Не учите меня жить

Слева направо: Анна Наринская, Евгений Ямбург, Екатерина Мень, Михаил Шнейдер, Всеволод Луховицкий, Алексей Семенов

Анна Наринская, специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ»: Мы собрались здесь, чтобы обсудить школьную реформу, которую все боятся и о которой так много говорят. Речь идет, во-первых, о новых стандартах средней и старшей школы и, во-вторых, о новой экономи­ческой жизни школ, которые, согласно федеральному закону №83, поделены на так называемые казенные, то есть те, которые должны существовать строго в рамках государственной сметы, бюджетные и «автономные» — те, которые должны выходить на рентабельность, а значит — зарабатывать. Есть опасение, что эти изменения приведут к фактическому введению имущественного ценза на образование, то есть на удобоваримом уровне позволить себе его смогут только те, у кого есть деньги. Хотелось бы понять, так ли это, — это раз. Два — что произойдет собственно с качеством образования? Мой личный опыт подсказывает, что до недавнего времени практически любой российский ребенок, устраивавшийся в западную школу, уж во всяком случае американскую, оказывался отличником. И это притом, что советское образование, казалось бы, уже умирало. Так вот, если это так работало — зачем вообще эта реформа понадобилась? Может, надо просто улучшить то, что было?

Михаил Шнейдер, директор московской гимназии №45, президент Ассоциации школ Международного бакалавриата стран СНГ: Затем, что наша старая шко­ла кончилась, а на дворе XXI век. Все страны через это прошли. Более того, сейчас нет ни одной страны, которая всерьез хвасталась бы своей системой образования. Ну разве что Финляндия. Но США, Великобритания, Франция — нет, им хвастаться нечем. Это совершенно нормально — время от времени проводить реформы. В Штатах для этого потребовалось увидеть, что Советы запустили спутник. В Великобритании реформы затронули 1990-е годы и, в общем, продолжаются по сей день. В самом стремлении к ре­форме ничего криминального нет.

Евгений Ямбург, директор московского центра образования №109, больше известного как «школа Ямбурга»: Прежде всего — это, по сути, не реформа образования, а реформа экономики образования. То есть попытка поднять уровень образования за счет рыночных механизмов — финансирования, стимулирования и т.д. Насчет советского образования — там было, разумеется, мощное математическое, естественное образование, но если брать идеологические предметы — вы же понимаете, что там было одно вранье. Это нельзя было не менять. И именно в 1990-е годы, которые называют лихими, произошел довольно мощный прорыв, потому что государство не очень интересовалось тем, что происходило в школах, — как раз тогда и появились разные инновационные учреждения, лицеи, гимназии, сильные авторские программы. Проблемы возникли позже, когда государство вер­нулось в школу и повело себя как слон в посудной лавке. Если смотреть в целом на наше образование — нам что нужно? Стране нужна интеллектуальная элита, мозги, это понятно. Мы пока держимся по части фундаментальных вещей, но наше образование — догматическое: на­ши дети не умеют принимать решения в нестандартных обстоятельствах. При этом помимо обучающей функции у образования есть и функция социальная. Даже плохая сельская школа, которая подбирает с улицы детей пьющих родителей, эту функцию выполняет. И учительнице, которая это делает, надо давать орден «За заслуги перед Отечеством». Но если ее оценивать по жестким стандартам, ее надо выгонять как неквалифицированного работника. Так вот — мы хотим обучать всех, то есть гарантированно направить в школы каждого, или мы хотим добиться высоких результатов обучения? Понимаете, это разные задачи. А дальше начинается лавирование. 

Наринская: Хорошо, давайте кратко про стандарт начальной. Насколько я понимаю, он рассчитан на то, что у каждого ученика есть компьютер. Для выполнения этого стандарта в бюджете на каждую школу заложено 7 миллионов рублей в год. Вы мне скажите — это что, реально?

Алексей Семенов, ректор Московского института открытого образования: Перед выборами все реально! (Смеются.) Нет, эти деньги в образовании есть.

Екатерина Мень, издатель: Они есть и в здравоохранении, их там до черта. Проблема в том, что они не работают.

Наринская: У моих родителей дом в тверской деревне, близ города Калязина, я несколько раз была в местной школе — думаю, кстати, не самой плохой. Так вот, глядя на то, как эта школа выглядит, я не верю ни на секунду, что эти 7 миллионов туда дойдут. И я не верю, что там будет у каждого ученика компьютер. И что, они будут компьютер на пальцах изображать?

Семенов: Что значит — реально? Есть ли в стране деньги? Есть! Есть ли в стране нефть? Есть! Это реально или как? Вы говорите — зачем прописывать в стандарте вещи, которые, скорее всего, невозможны? Но ведь если их не прописать, их ни с кого не стребуешь! А сейчас директор может пойти к начальнику РОНО, начальник РОНО может прийти к депутату, депутат может пойти к губернатору — и это будет. А иначе этого не будет никогда.

Наринская: А если губернатор в ответ го­ворит — нет у нас денег, регион бедный, — это ведь означает, что дети просто не смогут по этому новому стандарту полноценно учиться?

Всеволод Луховицкий, учитель, член совета Межрегионального профсоюза работников образования «Учитель»: Мне коллеги из регионов такие истории часто рассказывают. Они идут к директору, директор говорит: извините, не дал муниципалитет. Муниципалитет говорит: денег нет. Федеральная власть сняла с себя ответственность, региональная власть за муниципальную школу тоже не отвечает. Единственный выход — идти в суд.

Наринская: Который у нас известно как работает.

Луховицкий: Нет — он, кстати, работает. У нас есть десятки примеров отсуженных денег. Но пока не пойдешь в суд — ниче­го не будет. Даже если по всем законам и нормативам учитель прав.

Ямбург: Да нет, понятно, что в разных регионах будет по-разному. В Татарстане вменяемый министр, там все очень хорошо, а, скажем, в одном маленьком городке мне завуч школы говорил: «Какая модернизация? Я мел учителю выдаю перед уроком, как патроны перед боем».

Наринская: Так объясните мне, идиотке: вот есть прекрасный стандарт начальной школы, там много всего замечательного прописано — компьютеры, психологическая подготовка ребенка, — а потом мы приходим в школу, где мел выдают по карточкам. И что?

Ямбург: И ничего. В этой школе стандарт работать просто не будет.

Семенов: Да мы же десятилетиями так жили! Должна быть лаборатория, а ее нет. Должны быть реактивы для уроков хи­мии — а их и в Москве не хватало. Должны платить зарплату учителю — а ее ме­сяцами не платят. В чем тут новость?

Ямбург: Не волнуйтесь так: считать, пи­сать и «жи-ши» ребенка научат в любой школе — со стандартом, без стандарта… Даже с одним мелом. Другому не научат, а этому — вполне. Но если стандарт ут­вержден, если он жив и побеждает в крупных городах, то потихоньку он спустится и на уровень небольших городов, и на уровень сельских школ.

Шнейдер: Мне кажется, что проблема не в политической воле. Не в го­сударстве, не в губернаторах. И не в но­вом стандарте. У меня вот к власти нет никаких вопросов, ни одного. Проблема в том, что общество от этого стандарта отстало лет на 25 и не хочет об этом себе сказать. Допустим, есть хороший губернатор, деньги на школы выделены, их не разворовали, директор школы не сидит, раскрыв клюв, и не ждет, что туда что-то упадет, а сам что-то делает — и детям повезло. Но в этой схеме совершенно отсутствует общество, которое на самом деле совершенно не хочет защищать свои права и заботиться о том, чтобы дети действительно получали то, что им положено. Сейчас у нас есть стандарт, по которому детям положен некоторый объем прав. Если его в реальности не дают, общество — то есть родители, муниципалитет, кто угодно — должно его требовать. Было бы наивно думать, что новый стандарт повсюду будет работать, но отщипнуть значительное количество своих прав по силам любой школе. Я в этом убежден.

Семенов: А сейчас — пока что — работает соцсоревнование между регионами. По­тому что губернаторы должны отчитываться. Конечно, врут, где-то на 30 процентов, где-то на 70, но это вранье на чем-то основывается. И я за последнее десятилетие наблюдал реальные сдвиги. Скажем, проект обучения детей-инвалидов. Он реализован во всех регионах страны. До этого был проект интернетизации школ: отчитывались, что реализовали в 97 процентах школ, реально — по крайней мере в 70. И то и другое делал Медведев.

Наринская: То есть вся эта важнейшая для страны схема завязана на модернизаторе Медведеве, которого сегодня уже почти нет, а завтра совсем нет?

Семенов: На вертикали власти.

Луховицкий: Я хотел бы заметить, что об­винять общество в пассивности — это не слишком честно. Вот, скажем, в Омской области с прошлого года проходят голодовки — учителей в том числе. Было собрано несколько сотен тысяч подписей граждан за отставку губернатора Полежаева. Однако он до сих пор сидит на своем месте. Сейчас и родительское движение достаточно активное, и движение за до­школьное бесплатное образование, и са­мые разные общественные движения. И — можете меня считать ретроградом и злодеем — лозунг и учителей, и родителей сейчас один: остановить эту реформу! Остановить 83-й закон! Остановить новую систему аттестации учителей! Остановить введенное недавно подушевое финансирование школ и новую систему оплаты. Хотя бы на 5–7 лет, чтобы понять, что происходит. 

Однако никакого анализа результатов эксперимента не предполагается.

Наринская: Да, именно так ЕГЭ и вводили. Сначала говорили, что это эксперимент — что в принципе предполагает последующую оценку его результатов. И все — буквально все! — были против, а сейчас это свершившийся факт.

Мень: Мне кажется, важнее всего нам поговорить про 83-й закон. Потому что не все понимают его реальную деструктивную силу. Он вводит понятие рентабельности, коммерциализации школы. По сути, он придуман, чтобы скинуть с плеч государства обязательства по исполнению ре­ализации прав школ и вообще всех бюджетных учреждений. То есть государство заменило гарантированную обязанность давать на всего лишь право давать. А по какому принципу — в том же 83-м законе прописать не удосужились. Понимайте и крутитесь как хотите.

Шнейдер: Нет, все не так.