Уши развесил

Интурист в Москве всегда одет не по по­годе. Зеленая зима в нашей стране проходит быстро, и как-то быстро забываешь вид обласканных солнцем японцев, фоткающихся возле фонтана на Театральной площади. Зато навечно застыл перед глазами главный образ иностранца в России — за­несло бедолагу в исполинскую берложную страну, занесло снегом. Идет по Красной площади в темнотище (а что вы хотите — в четыре часа уже темно), в метельной алмазной пыли, против ветра; кутается в зябкое европейское пальтецо, подтягивает хипстерский шарфик на уши. На го­лове — солдатская сувенирная ушанка. Это вид беженца, окруженца — француз на Смоленской дороге, немец в сталин­градском котле. «Ну что, замерзла, обезьянка?!» — весело грозит пальцем маленькому, съежившемуся туристу-экваторианцу румяный, дымящийся веселым морозным паром (после огненного борща и водочки) эсэсэсэрный богатырь в распахнутой дохе — и советскому этому негодяйскому анекдоту уже не менее как сорок лет. Пальтецо-то у путешественника на рыбьем меху, и как бы бесценен ни был этот рыбий мех, от какого бы чудесного дома ни была бы одежка, вид у туриста все одно жалобный. Не по погоде! Moroz (стихия, природа) уничтожает ценность красотищи и возвращает одежде ее главную суть — покрова.

Вспоминается сценка в гардеробе какой-то культурной московской Мекки: европеизированная дама, арт-критик, разыскивает глазами свое верхнее платье — а это у нее кожаный френч от Balenciaga, смелая штучка: разноцветные квадратики, скрепленные булавками. Добродушно говорит гардеробщице: «Мне вот ту шкурку, всю из заплаточек!» «Да и ничего, — так же добродушно отвечает ей славная женщина, — главное, есть чем покрыться».

Московский иноземец — всегда жертва социальной мифологии, но жертва, и сама пробавляющаяся мифотворчеством. То есть они о нас — самого типического и причудливого (одновременно) мнения, но и наша гребенка столь же равнодушно унифицирована.

Каждый имеет свой собственный рассказ о милой выходке европейского или заокеанского путешественника, и все рассказы по большей части с одной и той же драмой. В начале вечера корректная Энн или организованный Стив доброжелательно сверкают прекрасными западными улыбками, но закрывают стаканы ладошками: «Ноу-ноу»; в конце вечера Стива или Энн вытаскивают из-под стола или вылавливают из аквариума с лобстерами, и при этом басурмане вырываются и кричат, что еще раз хотят спеть про batiania kombat. Таким образом, самый распространенная инобайка — это рассказ о том, как нестоек иноземец перед бесстыдным, общественно одобряемым употреблением. То есть поначалу они в жабо, а что нам жабо, как говаривал Веничка Ерофеев, когда мы уже и без жабо лыка не вяжем.

Вторая по популярности побасенка — о преувеличенном, а следственно, потешном страхе. О россиябоязни. Тут у меня есть собственная любимая быль: о профессоре Билле и профессоре Лиз, американских историках. Дело было в далеком 1988 году, когда все только начиналось; Билл и Лиз приехали писать книжку о «пробуждении». Горестно покивали головой на Мавзолей, погуляли по Красной площади и пошли заселяться в гостиницу «Интурист». А туда меня и в лобби не пустили — не положено, вход только для дорогих иностранных гостей. Раскланялись мы через стеклянные двери, и поехала я домой. Не успела войти в квартиру — телефон разрывается. На проводе — рыдающая Лиз. Рядом слышны завывания обморочного Билла. Что такое? Вы должны были, Женя, слышите — должны были предупредить нас о волне репрессий, продолжающихся в вашей многострадальной стране. Мы все равно приехали бы, потому что считаем это своим долгом — да, долгом, не спорь, Билл, но… Да в чем дело? После мучительных разговоров выясняется следующее: в холле гостиницы размещена выставка молодых московских художников. При желании их можно назвать авангардистами. Рядом с картинами висит аннотация, писанная местным умельцем на английском языке. Точный перевод с английского на русский гласит: «Перед вами картины молодых художников-авангардистов, повешенных только сегодня».

Вот точно найдутся товарищи, которые сочтут эту сценку малодостоверным анекдотом; а ведь было — и что, собственно, малодостоверного, когда и нынче работа с интуристами проводится самым странным образом, способным только множить пограничные мифы. Открылся, например, летом веб-сайт Travel2Moscow, который призван показать интуристам, как в Москве хорошо, привлечь их в наш любимый город. Мало к нам ездят, шестьсот, много семьсот тысяч туристов в год (это подсчеты авторитетных операторов, которые прозревают лукавство официальной статистики, и среди всех иностранцев, вы­правляющих туристические визы, вычленяют именно отдыхающих, «своих» клиентов); по количеству «гостей» мы стоим между Монголией и Коста-Рикой. Так вот, открывается веб-сайт, и на исходе золотых нулевых, в стране, где только ленивый богач не купил себе кусок Сохо и где даже дети сидят в англоязычных социальных сетях, — в этой самой нашей стране сайт, описывающий русский быт и гостеприим­ные обычаи, с веселой уверенностью оповещает иностранцев: «Кроме того, в России мужчины и женщины едят за одним столом». Здравствуй, Капитан Очевидность, с чего это вдруг? Всем известно, что в России баб под стол метлой загоняют; а в рекламном, зовущем к путешествию в Россию, видеоролике прекрасен разговор между лжетуристами-жадинами, мужем и женой. Бродят якобы иностранцы, супружеская пара, по Оружейной палате, и слышен разговор. Он: «Это все золото?» Она: «Ну что ты как ребенок! Конечно, золото». Вот и поговорили. То есть работали-работали креативные специалисты и придумали старое: по-прежнему русский миф (ин­турист как глуповатый чудак) налезает на иноземный миф (хлебают борщ лаптем).

В принципе, образ московского интуриста, замерзшего посреди Красной площади чудака в очках и цигейковой ушанке, представляется мне одним из самых милых московских мифов.
Мне очень нравится идея Вальтера Бень­ямина, который выводит современную туристическую традицию из традиции матросского схождения на берег. Матрос не осматривает город — он его покупает; ему важны «прозвища заведений и танцплощадок, красивых женщин и национальных блюд, которые ждут их в следующем порту».

Все, что есть главное в городе, — это пивное заведение, бордель и — «в лучшем случае на пути к трактиру мрачным монолитом стоит собор». Но ведь это и есть все, что нужно туристу, — собор, кабак и бордель. Забавно думать, что мифический ин­турист в Москве ограничивается только кабаком и увозит в свои туманные дали главную правду о слишком большой стране и чрезмерно стойких гипербореях. Впрочем, Беньямин справедливо замечает: «Слушая их (и матросов, и туристов, надо полагать. — Е.П.), понимаешь, как мало правды в путешествиях».