В огне

фотография: AFP/East News

Лес неподалеку от деревни Голованово (Рязанская область), 5 августа

Михаил Вартапетов, врач футбольного клуба «Спартак»:

«Мы с командой были в Москве. Некоторое время мы пытались тренироваться, перенесли все тренировки в помещения, но, несмотря на то что на нашей базе в Тарасовке есть кондиционеры, в машинах игроков — тоже, было понятно, что если обычным людям тяжело приходилось, то тем, кто занимается спортом, в десять раз сложнее. Мы давали игрокам молочные белковые смеси, они ведь снимают интоксикацию. Знаете выражение «молоко за вредность»? В общем, мы недолго тренировались в Тарасовке, нас отправили в Эстонию. Игроки все спрашивали, как же вы нам запрещаете курить кальян, теперь-то мы надышались вообще не пойми чем? Но, конечно, им теперь кальян тем более нельзя курить. Но я ду­маю, что московский дым на наших игроках не оставил следов, у них большие компенсаторные возможности».

Никита Окулов, менеджер компании по продаже и установке кондиционеров:

«Когда начался дым, я принимал заказы с 9 утра до 12 ночи. Дозванивались единицы, мы вчетвером не справлялись со звонками. Чтобы как-то сбить поток людей, мы повесили на сайте объявление, что у нас нет кондиционеров вообще. Но даже это не помогло. Звонил мужчина, хотел купить для тещи кондиционер. Мы могли установить его только через четыре дня. На третий день он позвонил отменить заказ, теща не выдержала — умерла. Мы пока еще не подсчитали, сколько раз выезжали на установку кондиционеров, но можно прикинуть: было 7 бригад, они выезжали на установку кондиционеров по 3—4 раза за день. Мужики просто не справлялись, они сами были без респираторов, многие отказывались работать. Мы подняли всем зарплаты и разбили бригады по сменам, чтобы, например, неделю одна бригада работала без отдыха, а потом другая. За два летних дня зара­ботали столько, сколько зарабатываем за один зимний месяц. Да, мы подняли цены. В обычное время установка кондиционера стоит 7 тысяч рублей, а мы устанавливали за 20—25 тысяч. Кондиционер стоит 20 тысяч рублей, мы продавали за 40. Люди были готовы платить любые деньги, и ты понимаешь почему, когда приезжаешь к ним домой: больные дети, старики, везде пахнет дымом и лекарствами, люди еле дышат. Некоторые фирмы брали за установку даже не 20 тысяч, а 40, в общем, дурдом. С одной стороны, работать в таком режиме невозможно, а с другой — следующим летом будет то же самое, и это приносит прибыль».

фотография:Людмила Зинченко/agency.photographer.ru

Владимир и Ольга потеряли во время пожара все. Благодаря гуманитарной помощи обзаводятся новым имуществом. Рязанская область, поселок Ласковский

Мария Борщева, помощник главы миссии «Врачи без границ»:

«Когда начались пожары, мы решили: надо что-то сделать. Посмотрели по прессе, по сводкам, какие районы нуждаются в помощи, и решили, что поедем в Рязанскую область. Предварительно выяснили, что требуется погорельцам, дозвонившись в администрацию населенных пунктов и по горячей линии помощи МЧС — долго, мучительно. Наконец выяснили, где разместили пострадавших, где собирают гуманитарную помощь, где есть амбулатория — мы планировали привезти с собой лекарства, но отдать их могли только медикам.

Мы везли и продукты — молоко, макароны, тушенку, рыбные консервы, сахар, чай. Минимальные гигиенические наборы: мыло, зубную пасту, щетки, стиральный порошок. Лекарства мы везли по списку: в местной клинике нам составили список препаратов для людей с хроническими заболеваниями. Люди же без ничего остались — ни магазинов, ни аптек. Я помню, что в списке были довольно понятные вещи: сердечно-сосудистые средства, желудочные, средства, чтобы смягчить дыхательные проблемы, лекарства для диабетиков. Мы заметили, что список выглядел достаточно скромно: люди не просили что попало, действовали разумно. Еще мы привезли комплекты постельного белья: конечно, что-то давали на местах, но все равно не хватало.

6 августа, когда мы приехали, разовую компенсацию погорельцам еще не выплатили. Это, конечно, был невероятно ­тяжелый момент — ты без денег, без всего. Конечно, большая часть тех, кто потерял жилье, разместилась у родственни­ков и друзей, но какая-то часть людей жила в общественных местах, потеряв абсолютно все.

Они не плакали, нет. Спокойно приезжали за помощью, разбирали все, отвозили. Я заметила, что за помощью приезжали в основном выносливые люди молодого и среднего возраста, старики и дети сидели там, куда их привезли. Я думаю, что им было страшно, только когда горел их дом. А потом — чего бояться, все уже. Когда ты оказываешься в погорелых селах, ты понимаешь, что пожары там бывают: там же торфяники рядом. Конечно, масштабы в этом году были огромными, но местные люди знакомы и с торфяными, и с верховыми пожарами.

По дороге мы проехали выгоревшую деревню Передельцы. Ужасное зрелище. Абсолютный апокалипсис: черная земля — и только трубы торчат. Просто деревня времен Второй мировой. Вот стоит черная яблоня, а под ней валяются абсолютно черные паданцы. Погорелые места от мародеров охраняет милиция. Поначалу люди еще приезжали к своим домам и что-то собирали, но потом уже собирать было нечего.

Дальше мы поехали в сторону пожаров: в Клепиковский район, в село Криуша. Сначала ты едешь по дороге, и все ясно, и дыма нет — и вдруг сразу насту­пает ночь. В три часа дня — темень от дыма. Пожар совсем близко. Солнечного света нет вообще. Жара. Полная тьма. Дышать — нечем. Мы подъезжаем к селу и видим, что посередине стоит группа женщин, все в респираторах, с ними ­священник и дьякон, стоят они во мгле, служат молебен о дожде, и с ними — бабушка с иконой.

В местной больнице очень симпатичная заведующая — Ирина Анатольевна. Она очень много взяла на себя в организации помощи: 8 человек разместила у себя в больнице, а остальные погорельцы, ­всего сто двадцать пять человек, разместились по знакомым и родственникам. И хотя пожар вроде бы уже был, вся жизнь в селе висела на волоске. Ирина Анатольевна говорила нам, что в любую минуту огонь может вернуться: «Сейчас ветер поменяется, и опять накроет». И от этого становилось как-то жутко.

Больница обслуживает тысячу шестьдесят человек, из них тридцать диабетиков, им постоянно нужен инсулин. «Но главное, — постоянно повторяла Ирина Анатольевна, — это питьевая вода». Все колодцы в селе закрыли по санитарным нормам, а в больнице помимо тех, кто там лежал, кормили и поили все отряды добровольцев — и местных мужиков, и тех, кто из города приехал тушить пожары. Они целый день в лесу, а потом приходят к ней, в больницу.

В Моховое нашу машину не пустила милиция: дорога была заблокирована. Женщина-погорелец сказала нам, что все Моховое будут полностью переносить и строить в другом месте. То есть даже те, у кого дома уцелели при пожаре, фактически их потеряли: переселят всех без исключения. И все сельчане в мрачном настроении: мало того что пожар был, так еще и перебираться непонятно куда.

Но людям уже выплатили первоначальную компенсацию, десять тысяч рублей — у них хотя бы были деньги на то, чтобы что-то купить. К тому же в населенных пунктах в Московской области были и магазины, и аптеки. А в маленьких рязанских деревушках — вообще отчаяние. Ни магазинов, ничего.

Один наш отряд сделал вылазку в Нижегородскую область, повезли туда помощь, в частности, съездили в Выксу. В последнем пункте в местной администрации им сказали: «Ой, нам очень много всего нужно! Везите!» А потом наши ребята приехали в молодежный центр «Лазурный», где разместились погорельцы из Выксы, и там было все необходимое, и погорельцы говорили, что их содержат очень хорошо. Видимо, администрация чего-то хотела, а у людей все было в относительном порядке.

Я знаю, что во многих местах добровольцы больше полагались на самих себя, чем на МЧС. Потому что вот мы едем по дороге — и горит лес. Прямо горит. Прямо у дороги. Пламя. Горит, и никто не едет. Я не знаю, я не специалист — может, это пламя и тушить не надо? С другой стороны, выглядит жутко — до деревни совсем уже близко. А через пять дней мы ехали мимо этого же места, видим: вырублен большой кусок леса. Значит, сильно горело. Значит, много пришлось вырубить, не успели.

Мне не было страшно за себя. Чего бояться? Было тяжело оставлять людей в погорелых селах — мы-то приедем, все отдадим и уедем. А им — ночевать на пепелище, дышать гарью, а дышать уже нечем и невозможно. И они сидят в этом кромешном аду. Правда, когда мы на обратном пути проезжали Криушу, местных детей распихали по санаториям, чтобы воздухом подышали.

Москва же как живет? Нас накрыло смогом, мы поужасались, потом ветер поменялся, все развеялось, и нас отпустило. А в этих районах ад — месяцами. И мокрой простыней от него не отгородишься».

фотографии: AFP/East News

Борьба с пожаром подручными средствами. Шатура, 13 августа

Священник Николай Солодов, клирик Московской православной духовной академии и семинарии в Сергиевом Посаде:

«Во время жары и смога мы не останав­ливали службы, ведь жизнь в городе продолжалась. В храме было очень душно и жарко, и я не уверен, что смоченные занавески на входе помогли: внутри была парилка, от свечей было жарко, запах ладана дым не перебивал. Во время одного венчания у нас свидетельница в обморок упала и жениху было плохо, но как-то справились. Надо сказать, что действительно очень много умерло людей, это было видно невооруженным глазом. Мы постоянно отпевали людей, прича­щали и соборовали больных. В тяжелом положении оказались пожилые и одинокие, мы старались им помочь, но никакой организованной помощи прихожанам не было. Мы собирали средства для погорельцев. Если к нам обращались за помощью, мы откликались. Но вот как избежать дыма и гари в таком ста­ринном ­храме — непонятно. Вряд ли возможно вмонтировать туда фильтр или кондиционер».

Александр Бабаев, руководитель добровольной пожарной дружины, Орехово-Зуево:

«В Орехово-Зуево было очень сильное задымление. Когда мы зашли с друзьями в лес, то поняли, что он горит настолько сильно, что надо самим вписываться и тушить. С одной стороны нашего райо­на горел лес, с другой — торф. Когда ветер раздувается, постоянно движется живой огонь, захватывает все новые километры. Это необязательно быстрый процесс — от ветра зависит. Если ветра нет, то огонь плавненько-плавненько ­движется, как фитилечек такой горит. И абсолютно точно — не тухнет. Даже в тех местах, где тлеет, периодически ­возникает возгорание. Сначала горит, затем тлеет, попеременно.

Друг мой Юрий — профессиональный пожарный, так что мы пошли в местную управу, как только собрали пять человек добровольцев. Я написал письмо ­главе района, потому что разрешение на создание таких отрядов дают на мес­тах: поскольку в нашем районе была объявлена чрезвычайная ситуация, на присутствие в лесу требовалось специальное разрешение. Мы написали, что готовы участвовать в тушении, что собрано такое-то количество людей, составили список всех с датами рождения, чтоб видно было, что мы — совершеннолетние. Пришел я к главе района, он мое письмо подписал.

Дали куратора от МЧС, и мы с ним были на связи каждый день. Созванивались, узнавали, где больше всего нужны люди. Стали раскидывать в социальных сетях просьбы о помощи — добровольцев не хватало. Потом пошли звонки. У нас с собой ничего лишнего не было, мы просили всех еду везти, лопаты — все, что нужно. Позже стали отзываться люди, готовые помочь с техническим оснащением, — Лиза Глинка, например. Она нас очень сильно поддержала, просто позвонила и спросила: «Саша, что вам нужно?» Я сказал, что у нас ничего нет, а нужно — многое. В итоге к нам приехали лопаты, ведра, еда, бензопилы, мотопомпа. В общем, все необходимое, чтобы локализовать огонь и не дать ему распространиться.

В отряде количество людей росло, но поскольку все отозвались и стали нам помогать, мы уже могли обеспечить людей всем необходимым: поставили палатки, сделали свою группу автономной. На первом этапе МЧС выдавало нам лопаты и субпайки, но им самим своих солдат обеспечить надо было. Когда же мы стали автономны, нам стало легче.

Потом огонь передвинулся из Орехово-Зуевского района в Павлово-Посадский. Мы переехали вместе с огнем. Когда идет низовой огонь, тлеющий, плавный, в лесу, где воды никакой, естественно, нет и подвести ее туда невозможно, надо выкопать песок, засыпать в ведра и просыпать те места, где огонь движется активно. Сгоревший лес — он остается сгоревшим, но полоса огня, которая движется к живому лесу, должна быть остановлена. Необходимо делать отпиловку деревьев — у них выгорают корни, они начинают падать, и огонь может перебраться по стволу на те участки, которые мы, в принципе, уже затушили. Так что эти деревья надо пилить бензопилой. Если же возникал верховой огонь, то мы созванивались с эмчеэсовцами, вызывали вертолет, он курсировал, постоянно поливал нас водой.

В нашей области есть деревня Ковригино. Огонь был от нее примерно в двухстах метрах. Народ переживал, сами жители активно все тушили и все, в принципе, сбили — остался тлеющий очаг, который можно было засыпать вручную. Вместе с жителями тушил пожарный расчет: когда пожарным по рации начальство дало приказ перебазироваться, жители поселка не захотели их отпускать и окружили машины живой цепью. Реакция пожарных… то ли они такие замученные были, то ли они, не знаю, люди такие нехорошие, но они стали отгонять людей водой. Не скажу чтобы из брандспойтов, но обливали довольно сильно.

Была ситуация, когда верховой огонь двигался очень сильно и быстро на тех, кто тушил, — на добровольцев и пожарных. Огонь перебросился на поле, а оно было настолько сухое, покрытое торфяной пылью, что ветер стал раздувать огромный огненный шлейф. И он полетел прямо на людей. Пришлось бежать километров пять. В итоге сгорели две пожарные машины — поскольку пожарные вынуждены были бросить их и бежать.

И у нас много примеров, когда рядовые пожарные и эмчеэсовцы, работая посменно на своей основной работе, когда у них смена заканчивалась, приезжали к нам добровольцами. Многие из них тоже герои. Они у нас две-три смены отра­батывали. Обычные сотрудники.

Люди, уже несколько дней работая на пожарах, начинают модернизировать все что возможно. Одним молодым человеком были разработаны дополнительные подошвы из фольги, с основой, которая привязывается проволочкой. Она отражает температурное воздействие и не горит. Ребята придумали пульверизатор повышенной проходимости — на базу «Нивы» загнали двухсотлитровую бочку с водой, к ней присоединили помпу, и она пробиралась в те очаги, куда мы раньше добраться не могли. Люди каждый день что-то придумывали».

Наталья Вороницына, администратор интернет-сообщества pozar_ru:

«Моя подружка Ира Никоненко живет в Выксе и вдруг начала писать в своем блоге про пожары. Она была первой. Я поняла, что вообще — труба. Огонь подходит прямо к деревне, развивается в течение двух суток, огня много, но никто ничего не делает, информации нет никакой, никто ничего не знает, просто очень сильное задымление. Вовка, муж Ирки, поехал добровольцем и чуть не погиб, оказавшись рядом с верховым пожаром. На его глазах сгорело две деревни: триста сорок один дом в Верхней Верее и Боровка — полностью.

Когда наше сообщество было создано, я начала везде его пиарить — в благотворительных сообществах, у «тысячников», начали скапливаться люди: бешеная активность, триста, четыреста человек, вот нас уже семьсот, тысяча. Информация идет валом: нужна помощь в этой деревне, в той, в третьей. Ирка пишет, что никаких официальных новостей нет, никто ситуацию с пожарами не освещает, люди горят, власти ничего не делают — и только добровольцы сами собираются, бегут и тушат.

У них есть выксунский форум — только там люди общались и брали информацию. И вдруг 5 или 7 августа на их форум начинается чудовищная атака, он полностью блокируется — непонятно кем. Кто его атаковал? Кому это выгодно?

Рядом с Выксой есть крупный завод. Рабочим, когда форум еще работал, запрещали выходить в интернет и узнавать, что происходит. А тем временем у людей горят дома, и у одной женщины с этого завода сгорели две дочки, 9 и 11 лет. Их мама толком не знала, что происходит, не успела добежать домой и их вытащить. То есть людям надо было спасать дома, а их тупо не отпускали с работы. И такого беспредела очень много.

Но все-таки информация в сети стала распространяться. Моя роль заключалась в том, чтобы все организовать: здесь ссылка про помпу, здесь — про рукава, здесь собираются добровольцы, здесь машины скапливаются, вот тут — список сгоревших деревень, вот тут — топоры, лопаты и бензопилы.

Патриарх Кирилл сказал, что РПЦ будет помогать погорельцам, и назначил ответственным Синодальный отдел. И на не­скольких человек, которые в этом отделе работают, свалилась ответственность за всю Россию. К ним стекалось безумное количество гуманитарной помощи. У них не хватало ни рук, ни нервов, ни-че-го. Мы выложили в сообществе телефон Полины из Синодального отдела, на нее валился шквал звонков, Полина уже ничего не по­нимала, у нее и остальных сотрудников и волонтеров сдали нервы. Сначала мы общались с ней нормально, потом, по-видимому, у Полины «вылетели пробки», и она начала кричать: «Обращайтесь в МЧС! Я ничего не знаю!» А я хотела узнать, собирают ли они информацию по всем сгоревшим деревням, и попросить, чтобы они с нами поделились. Я сначала на нее обиделась, а потом подумала — ну они же в полном хаосе и стрессе, нервы сдают.

А МЧС просто выдавало и выдает информацию, что «у нас уже все нормально и все потушено». И в середине августа получается так, что, с одной стороны, «все потушено», а с другой — горит. Но на всю страну идет информация, что все — хорошо, и люди просто не знают, что происходит на самом деле. А пожары продолжаются, и очень сильные.

Вовка из Нижегородской области с двумя друзьями, мальчиком и девочкой, поехали тушить пожар в Верхнюю Верею, прочитав на форуме, что нужны добровольцы. Приехали и встали с лопатами, ждут огня. Вдруг видят — валит дым, потом начинает резко темнеть, сильный гул, и появляется зарево красное над лесом, как будто заря. Остается одно — уносить ноги. Все ждали низового пожара, пришел верховой.

В Боровке, куда они приехали после, между деревней и лесом было четыреста метров пустого вспаханного поля. В принципе, верховой огонь не должен был преодолеть такое расстояние. И вдруг — та же картина. Резкая темень, гул и — огонь. И понятно, что опять надо — бежать. И никого — ни пожарных, ни МЧС.

Я не знаю, почему так получилось, что тушили добровольцы. Наверное, потому, что такая неповоротливая государственная структура, куча бюрократии. Например, меня поразила такая вещь: когда в Нижегородской области люди хотели сохранить свои деревни, они рубили деревья, чтобы увеличить расстояние между ними и огнем. Приехал какой-то чиновник из города и сказал: «Вы не имеете права рубить деревья! За это полагается штраф!» И деревня — сгорела. Когда случается беда, чиновничий бюрократизм оказывается главнее. Во-первых, у них все деньги проворованы, во-вторых, никто не ожидал таких масштабов — и руководство просто засунуло головы в песок. Пусть происходит все само, а мы сделаем вид, что все в по­рядке. И только к тому моменту, когда смог накрыл Москву, стало понятно, что все далеко не в порядке. А пожары к тому моменту шли уже около месяца.

С нами общались погорельцы. Одна женщина из Рязанской области написала, что сгорела вся ее деревня. Я сначала ей написала: «Ой, Бог в помощь». А потом думаю: «Что я говорю? Какой «Бог в по­мощь?» И написала: «Скажите скорей, что вам надо и чем мы можем вам помочь». Она ответила, что нужны инструменты, чтобы расчищать участки, и все для обустройства первичного быта.

С государственной компенсацией, по-моему, начинается полный бардак: где-то ее выплачивают, где-то чиновники хитрят. Обещали же 10 тысяч рублей в качестве разовой компенсации и от ста до двухсот тысяч рублей — потом. И вот чиновники людям говорят: «Мы вам уже десять тысяч выплатили, значит, осталось девяносто». У нас уже появились группы юристов, которые готовы помогать погорельцам, если те в дальнейшем будут сталкиваться со всякими бюрократическими махинациями такого рода.

И еще вот такая пренеприятнейшая история: в некоторых деревнях власти объявили, что если половина деревни выгорела, а часть — осталась, то погорельцам будут строить дома на новом месте, а те, чьи дома уцелели, останутся на старом месте, без почты, магазинов, без всего. И как жить этим пяти домам? Никак.

Пожары «включили» очень многих людей, потому что видно, что государственные структуры не справляются. Это такой чудовищно неповоротливый механизм, который зациклен сам на себе, плюс воровство, плюс, если у тебя власть, ты не считаешься с народом. У Шойгу какие-то безумные машины — все уже знают, сколько «мерседесов» стоит у здания МЧС и сколько они стоят. Наглядно видно, какой беспредел происходит.

То, что Путин своим указом в 2007 году отдал лесные хозяйства в частные руки и сократил количество лесников, просто обрекло лес. Никто за ним не следит, не делает просек. Лесничие вынуждены бросать лес и идти работать строителями, чтобы выжить. То, что этот указ всем навредил, понятно.

Проходила информация и о том, что люди из молодежных движений при «Единой России» пытались присвоить себе всю славу за тушение пожаров. Они пририсовывали к группам своих людей на фотографии дым, а «Наши» на пожары приезжали в белых курточках с модной надписью «Наши 2.0», в Нижегородской области ходили во вьетнамках и ничего не тушили. Ничего хорошего, кроме подобной информации, я о них не слышала».

фотографии: AP/Fotolink

Свадьба в Рязани, 7 августа

Анастасия Северина, руководитель координационного центра проекта «Карта помощи»:

«Проект придумал журналист Григорий Асмолов, который в данный момент находится в Бостоне. 1 августа его идею воплотил в жизнь Алексей Сидоренко. Наша карта основывается на платформе Ushahidi, созданной в Кении в момент поли­тических беспорядков. Тогда, в 2007 году, был большой разброс информации, и надо было собирать ее воедино. Смысл площадки в том, что вся информация о бедствии наносится на одну карту, и можно найти сообщения по времени, по территориальному принципу, по потребностям тех, кто работает в зоне катастрофы. Эта площадка использовалась в Чили, когда там были землетрясения, — что интересно, эта площадка там переродилась в настоящую неком­мерче­скую организацию, и они каждый год готовятся к землетрясениям, чтобы их местное МЧС пользовалось этой информацией. Московское МЧС нашей информацией не пользовалось, но мне звонили из МЧС Ленинградской области и спрашивали, поступают ли сообщения по их региону.

Координационный центр первые три дня находился у меня дома. Три волонтера сидели на телефоне, мы открыли горячую линию: у людей, когда они тушат пожары в лесу, нет доступа в интернет, а позвонить они могут. Через 3 дня нам бесплатно предоставило помещение бюро ландшафтного дизайна «Верта», нас уже было больше, и мы работали очень активно.

Просили помощи из Полбино, из Деулино, из ряда деревень, где появлялись очаги. Помимо этого мы каждое утро делали оперативную сводку, звонили нашим координаторам в горячих точках и ставили срочные сообщения. Сейчас ситуация, слава богу, медленно идет на убыль, хотя очаги, конечно, остаются.

Теперь мы будем переключать работу на самих погорельцев: мы не собираем деньги и не собираем одежду, но мы знаем тех, кто это делает, и мы можем между собой связать людей. Мы работаем по спискам тех, чьи дома уцелели: будем их прозванивать и узнавать, что им нужно. Может, им нужна стиральная машинка или кухонная утварь. Очень важно связывать людей: недавно к нам обратилась одна компания, которая готова в сгоревших деревнях Московской области делать котельные. И мы их направили в одну из деревень, где в числе прочего сгорел детский дом. Или одна из компаний, НПО «Энергомаш», хотела бесплатно построить дома погорельцам, а их отфутболивали из одной инстанции в другую. Я сама звонила в Минрегионразвития и далее по списку и через час добилась телефона человека, который смог сказать, где нужно строить дома.

При этом сайт «Сторонники партии «Единая Россия» молча повесил у себя наш баннер под номером горячей линии их штаба. Мы их попросили либо указать, что это не их проект (выглядело это на сайте именно так), либо вообще убрать баннер. Знаете, у меня была встреча с людьми, которые непосредственно столкнулись с «Единой Россией», и они мне сказали, что это далеко не первый случай, когда чужая работа приписывается членам этой партии.

Я не понимаю, почему, когда в Москве был смог, не было объявлено чрезвычайное положение.

Иногда, к нам поступали странные сообщения. Было, например, такое: «Излечу погорельцев по фотографии». И еще в одном санатории были готовы предоставить места для погорельцев. Я позвонила, и мне ­говорят: «У нас номер стоит семь тысяч, но погорельцев мы поселим за семьсот рублей в сутки». Ну пусть это остается на их совести.

Зато один мужчина сообщил, что у него есть транспорт и он готов помочь. Я звоню ему и говорю, что сейчас мы в его машину погрузим бензопилу, ­лопаты и мотопомпу — если ее найдем. А он отвечает: «Сколько эта помпа стоит и где ее найти? Я сам все куплю». В итоге он купил помпу за двадцать с лишним тысяч и отвез на пожар. Илья зовут. Обычный человек. Я его и не увижу никогда».

Игорь Черский, журналист:

«У меня в блоге есть такая рубрика — «Утренний обход». Я пишу всякие дайджесты интернета, что и где появилось забавного. Друзья шлют мне разные ссылки, и вот товарищ мой Женя Беляев среди ночи прислал мне ссылку на карту пожаров. Я смотрю — у нас пылает полстраны. А в новостях — тишь да благодать, правда, дымком потягивает. Я выкладываю эту карту в свой блог, понимая, что это — не фейк, а космос, реальные снимки, глобальный сайт пожарной охраны.

Потом ко мне начинает валом идти информация о деревнях, которые сгорели. Всплывает название «Криуша», а это место, которое у нас теперь известно, как какой-нибудь Освенцим, для меня очень знакомое. Дело в том, что у меня в Рязани есть друг, и у него брат в этой Криуше живет, и мы каждое лето ездили к нему за грибами. Там белые грибы чуть ли не из дороги растут. Фантастические места, заповедные, с потрясающей экологией.

Как только я узнал про пожар в Криуше, сразу позвонил своему другу. Он рассказал мне про истинную картину событий, какая там дымина и все такое прочее. Первая мысль — надо помочь погорельцам.

У меня забивается квартира одеждой и продуктами; мы собираем караван из пяти машин и едем в Поляны, в Ласковский, где были основные точки пожаров. В Криушу несколько машин ушло, и погорельцев всем необходимым обеспечили.

Пока мы ехали, позвонил мой друг Юрий Храмов, бывший спецназовец и координатор фонда «Подари жизнь», и сказал мне: «Гарик, знаешь, купи пожарным респираторы». Я удивился, но респираторы купил.

Мы доехали и увидели, в каком кошмаре и дыму находятся погорельцы: интернат как в фильме «Подранки», и там живут эти семьи. То есть вместо того, чтобы вывезти людей, я не знаю, к морю или в санаторий Газпрома, который все равно пустой стоит, потому что все газпромовские на Канарах, люди с детьми живут в аду.

Одного погорельца мы взяли провод­ником, потому что в дыму ты хрен найдешь штаб МЧС. Когда до штаба дошли, он поразил нас размахом: посреди поля огромные палатки, грузовики, плакаты с надписью «Штаб МЧС Рязанской области». А у меня в машине — респираторы. Я подъезжаю к полковнику милиции и говорю: «А кому тут респираторы отдать?» И в первый раз в жизни мне обрадовался милиционер. Он на меня так посмотрел, как будто Дед Мороз пришел. Они там без респираторов работали все. Вся Рязань — без респираторов, хотя без них там находиться просто невозможно. Я у дамы, которая за снаб­жение в штабе отвечает, спрашиваю: «Еще что-нибудь нужно?» Отвечает: «Да, нужны пожарные рукава, нужны лопаты, ранцевые огнетушители». То есть весь пожарный инвентарь от и до: солдаты тушили голыми руками. В общем, похоже на то, как если б твою деревню захватили немцы, и тут приходит Красная армия, и бойцы говорят: «Мы немцев сейчас выбьем, вот только дайте нам гранаты, форму и автоматы».

Когда я увидел, в каком все положении, то подумал: надо орать. Но я ж журналюга, я понимаю, что орать нужно ­правильно. О чем орать? Что, суки, весь бюджет сп…дили? Это общеизвестно, но ситуацию не изменит. Кого сажать и кого расстреливать, можно разобраться потом, а сейчас надо тушить и помогать пожарным. Погорельцам можно помочь позже, им все равно пока вещи складывать некуда.

В итоге девочки из банков, парикмахерских, из каких-то бутиков начали разбираться в пожарных рукавах. У меня крыша поехала, когда я познакомился с двадцатитрехлетней девушкой-юристом, которая про пожарные рукава знает гораздо больше, чем полковник МЧС. И которая мне рассказывала, как она поехала во Владимир, наняла «газель» и пришла покупать рукава. Она мне говорит: «Представляешь, мне хотели подсунуть не те рукава! Как будто бы я в них не разбираюсь».

В результате у нас получается два мира. Один, реальный, горит, туда сумасшедшие люди из Москвы возят пожарные рукава, мотопомпы, лопаты, и возят нехило, на четыреста, пятьсот и семьсот километров. С другой стороны, у нас есть телевизор, который говорит, что «повода для волнений нет». И это дико осложняет работу: Шойгу объявил режим информационной блокады, никто ничего в эфир не дает. Никто не знает, где что горит, и приходится засылать разведчиков, связываться с местными и так далее. Добровольцев приходится искать стихийно, через интернет.

А на местах вообще катастрофа — что в Гусь-Хрустальном, что во Владимире, что в Рошале картина следующая: большинство населения смотрит телевизор и читает газеты. В них говорят, что все потушили. При этом дымина и лес сильно тлеет. Они смотрят одним глазом в лес, а потом опять — в телевизор, где говорят, что все потушили. И вот это — страшно. В садовом кооперативе «Ромашка» под Рошалем Московской области лес полыхает в десяти метрах от поселка. Деревенским — до лампочки. Ну кто-то какие-то баклажаны собирает, им еще пожарные говорят: «Да подождите, печеные соберете». А в дыму носятся четыре-пять наших добровольцев, и местные смотрят на них как на идиотов: «Чего? У нас горит? Где? А телевизор сказал, что ничего не горит».

По поводу количества погибших точной официальной информации нет. А от людей слышишь, что вот сгорела деревня, эти вот в погребе спрятались и погибли, а эти угорели… сгорали люди, в общем.

В нашем представлении эти деревни — глухие места, где люди только и делают, что пьют. Ни фига подобного! Мне в Ласковском показывали сгоревший дом сельского учителя, у него библиотека была с книгами трехсотлетней давности, так его еле удержали, чтобы он в огонь за ними не кинулся.

Когда я в Ласковский приехал, с момента пожара прошло дня три. И на пепе­лище, где ничего уже не было, ходили ­ухоженные породистые лошади. Там рядом конная база была, кто-то лоша­дей выпустил, и они убежали. А потом на родное место вернулись. И вот лошади ходят по пепелищу и жуют обугленные тыквы.

Когда мы были в штабе МЧС, то видели эту молодежь от «Наших». Веселые такие, модные, будто только что из клуба Pacha. Мы их спрашиваем: а как они тушить-то будут? И, главное, чем? А они говорят, что будут не тушить, а людей вдохновлять. Потом они еще пытались пожарные рукава раздавать, которые другие из Москвы привозили. И еще говорят, что единороссы предлагали машины добровольцев бесплатно бензином заправлять, но за это надо было наклейку их партии на стекло наляпать. А еще мне звонила одна девушка и предлагала автобусы для добровольцев. Вы, говорит, эти автобусы легко узнаете по надписи «Наши». Гениально! То есть мы им собираем народ, а они его украшают своим лейблом.

Мы этим занимались не ради политики. У меня друг есть, владелец ресторана «Собрание» в саду «Эрмитаж» Олег Дружбинский. Он купил двадцать пожарных рукавов и повез их в Кулебаки. И когда я его спросил, зачем ему это надо, по пожарам ездить, он сказал: «Надо же что-то делать! Спалят же страну, суки!»

фотография: Людмила Зинченко/agency.photographer.ru

Жители села Криуша (Рязанская область) пытаются найти уцелевшие после пожара вещи

Александр Шишикин, заместитель директора Института леса им. В.Н.Сукачева Сибирского отделения РАН:

«Такие пожары — не редкость. Послед­ний пожар в Подмосковье был в 1972 году, масштабы были примерно такие же, как сейчас, и торфяники горели до времени выпадения снега. И тогда, так же как и сейчас, горели леса, но в 1970-е активно работала служба лесного хозяйства, и она, естественно, более профессионально справлялась с проблемами. Сейчас у нас лесного хозяйства как такового нет. Лесной пожар тушит МЧС, Шойгу выступает и многое говорит, в сущности, правиль­но; но некоторые вещи из его уст и из уст некоторых его специалистов для нас, старых лесников, звучат как открытия дилетанта. Например, как тушить верховой лесной пожар. Всегда его тушат встречным палом. Пожар тушат пожаром, поджигая кромку леса так, чтобы огонь шел к центру леса. Как тушит МЧС? Они запускают самолет, и если он может сбить огонь, то, значит, потушили. Если нет — то извините. Вы представляете, что такое самолет? Ну несет он восемь, а может, десять кубометров воды. Чтобы затушить пламя, нужно как минимум на один квадратный метр вылить два сантиметра воды. Вот теперь посчитайте — и поймете, какую площадь может залить в один залет один самолет. Это дорого и неэффективно.

Сейчас, когда Москва чуть не загорелась, все подумали: «Ой, какой ужас!» На деле это рядовое явление: в 1916 году горела Сибирь, Западная и Восточная. В тот год из-за задымления территории не вызрел овес, не ходили пароходы. Тот пожар изучается в качестве модели ядерной зимы, когда задымление перекрывает доступ солнцу и идет охлаждение атмосферы. Эти природные явления есть, были и всегда будут. Просто в этот раз человек неправильно себя повел.

То, что указом Путина лесные хозяйства несколько лет назад были практически расформированы, конечно, повлияло на ситуацию. Уничтожено было все лесное хозяйство. Вот и все.

Предсказать эти пожары было возможно: климатическую цикличность никто не отменял. Известно накопление горючего материала в лесу, периодичность его накопления — тридцать-сорок лет. Последние пожары были в 1972 году — за тридцать лет как раз накопился горючий материал. И он должен гореть, это известно, наука это все прекрасно знает. Но хозяйствующей структуры, которая могла бы научные знания воплотить в какие-то мероприятия, нет. МЧС почему-то заменило собой все — все наши проблемы и бедствия должен решать один Шойгу. Но если наши отрасли будут работать нормально, Шойгу придется уйти с должности. И это — правильно. Не должно быть чрезвычайных ситуаций. А мы все управленческие решения загоняем на уровень чрезвычайных ситуаций.

Прогнозы восстановления леса… Да вырастет он. Лет за восемьдесят вырастет сосняк, и не все сгорело. Соснякам вообще время от времени положено гореть. Такой у них цикл. Но при этом сгорели населенные пункты. Вот где трагедия. Почему сгорели? Почему никто не задается этим вопросом? Народ перестал держать скот, и вокруг деревень все заросло травой. И если стоит сухое лето, то достаточно кинуть окурок с дороги, и никакого препятствия для распространения огня нет. Раньше, когда был скот, вокруг деревень были выпасы. А сейчас, когда по деревням едешь, все травой заросшее. И если возникнет пожар, как его остановить? Невозможно. Нельзя с природой так обращаться: либо вы в ней живете, осознавая ее, либо она вас грохнет как бездарных детей своих.

Как предотвратить следующий пожар? Есть такое понятие, как профилактическое выжигание леса. Прибалты давно работают по такой схеме: есть лесное хозяйство, которое управляется рубками, посадками и в том числе огнем. Только жечь нужно вовремя, в безопасной ситуации».

Константин Рачков, погорелец из поселка Ласковский Рязанской области, бывший лесник:

«29 июля, в шесть часов вечера, сгорел мой дом. Пошел верховой пожар и на­крыл всю деревню. Буквально за десять минут деревни не стало. Лес начал гореть за пару дней до этого, и наши из поселка звонили в МЧС Рязани, но там ответили: «Когда будут гореть дома, тогда и приедем». Но верховой пожар преодолел ­полтора километра за две минуты, это еще хорошо, что мы с товарищем за не­сколько минут до пожара оказались рядом с лесом, увидели, как низовой огонь перешел в верховой, и у нас была пара минут на то, чтобы позвонить в поселок и сказать всем, чтобы броса­ли дома и убегали. В итоге люди либо в машины прыгнули и уехали, либо на дорогу неслись — голосовать. Мы сами пытались тушить пожар, но было бесполезно. Чуть сами не сгорели.

У меня двое детей: мальчику Кирюше три годика, девочке Маше — годик. Катя, жена, вместе с моей мамой взяли документы, детей на руки — и все. Больше ничего взять не успели. Катя испугалась очень, а что подумали дети, испугались ли они, я и сказать не могу. Наверное, шок у них все-таки был, они долго ночами спать не могли.

Люди из МЧС приехали через сорок минут после начала пожара, когда уже практически нечего было тушить. Ну а нас всех разместили в интернате, в Полянах, во временном штабе погорельцев. Условия были хорошие и отношение замечательное. Потом нас перевели в центр «Семья», и вот там к нам отношение было совсем иным. Даже нет слов: когда привозили гуманитарную помощь, от нас, погорельцев, ее просто прятали. Ничего не давали, ничего не говорили: пока сам не придешь, коробки не увидишь, ничего не получишь. Ну когда мы поругались с администрацией немножко, стали все выдавать.

Нам выплатили компенсацию — на каждого человека по двести десять тысяч рублей, дали квартиру — под Рязанью, в Полянах. Уже оформлены документы. Она нормальная, двухкомнатная, шестьдесят четыре квадратных метра. Но дом, конечно, заменить не может: мы привыкли к нему, я жил в нем двадцать лет. Одноэтажный был, восемьдесят квадратных метров. Деревянный.

Из наших погорельцев кто-то заново на прежнем месте строится, но многие боятся и согласились в квартирах жить. Поселка, каким он был раньше, уже нет и не будет.

Я уже не лесник. Я ушел, когда понял, к чему все идет: все уже развалилось, ­лесничество передали частному арендатору, а я пошел работать на пилораму. Теперь в лесу уже не поймешь, кто и за что отвечает.

Раньше мы делали регулярные обходы. Прорубали просеки в несколько приемов, сажали новые молодняки, чтобы лес жил. Пожары, конечно, случались, но никогда мы не допускали, чтобы деревни горели. Собирали всех лесников, вставали в кольцо, тушили низовой пожар из ранцевых огнетушителей, чтоб наверх не пошло. Просеки чистили. А сейчас… окурки ­бросают, весь лес полон битого стекла, а ведь если на осколок свет от огня падает, то стекло играет роль увеличительной линзы.

У нас в деревне сгорел один человек. Инвалид. Он не смог вылезти, да и мы ему помочь не смогли: поселка не стало за несколько минут, огонь лавиной шел, двадцать метров высотой».

фотография: Людмила Зинченко/agency.photographer.ru

Сбор гуманитарной помощи в Москве, у церкви Сергия Радонежского

Елизавета Глинка, исполнительный директор фонда «Справедливая помощь»:

«Мы открыли в своем подвале оперативный штаб помощи погорельцам 2 августа. Я прочла в интернете о выгоревшем дотла селе Моховое. Меня потрясло, что люди в одночасье лишились всего.

У себя в дневнике я опубликовала пост, и началось: людская помощь потекла к погорельцам. Первую неделю мы рабо­тали исключительно для них: собрали им вещи, постельное белье, одеяла, подушки, самые элементарные средства гигиены, лекарства. Со второй недели мы стали собирать пожарное оборудование, я скоординировала работу нашего штаба с Игорем Черским. Он сказал: «Рад помочь с машинами», что бесконечно облегчило мою судьбу — фонд у нас маленький, в нем работают всего пять человек. Мы собирали помощь, а Черский находил водителей, которые эту помощь развозили по горящим точкам. Мы собрали 170 тонн помощи, и всю ее развезли в Московскую, Владимирскую, Рязанскую и Нижегородскую область.

Я была в Моховом после пожара, я была в Шатурском районе во время пожара и в сильной зоне задымления, когда ехала в город Белоомут.

Мое ощущение такое: к ним все были не готовы, как не бывают готовы к жаре, к зиме… Слава богу, что было достаточное количество клубов и ПТУ, куда людей могли переселить. И еще у меня сложилось четкое ощущение безвластия: работу координировали добровольцы. Погорельцы же хотят адресную помощь, не от администрации: они ее, администрацию, боятся и хотят сами сказать, что им нужно, а не получить то, что им дадут. Я не знаю, почему они не доверяют местной администрации, но было очень много людей, которые говорили: «Мы не хотим идти за помощью в клуб! Дайте в руки, а то нам не достанется».

Когда мы второй раз приехали в Белоомут, то наткнулись на гроб: хоронили сына пожилой женщины, который от всего этого кошмара умер в общежитии.

Проблема в том, что они живут в шести- восьмиметровых комнатах, разместиться вместе со своим скарбом им негде, и, как я понимаю, все ПТУ открываются в сентябре, и погорельцев переселят либо в казармы, либо еще куда-то. И, когда у них будет жилье, им будет нужно помогать это жилье обустраивать.

Деревни после пожара — это страшно. Черные, обгоревшие остатки домов. Ввалившиеся крыши. Это все еще тлеет. Кругом — обгорелые пни и оплавившиеся дорожные знаки. Тлеет, ужасный запах. Дым пахнет хуже, чем смог. В смог у вас не льются слезы. А когда мы ехали в Белоомут сквозь дым, из глаз вылилось столько слез… Такое ощущение, что ты все время плачешь.

Думаю, при такой высокой температуре, которая держалась довольно долго, пожары можно было предсказать: подогнать пожарную технику, приготовиться. Шатура вообще горит каждый год, и пожарные силы просто не должны там в принципе расформировываться.

Нас никто ничему не учил. Какой-то пожарный в ЖЖ писал, какие помпы, лопаты, фонари нужны людям. Я впервые узнала, что такое берцы. Берцы — это такие высокие кожаные сапоги на завязках, вон у меня сто пар лежит. Без них люди проваливаются в торф. Я училась ходить по торфу — сначала ты ставишь палку, затем идешь аккуратно, чтоб не провалиться.

По поселкам я ездила на скорой помощи. На дороге нашу скорую иногда останавливали жители деревень, просили ­респираторы. В итоге мы отдали не только то, что везли, но еще и свои респираторы с шеи сняли. Потому что люди на дороге от дыма плакали. Я не спрашивала, почему местных респираторами не обеспечили. В тех местах не до политики, не до вопросов. Стоят две старухи, плачут: «Хоть что-нибудь дайте!» Одни остановили, просили вертолет прислать. И самый ужас, что сгорело все. Эти люди, они же жили натуральным хозяйством. Сгорели их погреба, картофель, скот. Лишиться этого вот так, разом, — ­невыносимо».

фотография: Игорь Мухин

Выход из метро «Чкаловская», 4 августа

Мария Стрельцова, волонтер:

«Я всем говорю, что я интендант, снаб­женец. На горящий участок в начале Мещеры попала случайно. Мы с моим бойфрендом были в Рязани, у его роди­телей, приехал наш друг и сказал: «Что же это такое! Кругом дым, а мы на крыльце сидим, отдыхаем». Ребята экипировались, а я вызвалась их в Мещеру отвести.

В Ласковском сельсовете местный общественник Николай Плесовских выписал нам пропуск: горящий участок был закордонен, пройти было нельзя.

Не то чтобы я испытывала какую-то острую жалость к людям. Эти бабушки деревенские, они же мне не родные. Но когда я въехала за кордоны и увидела лес… Я не очень сентиментальный человек, но попробуйте себе представить километры черных голых стволов, птиц, которые сидят с открытым от недостатка воздуха клювом на дороге, и вы поймете, почему я ехала и плакала.

В тот день я из Мещеры не выехала. Я отвезла ребят и стала ездить по деревням ближайшим — знакомиться, спрашивать, что и как. Попав в этот мир, я ощутила, будто прошла сквозь стену. В Москве — кафе, рестораны, ходят люди, я вот платье сегодня надела. А там — разве что танков нет. Военная техника. Голодные солдаты. Всё в дыму. Там люди женщин не видели месяцами — я пришла, и сразу: «О! Баба! Чего она здесь делает?» Ты попадаешь в атмосферу катастрофы и войны, которая в двух шагах. Только мы ее, пока стену не перешагнем, не видим.

Мы собрали довольно много денег: я тратила деньги на еду, кормила солдат, практически ровесников своей старшей дочери. Я видела, как там тяжело: у меня в машине есть индикатор внутреннего фильтра очистки воздуха, который в Москве загорается только в самых ­жутких пробках. В Мещере он горел постоянно.

Сначала нас воспринимали как городских шалунов, которые приехали мешать. Особенно меня. Я сказала, что никуда с объекта не уеду. Потом к нам стали относиться с уважением: видно было, что из Москвы приезжают люди подготовленные, хорошо экипированные, а те, кто не мог приехать сам, передавал из города инструменты. За одни выходные к нам приехали пятьдесят человек. Приезжает какая-нибудь девушка на маленькой машинке, привозит пять бензопил. Выкуривает с нами сигарету и едет обратно.

Меня сразило наповал то, что у десантных войск и МЧС, которые сменили солдат-срочников и были гораздо лучше экипированы, не было ни одной рации. Мы же живем в двадцать первом веке! В лесу не берет телефон, связаться без рации невозможно, при этом дым такой, что, если человек отходит на десять ­метров, его просто не видно, он может и сознание там, в дыму, потерять. А нужно друг другу давать какие-то команды: например, подъезжает водовоз, дает слишком сильный напор воды, и шлангом, если его выбьет из рук, человека может просто убить. Один раз я видела, как сильная струя воды начала бить вверх — напор был слишком сильным, мужик упал и старался увернуться, чтобы его не ударило железным наконечником по голове.

Пил не было нигде — ни у лесничества, ни у МЧС. Когда ребята пилили деревья, нами командовал лесник Тихонов по прозвищу Шериф, и без помощи добровольцев он бы точно не справился — не хватало сил, экипировки.

Не надо считать, что войска МЧС лежали и отдыхали, а все сделали одни добровольцы. Это была как раз та ситуация, когда все объединились.

Когда я первый раз увидела вокруг себя горящий лес, мне было очень страшно: особенно когда лесник сорвал ветки с деревьев и сказал: «Тушите ветками». Веником фактически. Как ни странно, это оказалось реально.

Мещера пострадала сильно. Я слышала, лес выгорел на семьдесят процентов. Конечно, он стоит черный, на обгорелой земле. Там погибло очень много животных, и бегают редкие лисы, которые просто рехнулись от дыма.

В двух километрах сгорела деревня — Картаносово. Там от жары взорвались трансформаторы, и все выгорело практически дотла. К счастью, в день пожара там никто из людей не сгорел. В тот день там девочка родилась. Беременную женщину успели вывезти в роддом и детские вещи тоже».

Надежда Конрад, беременная москвичка:

«В конце июля, когда жара и смог стали совсем невыносимыми, у меня заболел живот — на 16-й неделе беременности. Я запаниковала, и меня на скорой отвез­ли в 14-й роддом на «Пролетарской», где после обследования решили оставить. Кондиционеров там нет, только у нескольких девушек, которые лежали на сохранении, были вентиляторы. День я как-то пережила, а ночью проснулась, оттого что мне нечем дышать. Я аллергик, у меня проблемы с дыханием. Проснулась, лежу вся мокрая, вокруг все спят. Голова кружится, немеют губы и руки, я задыха­юсь — страшно. Медсестра посоветовала перейти в другую палату, где вроде как прохладнее. Я легла там с мокрой тряпкой у рта и носа, но запах гари все равно был, и меня от него начало рвать. Даже пить не могла — выворачивало. Потом лежала в туалете несколько часов — там было немного прохладнее и не так пахло. В пять утра я не выдер­жала, пошла опять к медсестре. Она вызвала заведующую, та мне сказала, что они никак не могут помочь, в пожа­рах не виноваты. Меня поразило, что мне ничего не дали — ни противорвотного, ни кислородной маски, ни глюкозу для сосудов не вкололи, ни физраствора от обезвоживания. Хотя бы какую-то ­первую помощь оказали! А как же жен­щины, у которых гипоксия, ведь их детям не хватало кислорода? Слава богу, меня из больницы забрали на следующее утро и перевезли к знакомым в квартиру с кондиционером».

Анна Баскакова, волонтер:

«Когда в Москве начался смог, здания скрылись в дыму, это было очень красиво — люди надели маски, и мне казалось, что я попала в какой-то фотографический рай. Я целыми днями фотографировала дымный Кремль и ВДНХ, выкладывала картинки в свой блог и встречала всеобщее одобрение. Новости я никогда особенно не слушала, политика меня не волновала, и мне казалось, что слухи о резком росте смертности в нашем городе — преувеличение. Потом я увидела, как моя подруга, Ася Доброжанская, пытается в своем блоге выяснить, какой длины должны быть пожарные рукава. В ответ на это сообщение я оставила ей дурацкий комментарий и очень удивилась, когда в ответ Ася выругалась на меня матом. Я не могла заснуть до четырех утра, пытаясь понять, что я сделала не так. А ночью я вдруг осознала, что происходит. После этого я попросила у Аси прощения, и мы стали собирать помощь для добровольных пожарных вместе.

Мы начали с того, что съездили в Мурминское лесничество — оно находится в Рязанской области, это примерно 280 километров от Москвы. Дорога была в дыму. Один раз мы увидели совершенно черное русло реки — она высохла и выгорела изнутри. Я была поражена тем, что с огнем, который уже прошелся по лесничеству, справились самые обычные люди — лесники и местная пожарная часть, всего семь человек. На все огромное хозяйство была одна старая пожарная машина и ржавый трактор. Мы привезли им бензопилу, купленную на пожертвование одного из добровольцев. Лесники были потрясены: у них на тот момент ни одной пилы в лесничестве не было. Но они даже не думали просить у кого-то помощи — да, выдался тяжелый год, вот и все. У них уже выгорела четверть лесничества, и все не сгорело только потому, что они большие профессионалы. Главный лесник Мурминского лесничества Виктор Васильевич Яковлев решился пустить встречный пал — направить один пожар навстречу другому. Это очень опасная вещь: если процедуру делают непрофессионалы или вдруг переме­нится ветер, два пожара могут не встретиться, и станет еще хуже. Виктор рас­сказывал потом, что в пять утра, когда пожары встретились, он шел по улице и плакал от радости, совершенно этого не стесняясь.

Мы вернулись домой и дали объявление: собираем помощь для Мурминского лесничества. К моему удивлению, эта помощь приобрела массовый характер. Люди со всего света стали присылать деньги, приносить мне домой консервы, бакалею, пожарное оборудование. Одни привозили по несколько ящиков консервов и фабричные упаковки шампуня, другие покупали бензопилу за двадцать тысяч, третьи скромно приносили по пятьсот рублей. Главное — каждый делал столько, сколько мог. Квартира вскоре оказалась заваленной чуть ли не до потолка. Интересно, что помощь в основном приносили молодые девушки модельной внешности. Одна из них принесла сумку цепей для бензопил и прочитала мне целую лекцию о том, как правильно их использовать. Пока гламурные девчонки покупали на свои деньги пожарные рукава, кирзовые сапоги, штыковые лопаты, которых так не хватало на местах, государство закупало английскую пену для тушения торфяников, практически неприменимую в российских условиях. Пена оставалась неиспользованной, а пожары ширились. Однажды ночью, узнав о том, что на деревню Деулино идет стена огня, а помощь прибудет не раньше чем через сутки, я от бессилия и невозможности хоть что-то сделать написала письмо Шойгу и разместила его в своем блоге. К утру я узнала, что его прочитали и скопировали к себе сотни и тысячи людей. Письмо прокомментировало более двух тысяч читателей — случайно получилось так, что я выразила мысли и переживания многих.

Я видела, как под ногами дымится горящая земля. Видела прекрасный сосновый лес, который начнет падать осенью, потому что выгорели корни и нижняя часть стволов. И очень хотелось сделать хоть что-то, чтобы изменить ситуацию. К счастью, мы оказались не одиноки. Множество людей собрало для нас деньги, на которые мы купили кусторез в Мурминское лесничество, чтобы чистить пожарные просеки. Купили им хорошую обувь на толстой подошве, огнеупорную одежду.

Деньги, продукты и оборудование ­продолжали приходить, и мы стали снабжать лагеря и штабы добровольных по­жарных расчетов. Мы постоянно мониторили ЖЖ-ресурс pozar_ru, где систематизировалась информация о пожарах и лагерях добровольцев. Первое время у добровольцев были проблемы с обо­рудованием, с едой. Люди, конечно, брали что-то с собой, но еды все равно не хватало, а обувь на пожаре прогорает за несколько дней. Многие отправлялись в лагерь, думая, что едут на один-два дня. А тушение пожаров — это очень долгая и, как ни странно, рутинная работа. Ты поливаешь торф водой, делаешь болото на том месте, где только что было сухо, приходишь через час — опять все высохло. Добровольцы-мужчины спиливают сгоревшие деревья, делая пожарные просеки. Женщины оттаскивают куски стволов и ветки — и так целый день. Во многих местах окарауливание очагов пожара идет даже по ночам. Тушить торфяник никто и не пытается — это бесполезно, он продолжает гореть даже зимой. Единственное, что можно делать — сдерживать фронт пожара, чтобы он не подошел к жилым домам.

Удивительно, что местные жители реагировали на добровольных пожарных очень по-разному. Одни благодарили, другие изумленно смотрели, будто не понимая, что делают добровольцы. Пока москвичи тушили огонь возле их домов, они спокойно чинили свои заборы или собирали огурцы, молодежь купалась в озере. Мы не могли понять их равнодушия, а потом решили, что для москвичей весь земной шар — очень маленький и 200 километров не расстояние. А для деревенского жителя пожар в четырех километрах от его дома — как пожар на другой планете.

Сейчас я оказалась в очень непривычной для себя ситуации: журналисты берут у меня интервью, были даже звонки от представителей нескольких политических партий. Я чувствую себя очень неловко, потому что сделала очень мало по сравнению с такими людьми, как Доктор Лиза и Игорь Черский. И если бы не моя подруга Ася, я бы продолжала фотографировать дымный город и радоваться.

Я не собираюсь примыкать к движениям или партиям. Не хочу призывать людей к чему-либо, кроме одного — восстановления леса. Потому что сгоревшая Мещера — это сгоревшие легкие нашего города. И если вы хотите сделать что-то хорошее — осенью поезжайте с нами в Мурмино сажать деревья».

фотография: AFP/East News

Лес около деревни Здоровье (60 км от Москвы), 10 августа

Михаил Шляпников, фермер, хозяйство «Колионово»:

«28 июля, после обеда, начался шквалистый ветер, загорелись леса. Знакомые предупредили: готовьтесь к эвакуации, или — к пожарам. А 29-го мы узнали, что сгорели деревни в нашей области, в Егорьевском районе. Отвезли погорельцам воду, выяснили, что произошло, сообщили всем.

Когда сгорело несколько деревень, леса, стали разворачиваться силы МЧС — конечно, не так быстро, как положено. Но здесь разрушена вся система оповещения, вся система пожаротушения: местные пожарные части ничем не оборудованы, и сил катастрофически не хватает. Шойгу присоединил гражданские пожарные части к армейским, но отношение к гражданским так и осталось на уровне девяностых годов. Ни снабжения, ничего. Простой пример: в случае смерти гражданские получают страховку в сорок тысяч рублей, а военные — в триста тысяч. Соответственно, все идет на материальное снабжение и технику для военных.

Когда силы МЧС подтянулись, стали летать самолеты, разворачиваться лагеря, но уже все сгорело — и леса, и деревни. Людей стали эвакуировать, тракторами опахивать землю сгоревших полей, но это было уже через неделю после сильных пожаров.

День-два мы тушили пожары сами. Потом подтянулись машины друзей. Сначала они сами повезли помощь погорельцам, потом решили все складывать у меня, в хозяйстве, в Колионово, поскольку я в течение сорока минут могу до любой точки доехать и нахожусь как бы в центре кольца торфяных пожаров. Все, что люди в Москве покупали, мы рассортировывали, комплектовали, отвозили под конкретные заказы.

В первые дни нужна была вода, еда и на чем спать. Потом пошли вещи, потом — медикаменты. В течение многих суток мы комплектовали адресные посылки. А государство только сейчас стало погорельцев вещами обеспечивать, хотя после пожаров уже три недели прошло. Мы обеспечивали всех: тех, кто с документами, и без них, стариков, детей… Потом переключились на помощь пожарным: стали организовывать добровольные пожарные дружины, комплектовать их гигиеной, питанием, оборудованием. Стали создавать лагеря добровольцев — я четыре создал. Пошла комплектация серьезной техникой, которой и у самих пожарных нет: нормальные рукава, нормальные помпы, бензоинструмент, с нуля оборудовали палаточные лагеря. В частности, лагерь в Рязановке подготовили на длительный срок: там пожарные возле торфяного болота сидят, нельзя костер жечь, ни воды, ни помыться. Ну завезли газовые баллоны, чтоб еду готовить, генератор, чтоб свет был в палатках, и средства пожаротушения. В общем, материальное и техническое обеспечение было продуманным, честно скажу. Локальные очаги тушили — только так. Помимо лагерей наладили контакты с местными пожарными частями — с курсантами, с солдатами. За полчаса развернули лагерь для эвакуированных погорельцев.

Официально пожары потушены. На самом деле лес до сих пор горит в Егорьевском районе, но раз дым в Москву не идет, то никто его не видит. Болота горят торфяные. 22 августа пожарные части и МЧС снялись и из района ушли — мы просили их остаться, но у них другое командование. Сейчас мы работаем с местными штатными пожарными, которые знают, как обстоят дела в действительности.

В нашем районе две деревни выгорели полностью — Хотеичи, Каданок. В Шатурском районе — несколько садоводческих товариществ. В Верейке сгорело несколько домиков, и эвакуировали людей из Денисихи. Люди погибли, а как же, по официальным данным, человек двадцать, а по реальным — до сих пор людей из подвалов выкапываем.

Недавно в лагерь в Рязановке приехала милиция с местной администрацией. Добровольцы были на тушении пожаров, в лагере был один дежурный. Милиционеры сказали: «Мы все понимаем, мужики, вы делаете большое дело, но у нас есть установка, чтобы вы все свернули, потому что все пожары официально затушили». Конечно, пожары потушены, ордена-медали розданы, и вдруг откуда-то возникают горящие гектары. Понятно, что власть себя некомфортно чувствует, когда добровольные пожарные лезут в огонь, прокладывают дороги в лес, работают с местными пожарными рука об руку.

И ведь теперь возможны провокации — придут пьяные, закидают лагерь бутылками… А сняться с места нельзя — тушить еще месяц точно нужно. Если нам дадут, мы затушим. У нас огромная техническая база».

Анастасия Эрлих, генеральный директор Hayward Corporate Travel Company Ltd:

«Ажиотаж в связи со смогом был невероятный. В основном люди пытались уехать в Петербург, на Валдай, а также во все безвизовые страны. Больше всего — в Турцию. Многие были готовы улететь в день обращения, как можно скорее, неважно как, хоть бизнес-классом. С билетами на самолеты и поезда было очень плохо, номера в пансионатах, домах отдыха и отелях тоже были выкуплены. В подмосковных пансионатах уровня 3—4 звезды мест не было вообще. А в Анапе, например, у нас в наличии оставался единственный номер на двоих в отеле «Родина» за 40?000 рублей в сутки. И тот потом купили.

Клиенты, которые к моменту смога уже отгуляли свой отпуск, пытались отправить своих детей с бабушками, знакомыми, нянями второй раз, а сами прилетали к ним на выходные. Многие продлевали себе отпуска или улетали в командировки прямо из-за рубежа, не возвращаясь в Москву, — с тремя пересадками, стыковками… Консульство Греции даже разрешило нахождение туристов РФ на территории страны без продления визы. Стоимость всех маршрутов и туров возросла в среднем на 30%. При этом все моментально вернулось на свои места, как только экологическая ситуация в Москве наладилась».

Алексей Оропай, член добровольной пожарной дружины:

«Я пожарным пошел потому, что надоело в Москве дымом дышать: я родился сам в деревне в Рязанской области, она устояла, но рядом с ней пара населенных пунктов сгорела. И здесь, в Московской области, такое ощущение, что людям на все плевать, пока их собственная дача не сгорит.

Сложностей тут особенных нет, доставка питания — из ближайшего лагеря добровольцев. Пожарные рукава — из синодального фонда, у местных пожарных рукавов пожарных нет; нам же из фонда привезли стволы и рукава, переходники и тройники. МЧС так не обеспечено, как мы. Почему? Воровать меньше надо, наверное. Мы с ними тут рука об руку. Отсюда их никто пока не снял, и, пока не загасим последний дымок, отсюда никто не уйдет. Тушим, в принципе, нормально — вот только грязи по колено, а то и по шею. Жарко еще: мы сначала проливаем торфяные очаги, потому что, если не пролить все хорошенько, вырубку деревьев не произвести. Температура на торфянике — градусов триста, а то и четыреста. Если провалишься, нога сгореть может. Обувь — плавится.

Я не знаю, как к прежней жизни возвращаться. У меня последнее место работы — менеджер в компании. Не знаю, как теперь с клиентами общаться, в монитор смотреть. Там все ненастоящее, игрушечное, размазанное».

Виктор Самойленко, научный сотрудник Института пульмонологии ФМБА России:

«Смог прежде всего опасен для людей, страдающих хроническими заболеваниями органов дыхания. Он может стать триггерным механизмом для запуска и формирования приступов удушья и впоследствии классической бронхиальной астмы. По статистике, это гораздо опаснее для детей — у них до конца не сформирован бронхолегочный аппарат, его формирование заканчивается к пятнадцати-восемнадцати годам. К тому же дети меньше ростом, и, поскольку концентрация взвешенных частиц увеличивается по направлению к земле, дети вдыхают большее количество смога.

Последствия того, что случилось летом, пока что трудно оценить — по крайней мере, если верить статистике, количество смертей увеличилось в два раза. В целом жара и смог подействовали не только на пациентов с бронхолегочными заболеваниями, но и на сердечников, а также спровоцировали инсульты».

Александр Грызунов, директор по спортивной работе открытого бассейна «Нептун»:

«Бассейн работал все лето безо всяких перерывов. Естественно, как возле любого водоема, у бассейна дышалось легче, поэтому был наплыв клиентов. Клиентам приходилось строго соблюдать 45-минутный сеанс, чтобы дать возможность поплавать остальным. Мы постоянно поливали бортики, чтобы плитка не раскалялась, следили за температурой воды, и, слава богу, не было ни одного случая, чтобы кому-то стало плохо.

Помимо охлаждения воды мы еще следили, чтобы на площадку, оборудованную под пляж, — 25-метровый бассейн — не приходили люди с детьми. Инструкторы объясняли, что даже под тентом дети могут получить при такой жаре тепловой удар. Вроде это и так очевидно, но каждый день находилось несколько сумасшедших мамаш или папаш, которые тащили ребенка загорать».

Дина Брун, профессор лингвистики, Southern Connecticut State University:

«Последний раз я была в Москве несколько лет назад; перед приездом этим летом я была готова к тому, что что-то пойдет не так. Мы все читали текст Льва Рубинштейна «Осторожно: август», все знаем, что в августе в Россию ездить не стоит. Но я поехала в Москву, хотя не взяла с собой детей: было все-таки очень жарко. Через пару дней после моего приезда потянуло смогом. Я здоровый человек, и мне казалось, что подышать этим дымом — это как у костра посидеть.

Но когда через несколько дней я решила поехать в Переславль-Залесский и приехала на автовокзал у Белорусского вокзала, то увидела, что буквально все затянуто дымом. В этот момент мне стало немножко не по себе: опять же, у меня нет астмы и других хронических заболеваний, но я все время думала — как же чувствуют себя пожилые люди и маленькие дети?! Есть же люди, которым от этого смога очень плохо. Если бы со мной были дети, я бы впала в панику и постаралась их немедленно увезти.

Я живу в Америке. Я не привыкла к тому, что все может быть настолько неправильно. Во-первых, на улицах не раздавали бесплатные марлевые повязки и средства первой помощи. В Америке такие средства людям бы не просто давали бесплатно, но настойчиво предлагали. В Нью-Йорке, в Бостоне, в Сан-Франциско были бы точки раздачи. Во-вторых, у нас бы бесплатно раздавали воду — все время, всем. Кроме того, мы же все время ездим в машинах, слушаем радио. Постоянно шли бы объявления: «Сидите дома, не выходите, находиться на улице — опасно для здоровья». У нас бывает периодически температура в тридцать пять градусов с высокой влажностью, это называется heat wave. В Калифорнии, где часты лесные пожары, были бы объявления о том, что в конкретных направлениях ездить нельзя, и заблаговременно были бы организованы убежища. Отсутствие хоть какого-то намека на по­мощь горожанам меня просто сразило.

У моей подруги в Москве заболело ухо, и она пошла к отоларингологу. Я спросила у нее, висят ли в клинике памятки о том, как вести себя людям с хроническими респираторными и сердечными заболеваниями, и предложения по их эвакуации. Подруга посмотрела на меня, как будто я с Луны свалилась. А ведь это естественно, что рекомендации по поведению в экстремальных ситуациях должны исходить от врачей — многие пациенты ведь не знают, что делать. Мне кажется, врачи должны вести учет подобных пациентов и, в случае острой необходимости, их обзванивать. Заранее должны быть выделены средства на эвакуацию детей и пациентов — все-таки пожары уже какое-то время шли, и такое развитие событий можно было предположить.

6 августа, в день отъезда, когда я вышла на улицу, там было все совсем плохо: в центре Москвы стояло несколько машин скорой помощи, шел ребенок, которому явно было очень и очень плохо. Мне хотелось что-то сделать, и было очевидно, что ничего сделать уже нельзя и властями ничего не делается. Люди сами где-то доставали свои маски, и рассказы о том, что во всех аптеках они кончились, казались дикими. Сколько она, эта маска, стоит? Рубль? Пять? Небольшой урон для государства.

Но даже в Переславле, где было очень дымно, люди жили как ни в чем не бывало, и это, конечно, потрясающая сторона русского народа. Жители купались, сидели в кафе, в ресторанах. Но, конечно, и там, и в Москве было ощущение паники: «Вот сейчас, сегодня, мы — дышим. Что будет завтра — непонятно».

Ирина Чайковская, токсиколог:

«Вдыхание диоксинов, образующихся при сгорании полимеров, может вызвать множество патологических эффектов в организме. Безусловно, это очень вредно для организма: могут обостриться самые разные заболевания. Отсроченные эффекты от вдыхания смога связаны с угнетением иммунной системы; относительно того, могут ли угарные частицы спровоцировать онкологические заболевания, могу сказать, что предположить мы можем все что угодно, но нужна веская доказательная база Однако угнетение иммунной системы, безусловно, может вызвать предрасположенность к онкологическим заболеваниям».

Андрей Келлер, глава администрации Шатурского района Московской области:

«Вообще мы горим круглый год, горим всегда. Это связано с тем, что у торфа холодное горение. Он выделяет температуру 600 градусов, но без огня, с небольшим количеством дыма. Он как гейзер — прогорает, потом выходит, а ветер его разносит на большие площади. Если момент появления дымочка не поймать и торфяники не полить водой, то можно получить большие возгорания.

Очагов возгорания у нас было 1?200 штук — больше, чем где-либо. Но, во-первых, мы стараемся начавшийся пожар уничтожить в зародыше, навалившись всем миром. Во-вторых, потушить пожар без воды нельзя. А для того чтобы была вода, мы взяли старые проекты обводнения торфяников и втупую завалили каналы, чтобы их охотники или рыбаки не могли раскопать и спустить воду со своих любимых земель. Основной объем воды мы оставили у себя, и во время пожаров нам не нужно было строить водоводы на 20 км с Оки.

С верховыми пожарами я впервые в этом году столкнулся. 29 июля мы могли оказаться в одном списке с деревней Моховое (деревня в Луховицком районе Московской области, которая в июле 2010-го почти полностью выгорела. — БГ). Но Бог отвел от нас эту беду, огонь не дошел до поселка Росинка метров триста. Мы, конечно, всю технику развернули, начали поливать крыши, охлаждать топливо, но приготовились к худшему. И вдруг огонь успокоился и даже пошел мелкий дождик.

Слава богу, ни один жилой дом у нас не сгорел. Вот мне звонят и предлагают гуманитарную помощь для погорельцев, а мне некому ее давать. Численность борцов с огнем в Шатурском районе в пиковые дни была 950—960 человек, а техники было 220—230 единиц. Мы отдавали себе отчет, что Шатурский район живет на пороховой бочке. Я не случайно ввел режим чрезвычайной ситуации 22 июля. Это мое право — ограничить посещение леса и торфополей. Зато введение режима ЧС позволило привлечь технику.

У нас не было ни одного человека и ни одной единицы техники, выделенных Москвой. Мы от помощи Москвы не отказывались, но ее не было. При этом как дымочек в Москве появится, так сразу вспоминают Шатуру. Но в московском смоге нашего дыма было 3%. Мои торфяники так надымить не могли, смог шел из Владимирской и Рязанской областей.

Мы хорошо относимся к Путину. Сегодня он сел в самолет и тушил пожары, вчера он брал кусочек кожи у кита, а позавчера лед сверлил на глубине 500 метров. Но давайте не будем уподобляться непонятно чему, каждый на своем месте должен заниматься своим делом. Нас можно критиковать, что мы не смогли начать обводнение раньше. Но ведь это государственные земли и не мы одни должны решать эту проблему. А у нас как? Еще деньги на обводнение ко мне не пришли, а уже четыре ревизора приехали».

Ирина Дементьева, врач скорой помощи в Северном округе Москвы:

«В дни смога действительно было много вызовов. Обычно летом их в два раза меньше, чем зимой. Люди уезжают: отпуска, дачи, детей увозят. А в этот раз фактически вызовов было как зимой, а то и больше. Доходило до 20—22 вызовов в сутки — и это нагрузка на одну бригаду, а представляете, сколько было всего по Москве?

Много было вызовов к людям с сердечно-сосудистыми заболеваниями и пожилым людям, которых не смогли увезти из Москвы или которые вообще лежачие: они страдали от перегревания в тяжелой степени. Как правило, в квартирах нет кондиционеров и вентиляторов, но, когда человек лежачий, это даже не так важно — нужен особый уход, особое внимание. Поэтому они очень страдали.

Что удивительно, не было вызовов к людям, страдающим легочными заболеваниями. То ли они все уехали, то ли как-то усиленно предохранялись, но факт есть факт. Очень мало вызывали к детям, а те, что были, тоже с перегреванием.

Еще многие пациенты отказывались ехать в стационар, потому что понимали, что дома еще как-то можно выжить. В больницах же условия, в которых выжить было нельзя: ни вентиляторов, ни кондиционеров, душ один на этаж. Это ад.

Я знаю, что смертность в те дни была раза в два-три выше, чем зимой. А зимой всегда смертность больше, чем летом. В основном умирали пожилые люди. У нас на работе всем было известно про рекордный уровень смертности. Только наш район в сутки констатировал смерть вось­мидесяти человек. Это очень много. ­Причины — отравление угарным газом, перегревание, острая сердечная недостаточность. Погода настолько вывела людей из привычного состояния, что они даже умирали от перегрева.

Скорая работала как всегда — в экстренном режиме. При этом нам никто не выдал халаты, и мы одевались в форму, которая положена, — синие комбинезоны, в которых ужасно жарко. Далеко не все машины оснащены кондиционерами, и в салонах температура держалась под 50 градусов. И еще — можно же хотя бы сделать так, чтобы подстанции, куда постоянно приезжает бригада, были обеспечены питьевой водой — не из-под крана».

Дарья Котова, координатор Центра современной культуры «Гараж»:

«Когда в начале августа смог совсем сгустился, вопрос встал о сохранности уже не только посетителей и сотрудников, а и произведений искусства. Мы могли гарантировать правильный уровень фильтрации воздуха только при постоянно закрытых дверях галереи. Сам дым не так опасен для картин, опасно содержание в воздухе твердых частиц, к которым относится и обычная пыль, которую обычно отфильтровывает специальная система. Если во время смога открывать двери, с потоками воздуха в помещение неизбежно попадает воздух с улицы и, соответственно, неизвестное количество твердых частиц — продуктов горения. Этого мы должны были избежать по стандартному договору об условиях экспонирования картин. Времени на экспертизу содержания вредных веществ в воздухе не было, и мы приняли решение закрыть выставку работ художника Марка Ротко».

Линор Горалик, директор по маркетингу проекта «Сноб»:

«Мы всех, кого могли, отправили в командировки и отпуска, а тем, кто остался в Москве, предложили ночевать в офисе — есть у нас на первом этаже такой большой светлый коридор с туалетом, душем и бойлерами с водой. Там довольно много кроватей может поместиться. Почти сразу возникла идея предлагать ночлег с чистым воздухом не только сотрудникам, но и всем, кто в этом нуждается. Всего за это время у нас переночевало около тридцати человек. Мы также предложили на сайте публиковать другие адреса организаций, у которых хорошее кондиционирование и кто готов пустить людей к себе ночевать, но никто не откликнулся. Впрочем, я знаю, что многие компании разрешали сотрудникам оставаться в офисе на ночь. Другие бы и рады, но у них не было кондиционера. Уже после нас открылись социальные центры, которые работали круглосуточно, но все равно и мы, и они сделали это позднее, чем надо было, так что не такие уж мы и молодцы».

фотография: Reuters

Фабрика «Красный Октябрь», 9 августа

Инесса Рахманова, художник, доброволец:

«Решение принимаешь, когда у тебя есть время, а его у меня категорически не было: я даже не успевала задуматься, почему я полезла на пожары. Внутри было четкое убеждение, что пришла беда, и голос: «Беги, чего ты стоишь?!»

Когда Москву накрыл смог, я поняла: что-то не так. Из средств массовой информации, из разговоров людей, которые стремились уехать подальше из города, узнать ничего было нельзя. Но в живом журнале Игоря Черского я увидела объявление Аллы Демидовой, жительницы деревни, расположенной рядом с Мещерами. Она писала: «Люди! Помогите! У нас горит лес! Тушить некому, женщины и дети поливают очаги из леек, а МЧС ничего не делает». Решила: надо ехать.

Некоторые мои друзья-эстеты считали такие объявления кликушеством: ну как же, тушить пожары должны специально обученные люди. Но если их нет?! К счастью, этот крик поднял очень многих. Третьего августа я позвонила Алле и сказала, что готова приехать. Поехала на один день, просто чтобы понять, что на самом деле происходит.

Но все, что написала Алла, к сожалению, оказалось правдой: сотрудники МЧС ничего не делали, а жители сами патрулировали лес. Когда мы с мужем сделали объезд и увидели, что упала ­береза, огонь по которой мог переки­нуться от горящего болота на деревню Деулино, то побежали в штаб МЧС. Нам сказали: «Ну и что нам делать с вашей гребаной березой?!» Понимаете, они готовились к приезду Путина: был сиг­нал, что он приедет в Мещеры. Вроде бы даже число уже было назначено. В общем, дорогу вокруг деревни расчистили трактором, засыпали щебенкой, и солдаты в большом количестве ровняли эту ще­бенку граблями, чтобы она была идеаль­но ровненькой. Проехала машина, они раз — и опять дорогу грабельками ровняют. И тут мы прибегаем с конкретным делом: горит и дымится болото, на дорогу упала береза.

Почему лес никто не контролировал? Лесник в Мещерах один на несколько миллионов кубометров леса. Лесхозы же в 2007 году расформировали, и с этого момента лесник ничего сделать не может, только оповещать начальство. Начальство находится в сорока километрах от деревни, то есть туда еще добраться нужно. Лесник говорил мне: «Я к начальству приехал, когда болота гореть начали. А меня паникером обозвали». И все. И пошло все разгораться и гореть. И только двадцатого августа привезли гору ранцевых огнетушителей. Вовремя, что называется.

Если бы добровольцы не помогали тушить пожары, выгоревшие площади были бы гораздо больше. Добровольцы быстро отреагировали, а у пожарных на момент возгорания ни хера не было. А люди из местного МЧС сказали жителям: «Братцы, даже если нам дадут приказ тушить, то нам это делать нечем». До последнего дня эмчеэсовцы приходили в штаб добровольцев и под расписку брали помпы («Нашей одной не хватает», — оправдывались они).

Специальных знаний для тушения низового пожара не требуется: если ты не идиот и не хочешь покончить жизнь самоубийством, ты не будешь лезть в болото. Ты будешь ходить ровно там, где горит земля, и не давать низовому огню подняться, поливая его из садовой лейки. Как это делал двенадцатилетний ребенок с эпилептическим синдромом из Ласковского — ходил и тушил пожары. Он просто свою маму одну отпустить не мог. Конечно, у тебя должна быть специальная обувь. Инструктаж нужен — но нам его местные провели за три секунды.

Было такое: огонь на болоте стал подниматься, был тридцать сантиметров, стал почти полметра. Наши ребята по рации сообщили: «Инесса, беги в штаб МЧС, верховой может начаться!» Бегу. Меня называют сумасшедшей. Один из добровольцев, он со мной прибежал, сказал: «Если вы нам не поможете, я пожар на камеру сниму и в сеть выложу». Ну нам отвечают: «Фиг с вами, вот вам одна машина, но у нас нет пожарных рукавов». Мы кричим: «Где рукава?» «У завхоза», — отвечают. Долго искали завхоза, с матом вырвали у нее пожарные рукава. Растяжка рукавов и вся отправка машин за водой была исключительно на нас. Ни одного командира из МЧС с нами не послали.

Рядом с Деулино были гигантские объемы поваленного леса. Мы сами собирали все необходимое для тушения — помпы, огнетушители, бензопилы, фонарики для работы ночью. Спасибо всем, кто работал в «Пожар_ру»: уровень доверия и четкость в работе такая, как будто мы всю жизнь плечом к плечу стояли, а мы ведь друг друга даже в глаза никогда не видели.

В основном тушили мужчины, но была одна девушка, она всем представлялась как Дриада-Ящерица, так вот она тушила наравне с мужчинами. Андрей, биолог, ехал восемь часов из Иванова, чтобы тушить Мещеру. И там было страшно. Горизонта не видать из-за дыма. Колоссальная катастрофа. То, что власти в очередной раз загнали эту историю под ковер, свидетельствует о ее, власти, полной импотенции.

Я стараюсь никого не судить: ни тех, кто поехал спасаться от смога в Петербург, ни тех, кто сидел в Москве и ничего не делал. Но когда я увидела масштабы трагедии и смотрела на взрослых мужиков, которые плачут и вытирают слезы обгоревшими майками, то ощутила весь кошмар и ужас. Когда я между поездками в Деулино приезжала в Москву, мне было странно видеть, что здесь все как раньше. Люди идут, смеются. В кафе музыка играет. Дикость какая-то.

У меня кредит доверия к властям исчерпан давно и полностью. Я вообще на них не надеялась. И я считаю, что МЧС заставили работать только потому, что добровольцы стали распространять информацию о пожарах. И замалчивать уже не получалось. До пожаров Шойгу казался мне простым мужиком, такой у него был имидж — в спецовочке, деловитый. А потом он вдруг по радио он заявляет, что у МЧС недостаточно финансирования на тушение лесов и они спасают только населенные пункты. Значит, у них недостаточно бензина, воды, человеческих ресурсов. И почему Шойгу не мог доложить наверх о чрезвычайной ситуации, которую надо было вводить в стране, для меня загадка. Я считаю, что в первые же дни пожаров правительство должно было обратиться к населению с призывом: «Дорогие братья и сестры! К нам пришла беда! Поможем вместе!» А почему они этого не сделали? Потому что у них у всех рыльце в пушку. А ворующая власть не может просить о помощи: она же ничего не делала, и ей остается только молчать.

Часть лесных хозяйств отданы в аренду частным компаниям. На сорок девять лет отдан по договору с губернатором Рязанской области в аренду ООО «Лесопромышленная компания» участок близ поселка Картаносово. Я не знаю, что этот договор значит, — наверное, они спиливают лес на доски, на кругляк. Но из нас никто не видел, чтобы хоть один из представителей этой компании бегал и тушил лес.

Когда я ездила в Деулино в первый раз, то надышалась дымом. Позже у меня начались судороги, которые продолжались сутки; одновременно мне казалось, что я как-то резко поглупела. И у меня, господи прости, был ужасный понос. Дикое было отравление. Но я не жалуюсь. Я понимала, на что шла. Одного не могу я понять — нашего народа. Что с нами? Почему мы утратили то, что называется нашей землей?»

В ситуации полной информационной блокады, когда о пожарах перестали говорить по телевидению, а официальной точкой зрения была «страна с огнем справляется», единственным полноценным источником информации снова стала блогосфера. Люди просили помощи, делились новостями и узнавали реальную картину мира на форумах, в блогах и специально созданных сообществах. Ниже — выдержки из некоторых частных дневников.

фотография: Андрей Гривцов

Сгоревшая деревня Верхняя Верея в Нижегородской области, 8 августа

chistoprudov.livejournal.com

30 июля

 

«Вчера в деревне Моховое был настоящий ад! Из-за страшного ветра буквально за 10 минут деревня утонула в огне, 90% домов сгорело. Страшно представить, что творилось на улице. Несколько семей погибло. Машины сгорали прямо в гаражах. Некоторые дома полностью прогорели, остались лишь стены. В трехэтажном доме уцелело несколько квартир. Из-за ураганного ветра горящие ветви деревьев как снаряды врезались в здания и поджигали квартиры. Жители спешно вывозят уцелевшие вещи и покидают деревню».

starshinazapasa.livejournal.com

31 июля

 

«Нахожусь сейчас в Мордовии. Все горит. Примерно полпути поезд идет либо по сгоревшим лесам, либо по тлеющим, либо по горящим.

Вчера в соседней деревне сгорело два дома. От жары бахнул трансформатор, от трансформатора дом, от него второй. Слава богу, дома нежилые — деревня русская, осталось восемь бабулек. С мужиками стояли на пригорке, тушили тлеющий коровяк на своей ферме, смотрели, как посреди России горит русская деревня. Ощущение, конечно…

Пожарных, кажется, так и не было.

Сходство с войной полное. Ощущение окружения. Ощущение отступления. Горит в двадцати километрах, горит в тридцати километрах… Выгорело там, выгорело здесь…

И вот ты стоишь один на один с приближающимся фронтом, смотришь на столбы дыма, которые везде, а в руках у тебя только тазик. И танков не будет. Тебя опять бросили, дружище. Прибежали мужики с ведрами, успели — повезло. Нет — извини. Будет у него завтра дом или завтра не будет ничего — не знает никто».

vollove.livejournal.com

1 августа

(село Верхняя Верея в Нижегородской области. — БГ)

«И тут ветер еще в несколько раз усиливается и вокруг одна сплошная стена пыли начинается. Сверху летят горелки. Приходит понимание, что нужно бежать. Мы бежим в сторону машин. Безумно трудно дышать. Хочется лечь и лежать. Тупизна полная накатывает, это кислородное голодание. Силой воли заставляю себя бежать к машине. Вокруг странно. Вокруг ничего не видно. Серая темная мгла какая-то и безумный ветер, который сбивает с ног. Только горящие ветки и угли падают сверху. Не видно вытянутую руку, а в глазах все время песок. Ноги чувствуют под собой асфальт. Где машина? С трудом соображаю, что где-то левее. Беру левее, проступают очертания моего крокодила. Беру брелок, снимаю с сигнализации, сажусь. В машине больше кислорода, чем снаружи, я отдышиваюсь. Заваливается парень и одна из девчонок. Второй нету. Нету. Ждем, кричим в окно, бибикаем, моргаем фарами. Я беспрерывно бибикаю. Очень хочется, чтобы она нашлась. Сквозь мглу видно, что пожар успешно преодолел поле, рядом горят деревья, и надо отсюда уезжать. Но продолжаем подавать звуковой сигнал. ­Решаем отъехать подальше от эпицентра пожара, но решить легко, а отъехать, когда вокруг серая мгла и не видно дорогу, тяжело. Как-то по памяти я решаю, что дорога примерно там, и отъезжаю. Свет фар выхватывает из мглы «четверку» наших муромских друзей-спасателей. Она свалилась в кювет. Они выско­чили из машины, и кто-то спрашивает меня, можно ли вытянуть машину, есть ли трос. Вокруг фантасмагория, завывающий ветер и песок вкупе с огнями, и я сообщаю им нехорошие слова и что я не буду вытаскивать их машину. Они прыгают ко мне».

superfuzzsk.livejournal.com

3 августа

«Знаете, я скажу как профессиональный пожарный. Вся х…ня, которая ­происходит у нас сейчас, в частности, с лесными пожарами — это следствие передачи пожарной службы в МЧС. Я лично уволился из пожарной охраны в том числе и по этой причине — не захотел идти «под Кужугетовича». Ну представьте — на момент передачи в России было 25 пожарных генералов и 300 000 гарнизона.

В МЧС — 130 генералов и 30 000 лич­ного состава. Пожарные сейчас не име­ют функций тушения лесных пожаров — это должно делать какое-то там Лес­ное агентство, у которого даже техники нет.

Телефон 01 — это общий телефон спасателей. Пожарные сейчас делают кучу всего, почти так, как описано в книге Гиляровского. Следят за перелетами уток, снимают кошек с деревьев. И вот теперь Путин или Медведев (хрен разберешь этих «мигающих близнецов») говорит о реформе пожарной охраны. Один раз уже реформировали, теперь отреформируют обратно?»

фотография: Людмила Зинченко/agency.photographer.ru

Лес после верхового пожара. Рязанская область

ulissija.livejournal.com

6 августа

«По-прежнему в аэропорту в угаре. <…> Людей уже… м-м-м… 16 часов держат в загазованном помещении, где нет кондиционеров и негде сидеть — все на полу валяются уже, — и переносят вылет каждый раз на час. Самолеты садятся в Шереметьево. Может быть, можно было бы организовать туда автобусы. но это же деньги! И кто примет решение? Представитель «Трансаэро» прячется от пассажиров. Чтобы попробовать его застать на месте, нужно снова проходить паспортный контроль, час стоять в очереди. Люди просто в заложниках.

Можно плюнуть на деньги — но у кого выручать багаж? Он сдан… и так далее.

Есть нечего. Пить — 170 рублей бутылочка».

mamako.livejournal.com

6 августа

«В корпусе открыты все окна, задымление в коридорах, палатах, операционных, процедурных, перевязочных, туалетах и в большинстве ординаторских — такое же, как и на улице. В отделении реанимации окна закрыты, гари от этого не меньше, но разносится зловоние от гниющих при 40 градусах повязок и испражнений.

За прошедшие сутки в больнице умер­ли 17 человек. За позапрошлые — 16. К сегодняшнему утру за прошедшие сутки в морге больницы оказалось 65 трупов — наши плюс не судебные трупы из окрестных квартир. Трупы складывают в подвале стоя — холодильники уже заняты.

Скорая пачками везет стариков с фактическим тепловым ударом, под страхом увольнения скорой запрещено выставлять диагноз «тепловой удар, перегрев» (потому что у нас — не жарко, у нас в городе — все в порядке). Мы тоже такого диагноза не выставляем — мы не хотим, чтобы нас уволили, у нас семьи, и их нечем будет кормить, если что, а ничего другого, кроме как лечить, мы не можем.

При объявлении чрезвычайного положения медперсоналу дежурство оплачивается по двойному тарифу, но у нас в городе не будет объявлено чрезвычайное положение, у нас же все в порядке — да и вдруг страна разорится.

Такая же ситуация по всем московским больницам. Кроме, наверное и к сожалению, ЦКБ».

umalx.livejournal.com

8 августа

«Почему все получилось так, как получилось.

1) Полный упадок лесного хозяйства. Просеки не прочищаются, не пропахиваются канавы. Нет актуальных карт лесных массивов с дорогами, просеками, лесными кварталами, характеристиками леса. Карт вообще никаких ни у кого нет — ни у спасателей МЧС, ни у пожарных, ни у военных…

2) Неготовность личного состава спа­сательных служб к тушению именно ­лесных пожаров. До всего — как окапывать, как тушить, как проливать потом очаги и т.д. — доходили методом проб и ошибок. О более сложных способах тушения вроде встречного огня и говорить нечего. А были там очаги, которые лопатой не затушишь и даже особо не зальешь…

3) Малое количество техники. При­чем самих пожарных и поливальных машин в соединении с мобилизованны­ми говновозками из окрестных деревень более-менее хватало, но еще критичес­ки нужна техника для быстрой расчистки просек — трактора, бульдозеры. Вот с этим очень большие проблемы, каждый трактор выдирается в штабе буквально с кровью…

4) Несогласованность действий различных служб, отсутствие четкой системы связи. Реальными «игроками» являлись МЧС (включая сюда пожарных, хотя у них самих мнение о слиянии с ведомством Шойгу резко отрицательное), военные, добровольцы из местных жителей. Все исключительно на личных контактах. И если между МЧС и местными контакты установились нормальные, то действия военных иногда абсолютно логике не поддавались…

Что больше всего поразило — полная беспомощность МЧС в части обнару­жения очагов и доставки к ним сил и средств. Выявление очагов, даже очень крупных (квадратные километры), практически полностью возложено на добровольцев из местных жителей, кто лес получше знает. Причем про такие вещи, как спутниковые карты пожаров, никто и не слыхивал, даже в штабе… Про существование GPS известно многим, но ни у кого приемников нет. Доставка сил и средств к очагу возможна только в сопровождении местных — сами пожарные безбожно плутают. Про военных вообще не говорю, этих одних оставлять нельзя никогда».

фотография: Reuters

Пожарные в пригороде Воронежа, 29 июля

realbeerer.livejournal.com

10 августа

«Морем Можайское водохранилище стало в эти дни по полному праву: берегов вообще не видно из-за гари. Хуже всего рыбе. Она плавает по поверхности воды, доплывает до берега, переворачивается на бок и тихо дохнет. Весь берег усеян дохлой рыбой. И вонь стоит соответствующая. Жалко рыбу».

someoneblack.livejournal.com

14 августа

«Почему деньги на заправку спецтехники собирают в ЖЖ с миру по нитке?

Почему женщина с топором — это нормально? Почему в горящих лесах нету этой их сверхсовременной техники? Почему ребята из МЧС приехали в Полбино добровольцами? Отряд ребят, я смотрела, и едва дурно не становилось: дай бог, по восемнадцаь каждому только-только исполнилось.

Почему мы тащим туда пожарные рукава для государственных машин? Почему глава администрации полбинской выбивает с боем и руганью спецтехнику у страны, которая ГОРИТ?!

Почему мы собираем на необходимый инвентарь, который стоит как один депутатский ужин в ресторане, в интернете, а потом ходим как дерьмом политые от обвинений в банальном воровстве, разводах на бабло?

Почему есть отдельные добровольцы, ака дураки-дилетанты (а теперь уже готовый добровольческий отряд, довольно мощный и подкованный), готовые лезть в то пламя, которое ниже на фотографиях будет, а хваленые специалисты радуются блестящим медалькам, потешая внутреннюю сороку?

Почему мы со слезами бессильной ярости смотрим на эти вот снимки и понимаем, что вот не отстояли кусок леса? И укоряем себя за то, что не отстояли. И пытаемся найти причину.

Почему людям, везущим помощь, учиняется максимум бюрократических препон? Идите, ребята, на хрен, мы уж как-нибудь сами, в обход дражайшего государства.

Почему пожарного скорее вздрючат за прогоревший в лесу рукав, нежели выделят новый? Это, вашу мать, РАСХОДНЫЙ МАТЕРИАЛ, а не повод для мелкого скандала.

Почему, если позвонить в МЧС и попроситься добровольцем, сначала скажут перезвонить по одному номеру, потом по другому и так цепочкой до 20 номеров?

Почему наше сообщение о НОЧНОМ ВЕРХОВОМ ПОЖАРЕ близ Хотеичей по той же Егорьевке было принято эмчеэснутой девушкой следующим образом: «А, лес горит? Ну хорошо».

Почему мы знаем, что такое верховой пожар, а власть наша оперирует абстрактными для себя категориями?

Почему теперь уже большой полбинский лагерь и штаб лежат на плечах хрупкой девушки Юли Борисовой, а не какого-нибудь боевого генерала?

Почему мы спим по 3 часа в сутки, зарабатываем болячки, не замечаем мелких ожогов, пытаясь помочь действием ли, деньгами ли? Просто людей отвезти!

Почему мы лезем в чужой и незнакомый горящий лес не ради идей и принципов, а просто потому, что лес жалко?

Почему для нас не бывает чужой беды, а для вас, страна моя родная, власть моя разлюбезная, бывает? Почему я не услышу ни одного внятного «потому» на все свои «почему»?»

фотография: Reuters

Сброс воды на леса у деревни Кустаревка (Рязанская область), 10 августа

nabludatell.livejournal.com

17 августа

«Дышать в наморднике — пытка. Каждый вдох отдает резиной, а потом еще и гарью. Через пару часов все забивает запах аммиака. Мучительно чешется под резиной нос. Чтобы почесать — сдираешь ненавистную маску. Первый свободный глоток — как удар: оказывается, через респиратор попадала только малая часть той вони. Жар бьет в лицо. Натягиваешь вонючую маску обратно. Очки тоже беда. Они мутнеют, под ними кожа потеет сильнее. Но снять — нельзя. Дым ест глаза. И все мокрое: перчатки, которыми обхватываешь черенок лопаты, голова, шея, грудь, задница. Двигаться трудно. Всаживаешь лопату в упругий торф, вываливаешь кусок и отшвыриваешь его подальше. И еще раз. И еще. Это называется «окапывание» — создать хоть мелкий, на глубину штыка, ровчик в горючем материале на пути огня. Если повезет — до тебя успеют дойти люди с ведрами песка, которые засыплют канаву. Если нет — отступаешь и начинаешь долбить еще одну. Торф мягкий, податливый, но в нем полно корней. Всаживаешь лопату — а она пружинит, не идет. Со всей дури бьешь ногой по наступу — и черенок, вырвавшийся из рук, лупит тебя по морде чуть ниже фильтра респиратора. Вечером обнаруживаешь на щеке полноценную ссадину, покрывающую болезненный желвак. Сейчас нет ни времени, ни сил ощупывать себя. Всаживаешь лопату. Выворачиваешь слой торфа. Не хочешь отставать от мужчин, что вокруг тебя».

Интервью записаны в период с 20 по 30 августа