о фильме, в который вложен миллион евро. Мы даже специально делали очень обтекаемые формулировки в наших официальных пресс-релизах и старались не привлекать лишнего внимания, потому что мне в первую очередь было важно все отснять. Если бы в первый день постановки нас закрыли, у нас были бы серьезные денежные проблемы. Поэтому, когда иммиграционные службы пришли за четыре часа до конца постановки — когда у меня еще не было ни заключительных речей, ни решения присяжных, — я действительно очень испугался. Так часто бывает, что вещи, которые сначала пугают, в результате идут на пользу делу. Большая удача, что в пьесе участвовали Анна Ставицкая и Анита Соболева, которые быстро решили  все вопросы с ФМС. Если бы не они, все могло бы быть гораздо сложнее. Но, как это часто бывает, то, что казалось ужасным, безвыходным положением, обернулось счастливым случаем. И если раньше кому-то я мог казаться агрессором, теперь я, как и полагается современным художникам в России, жертва. Идеально!

— Если бы вы описывали кому-нибудь из своих швейцарских друзей то, как устроены отношения между российскими властями, церковниками и современным искусством, что бы вы сказали?

— Доказать, что современное искусство опасно для общества, очень трудно — современным искусством интересуется совсем небольшая кучка людей, и кому какая разница, что они там делают. И то, что в реальности государство и церковь пытаются это сделать, свидетельствует лишь о том, что они создают свою новую идеологию, центральное место в которой занимает единство церкви и государства. И критика современного искусства — способ эту идеологию создать, возможность найти врага, против которого можно объединяться. Но на их месте я бы так не поступал.

— А как бы вы поступили?

— Я понимаю, что власти считают, что должны реагировать на акции, которые направлены против этой новой идеологии, — просто чтобы продемонстрировать, что они тут главные. Но будь я великим диктатором, я бы скорее посадил старых и мало кому известных кураторов Ерофеева с Самодуровым и людей из Сахаровского центра, которые сидят себе тихонечко в своих комнатушках и копаются в документах, — этого на Западе бы никто не заметил. Но про Pussy Riot я бы сказал: «Бросьте их, пускай делают, что хотят». Ведь что может быть круче для европейцев, чем молодые панкушки? И Максим Шевченко был прав, когда кричал на казаков и полицию: «Уходите, вы только делаете им рекламу!» 

— Почему, кстати, в ваших судах не участвовал Самодуров — организатор этих скандальных выставок и бывший директор Сахаровского центра?

— Я много раз встречался с ним и уговаривал принять участие в постановке. Каждый раз он параноидально расспрашивал меня, в чем смысл проекта, для кого я его делаю и зачем… Он явно очень травмирован тем, что случилось (за обе выставки Самодуров был обвинен в разжигании религиозной вражды и приговорен к штрафу: за  «Осторожно, религия!» — сто тысяч рублей, за «Запретное искусство» — двести тысяч рублей. — БГ), и он ненавидит Сахаровский центр, откуда его уволили, когда шел суд, что было очевидно противозаконно, ведь нельзя увольнять во время судебного разбирательства, пока вердикт не вынесен (по официальным заявлениям Самодурова, он сам покинул пост директора из-за разногласий с учредителями музея. — БГ). Думаю, он не готов снова прийти в центр.

​— Ваши критики говорят о том, что нельзя давать трибуну тем, кто обвиняет невиновных, особенно если сила на их стороне. А вы позвали таких демагогов, как Максим Шевченко или националист Беляев-Гинтовт, о лучшем они и мечтать не могли. Как вы можете прокомментировать это?

— Тут важно понимать, что это за трибуна. Когда Шевченко выступает на Первом канале, некому ему возразить. Как только он начинал нести околесицу на сцене в Сахаровском центре, ему немедленно отвечали эксперты и свидетели: художники, кураторы и юристы. Для него это была непростая трибуна. Именно поэтому многие люди из правительства и от церкви сначала согласились принять участие в проекте, но в последний момент не пришли — депутат Александр Чуев, священники Всеволод Чаплин и Андрей Кураев. Думаю, что начальство не велело им приходить, осознав, что такая площадка может быть опасна. 

В западной прессе есть сотни статей о нашем проекте — и большинство из них в один голос говорят: никогда еще грубость и бесчеловечность российской системы не была видна с такой очевидностью, как во время этой постановки. Было удивительно наблюдать, с какой легкостью Шевченко, национал-большевистский художник Гинтовт, «Народный собор» отрицали элементарные гуманитарные ценности, принятые в Европе еще в XVIII веке. И это перед лицом экспертов и прессы. К примеру, когда Ставицкая сказала, что подобные дела даже представить себе невозможно в Европе, поскольку они нарушают  элементарные права человека, Шевченко ответил: «А никто не доказал, что Россия — это часть Европы, а не Азии». 

— Один из ваших зрителей, искусствовед Анатолий Голубовский, в своем блоге также обвиняет вас в этической глухоте и безответственности. Он описывает такой эпизод: «После окончания второго дня нацист Хомяков подошел к Рау и спросил: «Ну как? Все хорошо?» «Все отлично», — ответил режиссер и пожал нацисту руку». Как вы можете это прокомментировать?

— У меня у самого еврейская бабушка, так что я не большой фанат антисемитизма и национал-большевизма. Но если я кого-то пригласил, будь то Хомяков, Энтео или Беляев-Гинтовт, я жал им руки и вежливо улыбался, если меня спрашивали, все ли в порядке. И если они не полные идиоты, они прекрасно при этом понимали, каких взглядов я придерживаюсь и на чьей я стороне, достаточно посмотреть на то, как я выгляжу. Я знаю, что вы в России не жмете руку тому, чьи политические убеждения вам противны, и я могу это понять. Но, во-первых, в Западной Европе так не принято, а во-вторых, я сам пригласил этих людей. И в этот момент я был не просто Мило Рау — я был режиссер, которому важно, чтобы все себя чувствовали комфортно. Я не мог сказать: «Ой-ой, тут наци, пойду-ка я отсюда».