«Жестовое имя Медведева — «медведь»

— Как происходит фиксация нормы в современном жестовом языке?

— Это очень скользкая тема. Ведь кто может судить: вот это правильно, а это неправильно?  Об этом я, слышащая, точно не могу сказать. Может быть, об этом может сказать глухой из семьи глухих. А еще лучше — глухой из семьи глухих из семьи глухих. То есть человек, для которого жестовый язык — это родной язык в нескольких поколениях. Он, наверное, может сказать: да, так можно, а так — нельзя. И долгое время все эти вопросы решались на уровне интуиции. Сейчас, когда начались более активные исследования жестового языка в России, мы действительно описали различные явления в морфологии, в синтаксисе и, естественно, в лексике. Но проблема в том, что язык фиксируется в основном на уровне словарей. То есть фиксируется не грамматика, а лексика. Мы с этим боремся, потому что стараемся создать корпус жестового языка. Но ведь и корпус русского языка совсем недавно был создан. Вообще создание корпусов национальных жестовых языков — это новое направление. Здесь важно понять, что мы не хотим исправлять язык, не хотим ничего выбрасывать из него. Все национальные языки богаты своим разнообразием, поэтому мы очень поддерживаем диалектность и вариативность жестового языка. 

— Из-за этих диалектов возникают ли у глухих проблемы в общении друг с другом?

— На территории РФ у нас существует один, единый жестовый язык. Более того, русский жестовый язык существует на территории почти всего бывшего СССР. Мы проводили исследования и хотели выяснить, являются ли жестовые языки в Узбекистане, Киргизии, Таджикистане, Грузии, Азербайджане и Армении собственными национальными языками или вариантами русского жестового языка. И выяснили, что это просто диалекты русского жестового языка. В Прибалтике другая ситуация, но и там глухой поймет вас. А в тех же Нидерландах очень резкие расхождения между югом и севером, и ряд исследователей утверждают, что это разные жестовые языки, не диалекты. В Испании тоже — например, каталонский жестовый язык резко отличается от жестового языка Андалусии.

— Глухие из разных стран понимают друг друга — например, если мы возьмем тех же русских и испанцев?

— Да, конечно. Правда, если я буду говорить на чистом русском жестовом языке, а испанец — на чистом испанском, не пытаясь адаптироваться друг к другу, мы практически ничего не поймем, только тему разговора. Но если мы хотим понять друг друга, нужно прибегнуть к системе международного жестового общения. Была попытка создать искусственную жестовую систему, которая называлась жестуно (вариант эсперанто), но она не сработала. Тем не менее благодаря тому, что есть много грамматических универсалий, благодаря тому, что можно использовать иконические жесты — то есть жесты, которые отражают образ предмета, нетрудно догадаться и понять друг друга. Поэтому на всех крупных спортивных соревнованиях и на конгрессах Всемирной федерации глухих всегда работают переводчики международных жестов. 

— А существует литература на жестовом языке?

— Есть стихи, в которых рифмуются не слова, а конфигурации, формы руки, место или характер движения. К сожалению, у нас в России очень мало таких поэтов, которые пишут на жестовом языке — в основном это направление было развито в Америке и в Великобритании, особенно в 1990-е годы. У нас есть Александр Мартьянов — он сам актер, поэтому его стихи включают много элементов пантомимы. Конечно, это не чисто жестовый язык, но тем не менее это, пожалуй, единственный человек, который пишет сейчас стихи на жестовом языке в России.

— А песни? Кажется, что в последнее время появилось много видео, в которых музыкальные хиты переведены на жестовый язык.

— Видео, может быть, и правда, появились недавно, но само по себе жестовое пение — это очень давний вид культуры не глухих, но слабослышащих. Другое дело, что сейчас появляются новые художественные возможности, связанные с видео. А конкурсы жестовой песни существуют, наверное, столько лет, сколько существует Всероссийское общество глухих. Но еще раз повторю, в основном жестовое пение понимают слабослышащие, у которых хороший остаточный слух, которые слышат ритм, слышат музыку. 

— Что представляет собой калькирующая жестовая речь?

— Она существует всегда и везде — когда под словесный язык просто подставляются жесты из соответствующего национального жестового языка. То есть я говорю по-русски, только вместо русских слов вставляю жесты: «я» — я показываю жест «я», «иду» — я показываю жест «иду», «в» — показываю предлог «в», «магазин» — показываю «магазин». В этой речи сохраняется грамматика русского языка, и, в общем-то, к жестовому языку глухих она имеет мало отношения. Как правило, ее используют люди, которые не смогли овладеть нормальным жестовым языком. Представьте — например, вы хотите выучить китайский язык. И вы просто выучили 500 китайских слов, вместо русских подставляете китайские и считаете, что говорите при этом по-китайски. Вот это и будет калькирующая жестовая речь.

— Значит, она нужна в основном как средство для обучения?

Да, ее используют, например, позднооглохшие, у которых первый язык словесный, для них это хорошее вспомогательное средство. Но и глухие люди, если они хотят абсолютно точно узнать, что именно было сказано на русском языке, прибегают к ее помощи. В принципе, в ней нет ничего плохого — просто, повторюсь, это не имеет никакого отношения к жестовому языку глухих. Ведь ее могут понимать только люди, в совершенстве владеющие русским языком, — а их среди глухих, к сожалению, не так уж много, и это совершенно не их вина. Это вина нашей системы образования, которая не дала им выучить его нормально.

— В связи с изменением статуса жестового языка, какие перемены уже произошли или, по вашему мнению, должны произойти в его преподавании и изучении?

— Это очень сложный вопрос. Мы так долго шли к этому закону, был написан миллион всяких бумаг. Чего я жду от этого закона? Я надеюсь, что будут улучшены возможности по переводу жестового языка. То есть не будет такого безумного ограничения, как 40 часов бесплатных услуг для глухих в год (хотя есть, конечно, глухие, которые в год и ни одного часа не используют, потому что им это не нужно). А есть много людей, которым это нужно, — особенно молодым, тем, кто хочет получить образование. Я бы очень хотела, чтобы, если человеку нужен был переводчик, он у него был, и глухой не должен был бы за это платить. Слепому предоставляют белую палку, а глухому дают белую палку на 40 часов в год — это неправильно.

— А где можно сейчас выучиться на сурдопереводчика, чтобы быть в состоянии оказать глухому человеку эту профессиональную помощь?

 — Вы знаете, со словом «сурдопереводчик» нужно быть аккуратным. Дословно оно обозначает «глухопереводчик», а это ерунда какая-то. Мы же не говорим: «татаропереводчик», «англопереводчик», мы говорим: «переводчик такого-то языка». Поэтому в среде глухих этот термин не используется. А если вернуться к ответу на вопрос, да, мы надеемся, что будут по-другому готовить переводчиков жестового языка. В этом году началось обучение на базе МГЛУ, теоретически подход там правильный, главное — чтобы на практике все осуществилось. Но переводчики — это уже конечный продукт, начинать надо со школы.

— Что вы имеете в виду?

 — Очень важно, чтобы в школе и в детском саду у глухих детей был доступ к жестовому языку. Чтобы у родителей был выбор. У родителей вроде бы и сейчас есть выбор, но у них нет полной информации; они получают информацию только от врачей, только о том, что нужно делать слуховые аппараты, что детей нужно лечить. И тогда родители теряют драгоценные годы.

Никто не против того, чтобы глухие дети говорили. Но мы все знаем, что очень мало глухих детей смогут говорить во взрослом возрасте так, чтобы их речь была разборчива для посторонних, а не только для членов их семьи. Известный факт, что чем раньше ребенок овладевает жестовым языком, тем у него быстрее идет когнитивное развитие. Не зря сейчас очень многие слышащие мамы слышащих детей занимаются со своими младенцами жестовым языком. Поэтому хотелось бы, чтобы родители глухих детей не смотрели на ребенка как на инвалида, не рыдали и не обвиняли друг друга в том, что ребенок глухой родился, не таскали детей по всему городу, чтобы им вытащили их неправильные слуховые нервы и вставили какие-то электроды, а просто воспринимали ребенка как нормального, как говорящего на другом языке. Не надо превращать детство ребенка в каторгу: в комнату, оклеенную табличками со словами, не представляющими для него никакого смысла, и заставлять его повторять какие-то звуки, как попугая.

Вместо того надо развить мышление ребенка. Пусть у него в три-четыре года уже будет язык, будет мышление на жестовом языке, ему будет интересен мир, он сможет общаться на жестовом языке. А у нас, к сожалению, жестовый язык в школах — это пока табу.