Забудь обратную дорогу

Я родилась и прожила полжизни в переулке, который сейчас называется Каменная Слобода. В мое время он назывался Резчиков переулок, в честь какого-то Резчикова, героя Гражданской войны. Я еще помню, как ходила на доклад Эйдельмана про Пушкина. А там у него было написано, что Пушкин встречался с Пущиным в Резчиковом переулке. Я к нему подошла до начала его выступления и сказала, что переулок тогда не мог так называться. Он смутился, но исправил это место и поблагодарил меня. Сам Эйдельман, кстати, жил в соседнем переулке. В доме, где я родилась и провела детство, была квартира композитора Скрябина. Мы жили в коммуналке на четвертом этаже, а он на третьем, и жильцы его бывшей квартиры показывали следы от ножек рояля на паркете. А в со­седней квартире жила осведомительница, которая писала доносы на всех соседей. Ко­гда умер Сталин, она в отчаянии воскликнула: «Чем же мне теперь заниматься?!»

Одно из самых ранних моих воспоминаний — это открытие метро, в том числе и нашей станции «Смоленская». Мы бегали смотреть на «лестницу-чудесницу», как тогда называли эскалаторы. Правда, бегать приходилось далеко, потому что на «Смоленской» была обычная лестница, не чудесница. Тогда же выпустили специальные памятные ириски с буквой М, ими торговали лоточники у входа в метро. Они были похожи на старинных коробейников: ходили с коробками, висящими на шее на специальном ремне.

Новый Арбат, Арбатский рынок

На том месте на Новом Арбате, где теперь находятся уродливые серые дома, был пу­стырь, который назывался Собачьей площадкой. Почему — не знаю. В 1940 году у всех дома появились темные шторы на окнах для защиты от бомбежек. Окна в старых арбатских домах были большие и высокие, и чтобы их закрыть, уходило очень много материи — я до сих пор помню, какой она была на ощупь. То и дело проводились учебные тревоги. Все знали, что мы готовимся к войне. На Арбате тогда было множество продуктовых магазинов, а на месте Министерства обороны — крытый Арбатский рынок. Что там продавали — помню плохо. В памяти всплывают только маленькие пакетики с картофельной мукой.

Горячая вода в нашем доме появилась в 1950-х; тогда же везде стали ставить автоматы с газировкой — Арбат был буквально усыпан ими. В это же время мы стали часто есть сливочное масло, но покупали его понемногу, двести грамм были уже со­лидным куском. По праздникам ели колбасу и сыр. Водки в нашей квартире никогда не было, только крымское вино, которое папа привозил из детского лагеря, где был вожатым. По вечерам взрослые собирались за столом, приходили друзья, все курили. Я отгораживалась занавеской и засыпала.

На Арбате с незапамятных времен был фешенебельный и дорогой зоомагазин, куда ходили дети со всей Москвы — как в музей. К сожалению, сейчас его уже нет. Еще мы иногда бегали на Никитский бульвар, но на Тверскую старались не захо­дить: это была самая шикарная улица в городе, там гуляли всякие модники.

На месте кинотеатра «Художественный» раньше был «Юный зритель», куда мы по много раз бегали смотреть «Тимура и его команду». Потом, когда Арбат стал пешеходным, мне это сначала очень понравилось: дома покрасили в разные цвета, на улице торговали бубликами и вообще всем чем угодно, а все дома еще были жи­лыми. Теперь там даже хлеба негде купить и никто не живет.

Пленные немцы на Садовом

Одно из самых ярких воспоминаний детства — немецкие пленные, идущие по Са­довому кольцу. В те годы еще не было за­кона, ограничивающего использование клаксонов, и на Арбате всегда стоял гул от машин — он же стал пешеходным только в конце 1980-х. Но в тот день машин не было, было очень тихо, только шаркающие шаги немцев и звон фляг, висевших у них на ремнях.

родилась в 1922 году

Я родилась на Покровке в доме 38. Там были очень красивые интерьеры — лепнина, фигурки. Мой отец поселился в этом доме, наверное, в 1917 году. Но я родилась и выросла уже в коммуналке. В доме на По­кровке я жила до 1948 года, а потом вышла замуж и переехала на Солянку.

Моя школа находилась в здании бывшей гимназии в Большом Казенном переулке. Это была старая трехэтажная усадьба. У нас не только интерьеры гимназии сохранились, но и педагоги. Учителя русского языка и математики преподавали в школе еще до революции.

Гулять мы с одноклассниками ходили на Чистые пруды — там катались на коньках, а летом на лодках. Мы любили ходить в кино. Напротив пруда находился старый кинотеатр «Колизей». Сейчас там театр «Современник». А неподалеку, у Покровских Ворот, между двумя трамвайными путями, был кинотеатр «Аврора». На противоположной стороне, в доходном доме с женскими личиками, располагался прекрасный рыбный магазин с аквариумом. В него ездили покупать рыбу со всей Москвы.

Долгоруковская, 17 

 
Осенью 1916 года мои родители переехали на Долгоруковскую улицу, в дом 17. Это был трехэтажный дом — он и сейчас стоит, там какое-то учреждение. Первый этаж был каменным, а второй — деревянным. У нас был общий двор, а за флигелем — большой сад с фруктовыми деревьями.

В основном на улице стояли двухэтажные каменные дома. Наш был выше, деревянных со стороны улицы, кажется, не было — только во дворах. В соседнем большом дворе, например, была масса маленьких домиков. У нас как-то не было тогда принято гулять по бульварам — другие, может, гуляли, а мы не очень, только если шли к кому-то в гости. По домам ходили торговцы — очень много, каждый день и вовсю. Ходили старьевщики с мешками за плечами: «Шурум-бурум — старье покупаем! Шурум-бурум — старье покупаем!» Они ходили с мешками и покупали любую вещь, даже старую и рваную. Кто-нибудь да купит и перешьет. Женщин-старьевщиц не бывало — только мужчины. Ходили стекольщики с деревянным коробом на плече: вставляли стекла или полстекла, если треснуло окно. Крестьяне ходили — продавали овощи, мясо. Каждый день — молоч­ники с бидонами.

Когда приходили шарманщики, все выбегали во двор; часто с ними были по­пугаи или крыски, которые предсказывали судьбу. Мы у мамы просили какие-то копеечки — ничтожную сумму, и попугайчик или крыска вытаскивали номерок, его надо было развернуть и прочитать предсказание. Карманных денег у нас никогда не было, но в День святого Николая в башмачок нам клали 20–30 или даже 50 копеек, и мы покупали какие-то гостинцы: одну конфету «Мишка», один батончик. Разрезали на мелкие кусочки и устраивали кукольные балы.

Еще были точильщики: «Точить ножи-ножницы — бритвы пра-а-авить, точить ножи-ножницы — бритвы пра-а-авить!» Тогда у многих еще были опасные ­бритвы. Бывали часто медники: «Паять! Лу­дить!» — они чинили кастрюли. У нас были все ка­стрюли такие чиненые — ведь купить ничего было нельзя в те годы. Работали они прямо на месте, во дворе.

Около домиков и во дворе у многих были какие-то палисаднички, грядки и, кажется, даже курицы, но ни коров, ни коз все-таки не было. Цветы сажали многие. Улицы в то время были булыжником по­крыты, а тротуары асфальтовые. Или ино­гда лежали каменные плиты, но это редко. На них хорошо было прыгать в классики. И красиво. Машины ездили в 1920-х годах очень редко — пару раз в день могли проехать мимо. В основном извочики-ломовики везли грузы — в магазины, в мастерские. И много трамваев.

На Пушкинской площади была будочка и конечная трамвайная остановка — прямо у стен Страстного монастыря. Помню, каким событием был троллейбус, — осенью то ли 1932, то ли 1933 года. Мы сидели в школе и не могли дождаться конца уроков, чтобы прокатиться. Первый маршрут был от Охотного Ряда до Триумфальной площади — и обратно. Причем в первые годы было много двухэтажных троллейбусов: было так странно, что они ходили без рельсов!

30 ноября 1928 года мы переехали в Брюсовский переулок. Дом был необычный, современный, конструктивистский — многие ездили на него смотреть. Он был не крашеный, а покрытый серой крошкой — черно-серой, и даже в войну, когда был ремонт, его чистили из брандспойта песком с пожарной машины. В Брюсовский мы переезжали на лошадях, то есть на извозчиках-ломовиках. Мне было 12 лет. Еще тогда существовала старая дореволюционная Ступинская контора, которая за­нималась перевозкой мебели, и там был заказан фургон для самой хорошей мебели. Когда мы переехали, машин было по-прежнему мало, и на углу Брюсовского и Газетного еще вовсю стояли извозчики.

Гуляли в Брюсовском мы в пределах двора, внутри буквы Г. Там рос тополь. И еще в маленьком садике при церкви. Зимой хо­дили на знаменитый каток на Покровке — может, он и сейчас есть, и еще до революции был. Иногда ходили в Парк культуры. Там лодочки можно было брать напрокат, но их и на Патри­арших прудах давали.

Гоголевский бульвар, 8

Наш дом проектировался в конце 1920-х годов, мы все туда въехали в 1931-м. Тогда это называлось дом-коммуна — коллективный быт. Поэтому квартиры были похожи на студии. Это был экспериментальный кооперативный дом, и назначение помещений неожиданное: к примеру, кухня выглядела как встроенная ниша в комнате. У нас было два больших жилых корпуса и один маленький, в котором были клубы, детский сад и прачечная. Считалось, что там и столовая будет. Реально работал детский сад, я сама в него ходила. Клуб был, а вот насчет прачечной и столовой не припомню, чтобы это функциониро­вало. Со временем это все закончилось, и дом у нас отобрали товарищи писатели. Там сейчас Литфонд.

Мне наш дом не казался чем-то особенным, для меня это была обычная жизнь, мне же было три года. До некоторой степени это действительно была коммуна, да и вообще двор — это такое социальное явление. Это был наш коллектив. Даже потом, когда в школу пошли, двор — это было наше общество. Причем разновозрастное: когда затевались какие-то игры, то команды строились поровну — малыши, дети среднего возраста, постарше ребята. В основном мы гуляли во дворе, а на бульвар выходили на санках с горки кататься. Еще был такой институт — прогулочные группы. Какая-нибудь тетушка собирала детей, чтобы обучать их какому-то языку и гулять с ними, в основном это были немецкие группы. И вот такие группы гуляли на бульваре. Причем я от многих теперешних своих сверстниц знаю, что они тоже были в какой-то группе, тоже на бульваре, тоже с немкой! Таким был Го­голевский бульвар, и я думаю, на остальных происходило то же самое.

родилась в 1923 году

Кузнецкий Мост

Кузнецкий Мост был улицей аристократической. Публика там гуляла в основном состоятельная. Сейчас там банк, а раньше была прокуратура. Время было сложное, мы старались побыстрее проходить мимо. Еще там было профессиональное богатое ателье. Там заказывали себе одежду члены правительства. Потом в этом ателье стала работать моя ученица, и я попро­сила ее, чтобы она сшила мне красивое модное платье из бархата. Это ателье по­явилось еще в довоенное время — я помню его с тех пор, как девчонкой гуляла с папой. Еще на Кузнецком был очень хороший книжный магазин. Покупать мы там ничего не покупали, потому что денег не было, — заходили просто посмотреть. 

родилась в 1928 году

Гостиница «Люкс» (сейчас «Центральная»)

Я родилась в Берлине и приехала в Москву с мамой в марте 1931 года. В Берлине была уже весна, я была в беленьких туфельках, с беленькими носочками, в беленьком пальтишке и беретике, а в Москве было хо­лодно, еще зима и стояли на улицах большие котлы для асфальта. Мама мне сказала, что в них ночью спят беспризорники, потому что котлы теплые. И меня это привело в совершеннейший ужас, потому что как это могут дети спать в таких котлах! Они же должны спать дома в кроватках! И запах был тоже совсем другой, чем в Берлине, это меня тоже смутило. Мне было всего 4 года.

Мы поселились в доме, который сейчас называется гостиница «Центральная», а раньше «Люкс». Это недалеко от Елисеевского гастронома. Примерно с 1924 года «Люкс» был отдан для поселения коммунистов всех стран. Там жили как в общежитии: коридорная система, туалет и кухня. В коридоре все общее — душ, например. Комнаты без прихожих, сразу дверь. Ка­зенная мебель, меняли белье, приходил полотер.

Я в первый класс ходила, а моя немецкая школа была где-то за тридевять земель, и меня провожали. А потом школа стала на «Кропоткинской», и во втором классе я ездила туда одна с «Пушкинской». Это в Москве было не принято, и каждый раз все очень удивлялись, что такая маленькая девочка с ранцем за спиной садится в трамвай и едет куда-то совершенно одна. Где-то в классе шестом мы с моей подругой всю Москву облазили, и особенно мы любили старый Арбат с двориками, где еще курочки водились. Я тогда могла из любого конца Москвы пешком дойти до дома. Пешком я ее очень хорошо знала. Но и Москва была другая. Ведь когда мы переехали, еще извозчики были.

В детстве мы гуляли на Советской площади, напротив Думы. Там, где сейчас памятник Долгорукому. Это была малюсенькая площадочка, и мы там играли в классики на асфальте. Зимой там же, на Советской площади, катались на лыжах. До Долгорукого на площади была стела, посвященная советской конституции 1924 года. На ней вроде бы даже некоторые статьи были выбиты.

Ильсияр Шамсутдинова, 

родилась в 1920 году

Большая Татарская

Я родилась на Большой Татарской. Моим отцом был Абдулла Шамсутдинов — мулла мечети. Сначала мы жили в небольшом доме — третьем от мечети, — а потом пе­реехали в домик позади мечети. Там сейчас сидит имам. Я ходила в татарскую школу и в детский сад при доме Асадуллаева в Малом Татарском переулке. Большая часть жителей этого района были татарами. В 25-м доме жил мальчик-ху­лиган. Он ждал, пока я выйду из ворот мечети и пойду в школу с портфелем. А потом в меня камнями бросал и кричал: «Мулла кызы, мулла кызы!» («Дочь муллы, дочь муллы!»). Это еще ладно. Никто и не спорил, что я чья-то другая дочь. А когда папу арестовали, он начал уже кричать: «Дочь врага народа!» В доме 19 жили татарские спекулянтки, которые торговали мануфак­турными изделиями. Мы не покупали у них, так как у нас было пренебрежение к этим людям. Они в основном были мишарями (этни­ческая группировка татар Среднего По­волжья и Приуралья. — БГ). Но эти татарки папу очень любили, регулярно ходили в мечеть, посещали все праздники. В 1930-е годы их всей гурьбой сослали в Потьму — туда же, куда была сослана и моя мама. Потом из лагеря они передали через кого-то нам: «Скажите дочерям муллы, что мы их мать похоронили по нашим обычаям».

По праздникам даже в 1930-е годы ме­четь была полной — просто не войдешь. Половина людей, как и сейчас, молились на улице. У мечети был сад, в котором мы детьми играли, отдыхали. Молодежь со­биралась во дворах, танцевала под патефон фокстрот и другие современные ­танцы.

родилась в 1918 году

Приехав в Москву осенью 1922 года, мы по­местились в районе Полянки. Рядом с нами был дом с картографической фабрикой Дунаева, он до сих пор стоит — это бывшая типография Кирстена. Тогда этот дом вы­глядел, конечно, совсем по-другому. Два подъезда, над каждым огромный железный навес с узорчиком по краям. Большинство ребят гуляли на улице, потому что особого уличного движения не было — только ло­мовые извозчики да пассажирские коляски или санки. Вдоль дома росли липы, несколько штук. Кроме того, там были балконы — не в каждой квартире, но в середине дома на каждом этаже. В нашем доме было два подъезда: один — парадный, а второй — черная лестница. Это далеко не везде, а в домах вроде нашего, начала века. Выход на черную лестницу был через кухню, а на парадную — через переднюю. На черных лестницах на каждом этаже были кладовки, у каждой квартиры — своя. По этой лестнице таскали дрова, чтобы топить на кухне печку.

Сада у дома не было, а все сады в переулке были за каменными или деревянными заборами. Так что все гуляли в Старомонетном переулке, за нашим домом. Если идти от набережной в сторону Большого Толмачевского, на углу испокон века стоял восьмиэтажный дом, а за ним — особняк, огороженный красивым забором с воротами. Внутри был асфальтированный дворик — необычайно по тем временам. Вдоль ограды — палисадник. Перед этим домом разбили новый сквер, а вокруг него были старые каменные одноэтажные постройки. И там была фабрика мороженого. Там пекли вафли, вафли ломались, и нам выдавали в газетку этих ломаных вафель.

Обводной канал

Зимой Канава (теперь Обводной канал) была помельче и, пока не построили канал Москва — Волга, очень хорошо замерзала. Тогда запруда была у храма Христа Спасителя, на главном русле, и зимой воду спускали. Летом по каналу ходили пароходики, и тогда шлюзы закрывались. А зимой — открывались, воды меньше становилось, и она очень хорошо замерзала. Поэтому на этой Канаве устраивали каток. Я стала лет в 6–7 кататься на коньках. А коньки были такие, которые привинчивались, а не то что с сапогами продавались. К валенку — веревкой и палками, а к ботинкам — пластиночками, которые двигались, ключиком их подвинчивали. Иван Михайлович, мой отчим, с сестричкой Наташенькой, которой было еще годика три, приходили смотреть, как я катаюсь, и мы друг другу махали рукой: они стояли наверху, на набережной, а я внизу.

родился в 1930 году

Рождественка

На месте «Детского мира» раньше стоял двухэтажный дом, построенный где-то в середине XIX века. Мы жили в коммунальной квартире — всего было 8 семей. Визави через Рождественку стоял большой, облицованный гранитом дом — он и сейчас стоит. Раньше в нем был какой-то Наркомат судостроительной промышленности, с огромными окнами. Окна наших квартир выходили на эти окна. Однажды вижу — в окне напротив стоит по пояс голый человек и делает странные маятниковые движения. Я чуть с ума не сошел — не мог по­нять, что происходит! Мне было лет 8–10, я закричал, стал звать маму. Оказалось, это был полотер.

Дом наш был угловой — на углу Театрального проезда и Рождественки, — и внизу находился ресторан. Двор был замкнут, закрыт со всех сторон и, по моим тогдашним представлениям, огромен. Весь он был подчинен жизни этого ресторана. Целый день туда приезжали подводы, огромные ломовики, лошади со здоровыми мохнатыми ногами, которые привозили бочки, ящики.

Слева во дворе был гараж: когда его ло­мали, мы, ребята, стали копаться и нашли там револьвер времен Гражданской войны, ржавый, с надписью «British Bulldog».

К нашему дому, дальше, по Рождественке от Театрального проезда, примыкал дом под номером 4. Он назывался Домчетыре — в одно слово.

С другой стороны, в самом Театральном проезде, был Лубянский пассаж. Мне за­помнился там магазин учебных принадлежностей. В витрине стоял торс мужчины с содранной кожей — со всеми мышцами! Я не мог от него оторваться и специально ходил смотреть. Напротив, через Театральный проезд, где памятник первопечатнику Федорову, когда-то проходила Китайгородская стена, и на моих глазах ее ломали — помню, как ее разбирали.

Рядом была гостиница «Савой», в которой останавливались иностранцы. Поэтому в подъезде нашего дома был закуток, где сидели люди, которые в окно все время смотрели и жильцов дома при этом не стеснялись. Как я понимаю, они наблюдали за этими иностранными постояльцами.