«Расстрельный дом»

Борис Пастернак

__________

эксперт по проведению государственной историко-культурной экспертизы

«Этот дом стоял сразу за стеной Китай-города, в проезде, который вел к погосту церкви Троицы в Полях, и граничил с участком священника этой церкви. Самая древняя часть здания, сегодня оказавшаяся в основе его северного корпуса (обращенного в сторону Театрального проезда), была построена в XVII веке. В строительной книге за 1657 г. имеется запись, что дом, граничащий с землей Троицкого храма, принадлежит боярину Ивану Никитичу Хованскому.

Это был довольно своеобразный исторический персонаж. В 1624 году он значился стольником, в 1650 году усмирял мятежи в Новгороде и Пскове, в 1652 году патриарх Никон отправил его на Соловки за мощами святого митрополита Филиппа. Потом князь Хованский был воеводой в Смоленске, принимал участие в войне с поляками — и разбил их под местечком Мальчами. Иван Никитич состоял в родстве с царской семьей: он доводился внуком Михаилу Михайловичу Салтыкову, двоюродному брату царя Михаила Федоровича Романова.

Конечно, дом на Никольской не был главным владением Хованского в Москве. Известно, что он основал усадьбу Леоново под Москвой, у него было владение возле Сретенки. Но в то время каждая приличная семья должна была иметь дом в Китай-городе, который обычно использовался для конторских или представительских целей. Дом Хованского имел тогда два этажа и сводчатые подвалы. О его архитектуре мы судить, к сожалению, не можем, потому что во второй половине XIX века здание надстроили, а фасады перелицевали. Когда начнется настоящая реставрация, возможно, нам удастся найти элементы архитектуры XVII века — внутри здания, под более поздним декором. Несколько лет назад в доме уже проводилось обследование, и под отбитой штукатуркой увидели ниши, оконные проемы, клейма и кладку, видимо, раннего происхождения. Если говорить суконным языком, эта постройка включает в себя малоизученный неизвестный памятник гражданской архитектуры XVII века.

В XVIII веке владение, на котором стоял этот дом, объединенное с соседним, оказалось в собственности «покровителя искусств» Николая Петровича Шереметева (который, среди прочего, основал театр в Останкине и Странноприимный дом на Сухаревской площади). В 1790-х годах он построил вдоль Никольской улицы еще один трехэтажный корпус с подвалом. Фасады здания тоже были переделаны — в соответствии с представлениями о красоте конца XIX века. Но во дворе сохранилась подлинная архитектура такого, как мы его называем, «лопаточного» классицизма конца XVIII столетия.

Следующий этап начался в 1808 году. Тогда оба здания перешли Московской ремесленной управе — которая и владела этой территорией вплоть до революции. В этом здании располагалась, например, богадельня для престарелых вдов ремесленного сословия. А в подвале корпуса по Театральному проезду находился временный карцер для арестантов из ремесленников. В 1866 году оба корпуса владения соединили, а корпус по Театральному проезду надстроили до трех этажей.

Еще один интересный факт из истории этого дома — в 1835 году здесь жил у своего приятеля известный литератор Николай Владимирович Станкевич, в кружок которого входили Белинский, Аксаков, Грановский, Бакунин и другие. Это дом, по сути, — последний адрес в Москве, связанный со Станкевичем».

Ян Рачинский

__________

член правления международного общества «Мемориал»

«Военная коллегия Верховного Суда СССР переехала на Никольскую (тогда улицу 25-го Октября) со Спиридоновки в середине 1930-х годов. В этот период работа коллегии еще не достигла самого широкого своего размаха, но и тогда расстрельных приговоров было много — эта структура в тот момент уже стала одним из главных проводников политики террора, все этапы, от рассмотрения дела и до расстрела, были в ее ведении. Смертные приговоры сначала приводились в исполнение комендантом ВКВС П. Кушиным, затем — И. Игнатьевым. К НКВД эта функция перешла только во второй половине 1937 года.

Дом же в конце 1940-х годов перешел Горвоенкомату. Там ходили слухи, что в годы репрессий расстрелы проводили прямо в подвале, но никаких строгих документальных подтверждений этому нет. Документы о местах расстрелов до сих пор скрываются — утверждается, что они не сохранились, но это вряд ли так. Существует, правда, свидетельство в книге Владимира Пятницкого «Заговор против Сталина» (Пятницкий пишет: «А.В. Снегов рассказал мне, что, когда его по ошибке после вынесения приговора привели в подвал, хотя он получил только десять лет тюремного заключения, там в углу, в куче лежащих трупов, он узнал своего приятеля — ленинградца, члена ЦК партии Б. Позерна. Он лежал бородкой кверху». — БГ ), но оно не из первых рук и достаточным основанием для выводов служить не может. Как бы то ни было, для массовых расстрелов это помещение явно не подходило, и в период Большого террора приговоры, скорее всего, приводились в исполнение в Бутырской и Лефортовской тюрьмах.

Говорили также, что существовал подземный ход, соединявший здание органов и Военную коллегию, находившихся с разных сторон от Лубянской площади. Например, Елена Боннер вспоминает, как много позднее ей устраивали экскурсию по печально известному дому №2 на Большой Лубянке, и офицер, выступавший ее экскурсоводом, рассказывал об этом подземном ходе. Но, не имея документов, оценить достоверность этих рассказов трудно.

Бесспорно одно — именно в доме №23 по Никольской улице тысячи наших соотечественников, в том числе многие знаменитые люди, были приговорены к смертной казни. Этот адрес указан не только на самих приговорах, но и на распоряжениях Ульриха (Ульрих В.В. — многолетний председатель ВКВС. — БГ) о приведении их в исполнение.

Некоторым повезло. Например, адмирала Николая Кузнецова Военная коллегия осудила, но лагерного срока он не получил, а был только лишен званий. Он ушел с Никольской своими ногами и описал процесс в мемуарах (прочесть воспоминания Н.Г. Кузнецова можно здесь. — БГ). Повезло будущему академику Королеву. По сталинским спискам его должны были осудить по первой категории, но дело переквалифицировали на вторую. Так что все ограничилось лагерями.

Механизм осуждения по «особым спискам» связан с постановлением от 1 декабря 1934 года, принятым после убийства Кирова. В соответствии с этим документом следствия по делам о террористических организациях и террористических актах велись в ускоренном порядке, судебные слушания производились без участия сторон и без вызова свидетелей. Закон не допускал ни обжалования приговоров, ни подачи ходатайств о помиловании. Смертные приговоры по таким делам должны были приводиться в исполнение немедленно — в течение суток. За годы своего существования Военная коллегия вынесла более 40 тысяч смертных приговоров, и это только самая верхушка айсберга.

Первые «особые» списки появились еще до Большого террора. Из регионов в центральный аппарат НКВД подавались дела, которые считались наиболее существенными. Далее проводилась некоторая селекция, формировались списки и подавались на рассмотрение в политбюро. В период Большого террора этим занимались уже не все, а только наиболее приближенные к Сталину члены политбюро, и в документах политбюро это отражаться перестало. За десятки тысяч приговоров, по большей части смертных, ответственна четко определенная группа лиц: Сталин, Ворошилов, Молотов, Каганович, Микоян, Жданов и Косиор. После того как эти товарищи визировали списки с предлагаемыми мерами, их передавали Ульриху, и дела рассматривала Военная коллегия. Заседания в среднем длились по 10–15 минут. Протокол занимают обычно двадцать строчек: заслушивание подсудимого, коллегия удаляется, коллегия возвращается и объявляет приговор. Словом, это был конвейерный механизм, не предполагавший какого бы то ни было вникания в суть дела.

В воспоминаниях родственников репрессированных дом на Никольской фигурирует как место, где они пытались узнать их судьбу. Согласно постановлению советских властей, в случае расстрела людям сообщали, что их родственники осуждены на десять лет дальних лагерей без права переписки. Многие жили в надежде на встречу. В мемуарах Льва Разгона упоминается справочная Военной коллегии, где родственники обычно слышали эту формулу».

Николай Переслегин

__________

советник руководителя Департамента культурного наследия Москвы

«Сейчас можно сказать, что ситуация наконец становится конструктивной. Само признание этого дома памятником — только верхняя часть айсберга. За последнее время была проделана огромная работа, в первую очередь были проведены очень сложные переговоры с владельцами здания — оно находится в частной собственности у ВТБ, и у них даже были серьезные планы по его сносу. В итоге мы пришли к договоренности о том, что тут будет проведена реставрация.

Теперь, когда дом обрел официальный статус, все работы могут проходить только в режиме научной реставрации. Какой она будет, на какой период здание будет реставрироваться, можно будет сказать только после того, как будет разработан проект реставрации. Сейчас будет заключено охранное обязательство, в рамках которого будет проведена экспертиза и определен предмет охраны. А дальше будет сделан проект реставрации — и он начнет реализовываться.

То, что тут будет дальше, я сказать не могу — это вопрос не наш, а собственника. Впрочем, у нас есть договоренность о том, что в реставрации будет учтена и как-то артикулирована страшная история этого дома. Какой-то его фрагмент будет музеефицирован и отдан под мемориальные цели. Например, в доме сохранилась лестница, по которой спускались люди, приговоренные в этом здании к расстрелу, в том числе Бабель и Мейерхольд, и, конечно, все это будет сохранено. Но музея репрессий там, наверное, не будет — в Москве уже есть Музей ГУЛАГа на Петровке, так что, наверное, это и не очень нужно».