Пропущенный вызов

Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Я, конечно, не делаю секрета из номера своего мобильного телефона. Мобильный для того и существует, чтобы по нему звонить. Но все равно каждый раз вздрагиваю, когда раздается звонок с неизвестного номера и в трубке слышится вежливый голос: «Здравствуйте, это вас из прокуратуры беспокоят». Из районной, из городской, а еще бывает из военной. И зовут на допрос.

Так получилось, что до того как стать журналистом, я ни разу не попадал в милицию (о прокуратуре вообще молчу). Соответственно, все мое представление об отношениях человека и власти базировалось на песнях про тюрьму и на литературе о сталинских репрессиях. Если органы тобой интересуются — это значит: вздрагивать от ночного движения фар под окном, воронок, соседи-понятые, чемоданчик с самым необходимым… «Я не обвиняемый, я подозреваемый». — «Видишь, мужик по улице идет? Вот он подозреваемый. А ты обвиняемый». И в зубы кулаком. Кто мог поручиться, что сейчас там как-то иначе, даже если вместо воронка теперь — звонок на мобильный?

Первый звонок раздался пару лет назад, и я до сих пор помню фамилию своего первого следователя, очень прокурорская фамилия — Вышинский. Правда, он был не из прокуратуры, а из милиции. Я процитировал у себя в «Живом журнале» ходившую по компьютерам Калининграда статью о местной милиции. И как раз в те же дни оказался в родном городе, уже собирался обратно, стоял в аэропорту, ждал самолета. И в этот момент позвонил Вышинский и пригласил на допрос. Я объяснил, что у меня через полчаса самолет и что свяжемся в Москве. Вышинский что-то пробурчал в ответ и бросил трубку. Через минуту подошли двое в штатском, и самолет улетел без меня.

«Скажите, кого из пользователей „Живого журнала“ вы знаете?» — в сотый раз спрашивал меня Вышинский. Допрос начался еще утром, а за окном уже смеркалось, и все это пугающе напоминало книжки про ГУЛАГ. Вышинский (добрый следователь) разрешил курить в кабинете, я стряхнул пепел в корзину с бумагами (мелькнуло в голове: мусорской мусор), и корзина загорелась, а Вышинский начал суетливо заливать огонь водой из чайника. И весь страх ушел — ведь в самом деле, если было бы что-то серьезное, не было бы этого чайника.

Потом — из того, что хочется вспомнить, — была история с ФСО, когда сотрудники этого ведомства избили меня во время разгона митинга и я с ними судился (суд дважды признавал, что я просто упал, а бойцы ФСО помогли мне подняться). Тогда мной занималась военная прокуратура. Допрашивали меня разные следователи (каждый, естественно, звонил мне только на мобильный), последним вызывал меня к себе заместитель прокурора. Ему было не очень удобно со мной разговаривать, потому что одновременно с допросом на другом конце Москвы шли торги по продаже небольшого завода. И этот зампрокурора покупал тот завод. Кто-то постоянно звонил моему собеседнику и, судя по всему, жаловался на какого-то Либерзона. А зампрокурора кричал в трубку: «Какой Либерзон?! Скажи ему, что мы его ототрем! Прокуратура мы, б…дь, или не прокуратура?!» В общем, было ужасно весело.

Потом мне звонил Цыркун. Я тогда еще, правда, не знал, что его фамилия Цыркун, он представился просто: «Здравствуйте, я гособвинитель». Я так и записал его телефон в мобильный — Гособвинитель. Он был зампрокурора Тверского района. Мы как-то сразу с ним близко сошлись — нормальный адекватный мужик. В тот день, когда нацболам дали по пять лет колонии, мы с Цыркуном курили во дворе суда, и он меланхолично говорил мне: «Знаешь, конечно, если бы в их действиях был состав преступления, работать было бы проще, а так…» Потом из здания вышли родители нацболов, они бросились на Цыркуна с криками: «Палач! Сатрап!» А он неожиданно заорал на них: «Ненавижу вас! Ногами топтать вас буду!» Потом я написал об этом в газете, и его через неделю уволили. Сейчас работает юристом в кадровом агентстве. Номер мобильного сменил.

Всю жизнь я был уверен, что между гражданами и органами проходит если не линия фронта, то точно граница. А ее нет. Там только все еще более нелепо и обыденно. Дешевый линолеум и евроремонт 1994 года. Обязательно большая таджикская семья плачет в коридоре. Трафаретные таблички на дверях: «Следователь по особо важным делам Важняк  С. И.». В кабинетах электрочайник, компьютер с 486-м процессором. На желтоватой стене стандартный пластмассовый двуглавый орел на пыльной бархатной подкладке. У хозяина кабинета мобильный обязательно в черном футляре из кожзаменителя. Под стеклом на столе фотографии на память и что-нибудь вроде двухдолларовой купюры. Там повсюду немного убого и совсем не страшно. Просто чтобы не бояться, нужно почаще туда ходить. Или, еще лучше, не ходить и не думать об этом вообще. В конце концов, допрос — это только допрос, это не по этапу, это сущая ерунда.

Поэтому когда мне на днях позвонил очередной следователь и вызвал на очередной допрос по очередному делу нацболов, я если о чем-то и думал, так это о том, какая новая история ожидает меня там. Даже когда лег спать, думал об этом.

И проспал. На мобильном — три неотвеченных вызова от следователя.

Ничего страшного. Нужен буду — еще раз позовет.