Шляпки сброшены

Один из важнейших, бессмертных столичных мифов — миф о московской старушке. На дворе 2013 год; нынешние дамы почтенных и полупочтенных лет выросли под «Битлз», невинности лишались на раскладных югославских диванах под портретом Хемингуэя, а как приходит время какому-нибудь доброму изданию потчевать читателя темой «Какие они — московские старушки?», так сразу вылезает образ пожилой барышни в шляпке. Из бывших, по выходным ходит к Елисееву за колбасой — и колбасу чтобы непременно прозрачными ломтиками.

Проверьте сами, наберите в поисковике «московская старушка», и вывалятся вам на клавиатуру два тривиальнейших типа — толпа старых сплетниц на лавке возле подъезда или вот эта несуществующая уже давно вуалетка с колбасой от Елисеева.

А как, действительно, выглядит типичная московская старуха? Шляпка пропала лет тридцать тому назад, примерно тогда же, когда пропал с телеэкранов (а телевизор все же зеркало общественного устройства) эстрадный дуэт псевдостарушек — интеллигентной Вероники Маврикиевны и Авдотьи Никитичны «из простых». Нет теперь такой городской Маврикиевны, не встречается.

И тут нужно обсудить новую концепцию старости. Зримо я поняла всю силу этой самой концепции в бане. Вот, глядите, у Виля Липатова описывается деревенская банная сцена: «Под нелепым старушечьим нарядом угадывалось еще крепкое и сильное тело; недавно Рая ходила с тетей в баню и так удивилась, увидев Марию Тихоновну голой, что не удержалась и воскликнула: «Теть, а зачем вы носите старушечьи платья?» В ответ на это Мария Тихоновна засмеялась и сказала: «А чего мне казаться? Мой-то знат, что у меня под одеждой имается».

А у меня в бане было другое исключительное впечатление. Искала в парилке банную старосту — обычно это немолодые небогатые женщины, увлекающиеся ЗОЖ (здоровым образом жизни). И вот вроде нашла пожилую женщину с эвкалиптовой настойкой в руке и в порыжелой лыжной шапке на голове, с прилипшими ко лбу негустыми волосами, и худую такой древней худобой, которой бывают худы ширококостные немолодые люди, когда худоба не ассоциируется со здоровьем, а вот именно с каким-то гладом. Хотя да-да-да, все мы знаем, чем худее, тем здоровее. Я к ней с вопросами, она от меня вон, в раздевалку. И вот вижу я — старуха с ЗОЖ исчезла. Взвихрена феном чудесная прическа, надеты дорогущие джинсы; передо мной появилась успешная видная дама неопределенных лет. Вот и две концепции старости — одна традиционная («а чего мне казаться?»), вторая новая — которая построена именно на том, чтобы «казаться», и казаться до последнего.

В рамках первой модели можно и возле подъезда посидеть, обсудить само понятие долга. Жизнь идет, как река течет, пошли внуки, всегда находится в семье женская работа. Прекрасный путь — единственно, меня всегда печалила необходимость служить до конца: вот этак рассказываешь, что жизнь — она «для детей» и что надо, чтобы было кому стакан воды подать, а потом, как если б простота умела мстить, так и ходишь с этим стаканом до самой смерти — все подаешь его и подаешь.

Вторая модель — не сдаваться. Старости нет. Недавно восьмидесятилетний альпинист покорил Эверест; в Европе пригревает солнце, и хотя Россия все еще наше отечество и смерть неизбежна, платочка, шляпки и подъезда можно избежать. Недавно меня пригласили на антивозрастной праздник «Жить с радостью». Там обсуждалась тема «Плюсы и минусы блефаропластики нижнего века». Сидели избыточно загорелые пожившие девы — типичные московские старушки.