Во весь волос

Я люблю фильмы и книги о вампирах и поэтому люблю ходить в парикмахерскую — нигде так много о них не говорят. Вчера я случайно разминулась с одним — нет чтобы на две минуты раньше прийти.

«Она меня выпила всю, опустошила, всю энергишку высосала, — говорила моя парикмахерша (дамские мастера начинают обсуждать клиентов сразу, как те выходят из салона), — я ее боюсь. Видите, настриженные ее волосы собираю отдельно. Я их жгу от греха подальше. Прямо пропитаны негативом, вот я руками чувствую, как состригаю ее негатив. И говорит, говорит. И смотрит на меня через зеркало и улыбается».

Как мощно, как свежо все намешано: шаманское отношение к волосам, разговору, энергишке, зеркалу; древний, опасливый взгляд на смех.

Разговор в парикмахерской — особая тема. Все понимают, что такое вагонный разговор (особый род ни к чему не обязывающей откровенности), больничный разговор (долгий, чтобы заболтать общий страх, тоже — с поспешной открытостью), терапевтические балясы с подругой, мужские турусы в бане, наконец.

А что же парикмахерская? Ведь неумолчный гул стоит в каждом салоне. И весь этот словесный фонтан считается обязательной частью салонного быта. Это не жалостливый фонтан, не сиротский, нимфа тут не плачет над разбитым кувшином. Я бы сказала, разговор в парикмахерской противоположен каноническому «откровенному разговору с подругой».

Женские задушевные толки — подсчет потерь после боя; щебет в салоне, напротив того, подготовка к бою, вооружение. В первом случае «они» — подлецы, «мы» — дуры; во втором обнажается тайное знание, что дураки-то как раз мужчины, а из салона выходит гламурная женщина-подлец. В салоне дамы наливаются силой; тон беседы — сдержанное тщеславие. А ведь чужая похвальба мучительна для русского человека. Но — надо разговаривать, надо. Всякий московский куафер считает умение поддержать беседу важной профессиональной добродетелью. Он должен уметь продать себя. Вот это осознание разговора как части работы — относительное новшество. Трепались-то в салонах всегда, и если подойти к делу с физиологической прямотой, то прямота эта вот какая.

Парикмахер, как дальнобойщик или, вернее, напарник дальнобойщика, должен говорить, чтобы клиент не заснул в кресле. Дамская стрижка (окраска, укладка) — это двухчасовая работа; всякий массаж расслабляет — в общем, понятно. Но это обстоятельство — грубая основа, на основу наматываются разные смыслы.

В нашей дорогой столице предложение парикмахерских услуг опережает спрос — мест энергетического кормления больше, чем баб-вампиров. Далеко не у всех салонов получается войти в моду. И тогда они сдают мастерам кресла в аренду. А мастера уж должны сами приводить с собою свою «клиентскую базу». И вот вам тип нового московского парикмахера — прекрасный юноша Ливон, арендующий кресло и климазон. Салон — элегантный. В нем есть даже услуга «инфракрасные штаны». Но это — в спа-зоне, а в рабочем зале стоят три кресла, климазон и Ливон.

«У меня стиль, — говорит прекрасный юноша, — романтик. Стилист сейчас не может быть никаким, он должен запомниться. У моего напарника стиль «гламурный подонок», он много берет из телевизора. А я — нежный. Всегда подам клиентке руку, когда она спускается в рабочий зал. Если разговор прерывается, есть дежурная тема — путешествия. Прошу показать последние фотки на телефоне или планшетнике. Очень действует. А у третьего нашего товарища лук — гей. Это сейчас модно, иметь своего стилиста-гея. Он специально учился растягивать слова».

Пять лет тому назад было модно. Но что — не все ж только великосветским дамам развлекаться. Теперь вот, значит, и бюджетные лжегеи появились. И немолчно журчит парикмахерский разговор.