Лингвист Борис Гаспаров: «Пелевин в списке литературы? Почему нет?»

— А как вообще надо вводить новых авторов? Тем более, если на литературу в школе отведено совсем мало часов.

— Когда-то я два года, еще до своей эмиграции, преподавал в Хельсинки, и меня, как воспитанника советской гуманитарной системы, поразила фрагментарность и необязательность того, что изучали студенты-филологи. Литературу проходили не в хронологической последовательности. Сегодня семинар о Набокове, завтра — о Державине. Мне сначала казалось это диким. Потом я понял преимущество такой модели, в ней есть место свободе, в ней пропадает гипноз хронологической последовательности, издавно тяготеющий над русским культурным самосознанием.

Для школьника и студента гораздо интереснее и полезнее освободиться от этой магии и перейти на свободно плавающую систему. Человек — не табула раса, на которой все нужно записать непременно по порядку. Когда вещи приходят вразброс, под разными углами и в разных сочетаниях, это только стимулирует воображение. В особенности произвольно надо вводить современных авторов. Нравится писатель — пусть учитель предлагает его детям, не думая о том, что это будет значить с точки зрения русского литературного космоса. Самое естественное дело — начинать с модернизма: он имеет в себе долю инфантильности, игры. Подросткам читать модернистский роман одно удовольствие. А древнюю литературу, напротив, я скорее относил бы напоследок.

— Я тоже вспоминаю первый курс на филфаке — древнерусская литература и старославянский язык не вызывали тогда интереса.

— Да, именно, когда ты знаешь XX век, то относишься осмысленно к древнерусской культуре и литературе. В ХХ веке перенимали формы средневекового искусства. Еще Флоренский говорил, что начиная с эпохи Ренессанса происходила потеря духовной интенсивности. Научная и философская революция начала прошлого века, по мысли Флоренского, показав поверхностность чисто эмпирической картины мира, открыла путь к новому пониманию глубины и сложности средневековых художественных форм. В эпоху позитивизма и реализма икона могла восприниматься как примитивное «дореалистическое» искусство, не знакомое с перспективой. А на самом деле «Черный квадрат» Малевича ближе к иконе, чем к живописи XIX века. Если человек воспитан на литературе модернизма, то ему легко читать средневековые тексты.

— Из этого вытекает вопрос, а почему в школьной программе нет зарубежной литературы? Она есть только в некоторых элитарных школах. Дело в том, что русская литература настолько великая? Или для становления молодого человека такой автор, как, допустим, Хемингуэй, не нужен?

— Хороший вопрос. Это было бы интересно. Останавливает, видимо, то, что количество часов на литературу минимально.

— Тем более что есть более важные предметы: «Россия в мире» и ОБЖ.

— А в этом Россия подражает прогрессивным примерам, американскому прежде всего и европейскому в меньшей степени.  В США идеологизация школьного образования имеет катастрофические последствия, одно из которых — создание элитарных частных школ, где детям за большие деньги преподают самые базовые человеческие знания, мировую литературу, историю, географию. Общественная школа оказывается во власти идеологических мод.

— А что сейчас в тренде в США?

— Ну как же, «США в мире». Глобализация. Мы не изучаем историю и литературу, не беспокоимся об этом. Это настроение американского общества эпидемически распространяется на школу и эшелон массового высшего образования. А вот сильные университеты держат ретроградную позицию.

— Гуманитарное образование вообще не держит удар. На филфаке СПбГУ, например, хотели втрое сократить количество бюджетных мест, в том числе редкие специальности. Было много открытых писем, филологи боролись. Потом ректор отыграл назад. Однако систематическое сокращение бюджетных мест на филфаках происходит. С чем это связано?

— И тут Россия идет в ногу с прогрессом. Такая ситуация происходит повсеместно. Редкие дисциплины сокращаются, в США под редким имеется в виду вся европейская культура. Например, был в университете один профессор финского языка, уходит на пенсию — и его место не замещают. Никто никого не выгоняет с работы, просто место уходит в общеуниверситетский котел. Но в США писать письма некому и некуда. Один-два человека в университете понимают важность изучения финского языка и культуры. Но нет общественного резонанса. Обратная сторона медали в том, что мир глобализован. Хочешь изучать финский язык — поезжай в Финляндию. Своя логика в этом есть. Эта система выглядит более катастрофической в России, поскольку не нейтрализуется частной инициативой. В США есть система частных пожертвований. Так живут, благодаря такой поддержке, многие малые программы, это не всегда помогает, но тем не менее. В России ликвидировали бюджетные места — и какой-то научной школы больше нет. Тенденция в том, что побеждают крупные дисциплины. Что касается культуры, то облегчаются обмены, есть возможность ездить в разные страны на обучение. Это всеобщая тенденция — с ней нельзя бороться. Но в случае с СПбГУ это в том числе результат общего российского хаоса.

— Раньше такое мощное изучение редких специальностей шло от закрытости СССР.

— Безусловно, но СССР — крайний случай. В других странах тоже было меньше контактов между собой. Люди слишком привыкли соотноситься с советской действительностью и кричать, что, мол, теперь гуманитарная наука гибнет. Надо смотреть на мир, есть реальные перемены.

— Замечаете ли вы, что усиливается реакционная часть общества? Усиливается присутствие православных дружин, всей этой черной сотни. Она была и раньше, но, как правило, сидела в своем маргинальном болоте.

— Меня это очень огорчает. Но идеи шовинизма и воинствующего национализма — тенденция современного мира. Американский шовинизм — страшная вещь. В США они принимают отполированные формы, а в России — более грубые. Что, может, и к лучшему, когда это так откровенно.

— В Петербурге закидывают бутылками музей Набокова...

— А в США 10–15 лет назад сильно сократили господдержку культурных и гуманитарных программ. Под соусом того, что они проповедуют гомосексуализм и какие-то аналогичные вещи. Идеологические обвинения, конечно, были очень хорошо завуалированны. Американцы боятся попасться на этом. В отличие от россиян. Сейчас в Америке стало морально комфортнее, но в США 2000-х была ужасная атмосфера. Поэтому я стал пользоваться каждым случаем, чтобы оттуда уезжать. Сейчас стало немного лучше. Это столетие началось очень печально. Мир 1990-х я вспоминаю с удивлением.