Похороны Москвы

фотографии: Влад Ефимов

По адресу Б.Тишинский пер., 44/30, сносят дом 1908–1911 годов архитектора В.М.Угличанинова

Александр Можаев, редактор сайта «Архнадзор»:

«Один из самых невероятных домов в старой Москве, дворец масона Новикова, 30 лет стоял брошенный. В итоге Управление охраны памятников разрешило снос и строительство новодела. Под видом единственно возможного способа ­сохра­нения памятника. В прошлом году утра­чен старейший деревянный дом города на улице Фрунзе, выстроенный в начале ­XVIII века. Там был «заменен реставрационный материал». То есть речь идет об официально согласованном истреблении памятников самого высокого уровня.

Лет десять назад, когда сносы в Москве пошли лавиной, стало понятно, что теперь то же может произойти с любым историческим городом России, и это действительно происходит. Если Москве можно, то почему другим нельзя? К тому же за это никого не наказывают — в Москве нет подобной практики. Правда, недавно Москомнаследию в кои-то веки удалось оштрафовать виновных в сносе охраняемого дома на Русаковской улице — 49 тысяч рублей. Заплатят штраф и будут строить «бутик-отель в стиле классицизм для людей с высоким социальным статусом». Что происходит с «Детским миром»? Пять лет назад здание приняли на государственную охрану, а затем некая выездная комиссия тихо корректирует так называемый предмет охраны, удаляя из него не только интерьеры, но и материалы конструкций стен. В этом тоже трудно найти логику: променять легендарный магазин, один из символов города, на типовой пластмассовый супермаркет. Но инвесторы требуют срочного возвращения вложенных денег, никто не рискует инвестировать в будущее, никто не думает о качестве товара. Хотя часто бывает, что дело даже не в корысти, а в элементарной дикости. Как-то раз я разговаривал с человеком, руководившим сносом бывшей полицейской канцелярии на Тверском бульваре. Дом с богатейшей историей, «родина русского сыска», внутри — палаты XVII века. Для начала застройщику разрешили разобрать поздние пристройки. Они начали это делать, не укрепив основной объем, он, понятное дело, треснул. «Твою мать, — говорят, — дом-то у нас треснул!» Тогда им разрешили разобрать еще половину, потом еще половина половины как бы сама рухнула. В общем, остался лишь крохотный объем с боярскими сводами и наличниками. Мы попытались поднять шум, и тогда со мной связался тот самый застройщик. В офис пригласил, кофе налил, вежливый такой. «Что вы, — говорит, — нервничаете, это у нас такая научная реставрация: мы его разберем, а потом сложим обратно из тех же кирпичей! Вы вот когда последний раз за границей были? А я объездил 38 стран и говорю вам, что это совершенно нормальная евро­пейская практика». Через неделю дом подчистую срыли бульдозе­ром, мы его даже обмерить толком не успели. Кстати, именно на этом объекте прораб произнес ставшую знаменитой фразу: «Демонтаж сносом не является».

архивные материалы: «Архнадзор»

Волхонка, 13
Было: особняк XIX в.
Стало: Галерея Ильи Глазунова

Григорий Ревзин, главный редактор архитектурного журнала «Проект классика»:

«Генплан по смыслу — это план разви­тия города. Для любого развития нужны ресурсы, люди и капитал. Парадокс это­го Генплана в том, что люди для его развития совершенно не нужны. Горожане ждут от плана гадостей, а власти — кляуз от обиженных москвичей. Это удивительная стратегия: представьте, что вы приносите своей команде бизнес-план, а команда ждет от вас только гадостей — так невозможно развиваться.

Основная идея нового плана состоит в том, что выделяется зона реорганизации и зона стабилизации. Стабилиза­ция — в пределах Бульварного кольца, парков и участков вокруг памятников. Это значит, что на 80% города можно будет сделать все что угодно. А что именно угодно нынешним властям, не совсем понятно. Деление города на зоны реорганизации и стабилизации — это как деление на земщину и опричнину. Первые могут жить, как жили, а со вторыми мы будем делать что хотим. Это феодальный принцип. Для власти в городе есть один ценный ресурс — земля. И одна пробле­ма: на ней живут люди. Вот если б их не было, тогда совсем было бы хорошо: и продавать можно подороже, и сносить без оглядки. Все законы земельного права базируются на понятии собственности. В Москве собственности нет, есть аренда. Если какому-то человеку хочется построить дом, то он должен предоставить проект, согласно которому может получить от правительства участок в аренду, а взамен он должен сослужить службу. А если он, эту службу сослужив, продал участок новому владельцу, то тот не может вот так запросто начать строительство. Нет, он должен подготовить новую проектную документацию, получить новое постановление правительства и сослужить еще раз.

В сравнении с советской системой, это резкая редукция к большей дикости: феодалы получают большую возможность манипулирования людьми, а люди сделать ничего не могут. И хоть советская система отличалась редкостной экзотичностью, тем не менее она поддерживала некоторые ценности, унаследованные от предыдущего состояния. Этим ценностям места сейчас не нашлось. Вот памятник. Это ценность. Но чья? Кто за нее должен платить, кто получает доход? В рамках феодальной системы такого субъекта нет. Памятник — некое общественное благо, сильно ме­шающее феодальной администрации: правительству Москвы, префектуре, адми­нистрации города. Возникает противоречие между ничейной ценностью и собственническим интересом. Три года назад со мной по электронной почте связался некий человек под псевдонимом Человек без галстука. Он, пожелав остаться неизвестным, написал текст, в котором имелся подробный перечень того, сколько стоит согласование проектной документации здания во всех инстанциях. С материалом вышла странная история: когда он был опубликован в моем журнале «Проект классика», то мне казалось, что это бомба. Главный архитектор Москвы Кузьмин за публикацию меня пожурил, а потом все знакомые архитекторы стали мне говорить, что градостроительные чиновники этот материал отксерокопировали, положили на стол и стали ориентироваться на указанные в тексте деньги как на стартовый прейскурант. Я думал, публикация взорвет систему изнутри, а она ее стабилизировала. К началу кризиса за три года указанные в материале цифры — а вы легко их найдете, вбив в поисковую строку слова «Человек без галстука», — выросли в 3—4 раза».

Б.Левшинский пер., 6
Было: особняк XIX в.
Стало: подготовка к реставрации с заменой материала (в настоящий момент реставрация окончена)

Михаил Шульман, председатель ТСЖ «Рождественский б-р, 10/17»:

«После двух лет борьбы московскую схе­му отъема чердаков я знаю как свои пять пальцев. Это происходило в нашем доме так. Некто Журбинов купил квартиру на верхнем этаже. Сразу же начались работы на чердаке. На наши возраже­ния он отвечал: «Это схема отработанная, не тратьте зря свои жизни». Мы все-таки подали в суд, и через год мытарств схема выяснилась.

Сначала изготавливаются поддельные документы: в ксерокопию свидетельства на собственность ­фото­шопом врисовываются другие цифры, уже с учетом чердака. Подделывается поэтажный план, ставятся поддельные штам­пы. Этот пакет согласовывается в ДЕЗе Мещанского района и сдается в Мосжилинспекцию. Была изготовлена выписка из протокола общего собрания собственников дома. Якобы три четверти собственников давали согласие на отчуждение чердака. Подписей жильцов в этой выписке нет, только роспись одной жительни­цы коммунальной квартиры. То есть это такой бумажный ком — внутри незаконный акт, а уже потом на него наворочено бумаг так, что не видно гнилой середины. В Мещанском районе Москвы таких чердаков — на каждой улице. Мы подали заявление о возбуждении уголовного дела. ОВД Мещанского района нам отказал. Мы обжаловали отказ в прокуратуре. Снова отказ. И так 8 раз! Только после жалобы в Генеральную ­прокуратуру дело возбудили. И тут началось. Адвокат Журбинова заявил мне: «С вами еще разберутся, собирайте манатки, выметывайтесь из дома». Пошли угрозы по телефону в адрес моей сестры Ларисы, проживающей в этом же доме. Потом во дворе прижали мою мать. И если два года назад нам просто звонили по телефону и кричали, чтобы мы убирались в свой Израиль, то сейчас угрозы стали более предметными. Прошлым летом на лестничной площадке пытались задушить девушку, со спины похожую на мою сестру. В июне этого года к нам в квартиру ворвался человек, накинулся на моего отца и стал кричать: «Где Михаил? Я его на куски порежу!» В апреле дважды поджигали мою машину — сначала снаружи, потом, разбив стекло, закину­ли туда бутылку ацетона, и машина выгорела изнутри. А дело через полгода прекрати­ли — за отсутствием «события» преступления. При этом Журбинов даже не был допрошен!

Они не остановятся ни перед чем. У них нет выбора — и у нас нет. Стоит пойти хоть на малейшую уступку, и дом сожрут со всеми квартирами. ОВД завел уголовные дела на нас самих — по якобы избиению охранника из ассоциации ЧОПов «Стройбезопасность». Заранее возбуждено уголовное дело по проникновению на захваченный чердак неизвестных лиц, чтобы жильцы не вернули чердак силой. Сейчас мы пишем дальше, в Управление собственной безопасности. Отступать нам неку­да. По вечерам никуда не выходим, а если идем, то с постоянными созвонами, контролем».

Покровка, 7
Было: особняк XIX в.
Стало: здание, сдающееся под офисы

М.Никитская, 10
Было: усадебный флигель XVIII в.
Стало: здание, сдающееся под офисы

Николай Переслегин, советник председателя Москомнаследия:

«Центр Москвы сегодня — это большой офис. Центр перестал быть жилым. Пройдите по центру вечером — вы найдете мало окон, где горит свет и живут люди. Разумнее было бы строить офисы вдоль МКАД, децентрализовывать город, создавать рабочие места на окраине. Но стратегии на этот счет нет. Происходит постоянная миграция населения туда-обратно.

Современные архитекторы и проектировщики в центре Москвы не нужны. Вся историческая часть Москвы должна быть объявлена памятником, и здесь должны работать реставраторы. Но сейчас даже нет школы, где бы готовили квалифицированных реставраторов. Раньше было так: если крупной фирме понравится место, на котором стоит особняк с историей, она легко могла построить на этом месте офис. Если это просто красивое старое здание, без статуса памятника, то с заказчика взятки гладки и он может делать все, что ему захочется. Если же у дома паспорт памятника, то тут было сложнее, но срабатывали негласные процедуры, и все зависело от уровня заказчика. Самое ­простое — «уронить» дом. Дом стоял и упал — стихийное бедствие. При выселении жильцов использовались разные схемы — кому-то могли угрожать, запугивать. Затем, когда люди различными способами выселены, нужно получить разрешение на снос, а это непросто, если здание — памятник архитектуры. Тогда можно было договориться с бомжами… Я расскажу вам один случай. Несколько лет я работал в мастерской одного московского проектировщика. К нам пришли заказчики из крупной фирмы. Объект находился на Пресненском Валу, громадный вагоноремонтный завод. Настоящий, красивейший промпамятник, с которого в Европе бы пылинки сдували. Но заказчик хотел построить на его месте торговый комплекс на полмиллиона квадратных метров торговых площадей — ретейл, развлекательная функция, гостиничный комплекс. Заказчики — народ простой, и вот нам говорят: «Паровозное депо у нас само упадет, мы уже договорились с экспертом. Сорок тысяч долларов заплатили». Я не могу сказать, что в этой ситуации был виноват город. У каждого конкретного адреса есть свой виновник — и больше всего, я считаю, виноваты архитекторы. Если бы они были менее сговорчивы и более принципиальны, все было бы по-другому. Но сейчас ситуация лучше: только за 2008 год в число вновь выявленных памятников включены 334 объекта».

Полянка, 7
Было: булочная из к/ф «Место встречи изменить нельзя» (XIX в.)
Стало: жилой комплекс «Онегин»

Остоженка, 16
Было: дом, в котором родился философ В.С.Соловьев
Стало: строительство нового здания Московского дома фотографии

Евгений Асс, профессор МАрхИ, архитектор:

«Если речь идет о том, сохранить или уничтожить памятник, даже самый продвинутый архитектор будет себя ­угова­ривать, что делает все хорошо, — поскольку дом все равно сломают, а заказ уже в руках, и деньги большие. Куда метаться? Архитектор зарабатывает на жизнь тем, что проектирует то, что его просят. Я сталкивался с подобной дилеммой: мне предлагали спроектировать поселок, ради постройки которого надо было уничтожить старинный парк и усадьбу. Я отказался от этой работы, хотя за нее предлагали несколько сотен тысяч долларов. Но за мной есть грех: при строительстве офисного здания на Чистопрудном бульваре рядом с театром «Современник» я был вынужден воссоздать постройку XIX века. Этот пункт был прописан в протоколе экспертного совета, и пришлось пойти на уступки. Хотя воссоздание старых построек я считаю глубоко аморальным делом — это реанимация трупов. Я старался обойтись малой кровью. Впрочем, любой архитектор на моем месте сказал бы то же самое. Дом, который был сложен из кирпича, нельзя построить из бетона: в нем будут другие откосы, другие пролеты.

Архитекторы представляют собой кас­ту неприкасаемых. Профессиональное сообщество практически не ­высказы­ва­ется на тему того, что происходит, а общественного контроля за архитектурой никакого нет. Жители городов покорно едят то, что им предлагают, и тот факт, что сей­час часть горожан возмущается Генпланом, удивителен: ни один человек понять этот план не в состоянии. Будучи вполне радикальным архитектором, я понимаю, что вкусы у населения разные и нет смысла пропагандировать религию вуду в православном сообществе. Люто ненавидимое мною Царицыно пользу­ется успехом у публики. Лужков — идеальное чувствилище вкуса широких народных масс. Этот вкус для меня — ­темная история».

Гончарная, влад. 21
Было: старейший дом Таганской площади
Стало: самострой, признанный незаконным

Марина Хрусталева, председатель правления Московского общества охраны архитектурного наследия (MAPS):

«Во всей Москве на сегодняшний день существует около 10 000 сооружений, включая сараи и ворота, построенных до 1917 года, и ме­нее 4 000 из них считаются объектами культурного наследия. Темпами, какими сейчас сносятся здания, можно всю старую Москву стереть с лица земли раньше, чем вырастут наши дети. Историческая сре­да — ресурс истощаемый, такой же как нефть, газ и вода. Заменить ее нечем. Снести дома, которые не имеют статус памятника, просто. Если же объект охраняется государством, то ситуация усложняется, но не сильно. Существуют три степени государственной охраны: объект культурного наследия федерального значения, регионального значения и местного. Первая степень — самая важная, но она может быть ­пони­жена сначала до региональной, а затем до местной с помощью экспертных за­ключений. В пользу любого инвестора, которому приглянулось здание, пишет­ся заявление: так и так, целесообразно было бы понизить статус памятника. Собирается экспертная комиссия (в разные годы это были комиссии при Москомархитектуре, при Москомнаследии, теперь появилась Межведомственная комиссия Ресина), где это предложение рассматривается. Они пишут свое за­ключение, и дом понижается в статусе. Тогда дом выводят из списка объектов культурного наследия. Так случилось с гостиницей «Москва» и с Военторгом. Они считались выявленными объектами культурного наследия — это значит, что в течение года после выявления им должны были присвоить соответствующий охранный статус. Прошло гораздо больше года, статуса почему-то не дали, знаменитую гостиницу и универмаг снесли. Таких выявленных объектов, которым никто до сих пор не присвоил статус, в архивах Москомнаследия сотни. Охрана ­памят­ников регулируется Федеральным законом №73-ФЗ «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и ­куль­туры) народов Российской Федерации» от 2002 года. Но он действует только в отношении тех зданий, которые ­занесены в соответствующие реестры. Но полных, а главное, общедоступ­ных реестров памятников ни по Москве, ни по России до последнего времени не существовало. Это была стратегиче­ски важная, засекреченная информация. Сейчас ситуация начинает меняться, но полноценных списков в виде недорогих книг или иллюстрированной базы, как это принято в Европе и Штатах, у нас все еще нет.

Когда в 2006 году на пост председателя Москомнаследия пришел Валерий Шевчук, было объявлено, что теперь начнется борьба с нарушителями. Вся борьба свелась к тому, что осенью 2008 года по всем телеканалам прошли репортажи о бед­ной женщине, испортившей особняк на Таганской площади. Она, как многие, купила здание, надстроила мансарду, грубо и бестолково испортила облик памятника. Но это была публичная порка унтер-офицерской вдовы, которая к тому же ­скры­валась за границей. Дом у нее отобрали, а женщину оштрафовали на ничтожную сумму. А таких случаев — сотни.

В книге «Хроника уничтожения старой Москвы. 1990—2006» перечислено порядка семисот исторических зданий, которые были снесены или безнадежно испорчены в эту эпоху строительного бума. Это семьсот готовых уголовных дел, которые прокуратурой так и не были возбуждены. После выхода нашего первого отчета «Московское архитектурное наследие. Точка не­возврата» в Москомнаследии начались встречи с общественностью: на протяжении полугода любой человек мог придти туда в последнюю пятницу месяца и за­дать интересующий его во­прос. Это были шумные, не всегда конструктивные и очень утомительные «за­седания», но они, на мой взгляд, были чрезвычайно важны. Нужно отдать должное Валерию Шевчуку — он точно отвечал на каждый вопрос, тут же давал поручения своим сотрудникам и приучал их к диалогу с горожанами. Потом, к сожалению, эта практика сошла на нет.

Наш первый отчет вышел в мае 2007 года, и в течение полугода после его выхода ни одного зарегистрированного объекта культурного наследия снесено не было. В 2008 году маятник качнулся в обратную сторону, и к этому году ситуация достигла таких масштабов, которых не было и пять лет назад. Потому что всем известно, что у нас кризис. Казалось бы, нет денег на новые стройки, и самое время поберечь то, что осталось. А с памятниками вот ведь какая история: стоит дом девятнадцатого века. Сбили штукатурку — век семнадцатый. Полезли в подвал — а там археология. По закону надо проводить дополнительные исследования, а строители-то простаивают! Инвесторы — тоже. И вот в мае этого года была создана Межведомственная комиссия при Правительстве Москвы по вопросам постановки объектов, обладающих историко-культурной ценностью, под государственную охрану в качестве объек­тов культурного наследия регионально­го значения под руководством Владимира Ресина. Она обладает почти теми же полномочиями, что и Москомнаследие. Здесь рассматривают за раз по сто адресов вновь выявленных объектов культурного наследия. Некоторый процент зданий они ставят на охрану, остальные выводят из списка. На первом заседа­нии комиссии Ресина 17 июня сохранили 80 адресов, 20 пошли под нож. Но если посмотреть повнимательнее, то вы­яс­ня­ется, что 80 адресов — это в основном единичные дома, а 20 — комплексы. Усадьбы, заводы, фабрики, рабочие поселки — 131 здание в общей сложности. Кстати, на этом же заседании было решено сохранить и отреставрировать комплекс домов на Садовнической набережной; но в связи с тем что один дом рухнул и три таджика, проводившие в том же доме ни с кем не согласованную постройку подземного гаража, погибли, был снесен и весь квартал. Без всяких эксперт­ных согласований. В течение пяти дней. С нарушением всех правил. И это — абсолютный волюнтаризм на фо­не очень активных протестов общественных организаций, на фоне очень большой включенности СМИ.

Кроме этого, в течение лета уничтожили порядка десяти исторических зданий. В списке, сопровождающем распоряжение «О борьбе с терроризмом», 110 адресов — все должны были снес­ти к 1 июля, но немного притормозили. Это вопиющий цинизм, просто террор и геноцид против мирного населения. Покойная градозащитница Людмила Меликова, погибшая в начале августа из-за травм, полученных во время пикета против незаконного строительства на углу Рождественки и Кузнецкого Моста, собирала огромное досье по сносу каждого архитектурного памятника. Фиксировала все нарушения закона. Несла заявление в прокуратуру, получала очередную партию угроз, и дальше ничего не происходило, никого не наказывали. Ее гибель — первая смерть человека на этом поле за всю историю отечественных правозащитных движений, включая героические 80-е годы, когда люди приковывали себя цепями к бульдозеру».

Молочный пер., 8
Было: деревянный дом начала XIX в., последний старый дом в переулке
Стало: «Золотая миля»

Петр Кудрявцев, организатор клуба девелоперов Building:

«Представленный Генплан — исключительно инвестиционный документ, в котором даже специалисту разобраться непросто. На сегодня он выгоден для девелоперов, которые умеют работать в Москве, для девелоперов старой формации. То есть тех, кто старался максимально быстро получить финансирование в банке, стремительно построить дом и с той же скоростью продать. Что происходит дальше, такого девелопера не заботит.

После кризиса стало очевидно, что качество самого здания с точки зрения жите­лей — невероятно важный фактор. Очень важно, насколько хорошо это здание работает в ткани города, вписано в ситуацию. Городские власти сделали из Москвы полигон для реализации очень крупных инвестиционных проектов, которые порождают целый ряд проблем — транспортных, инженерных, социальных. Во многом вина за происходящее ложится и на архитекторов: новые здания, которые стоят в Москве, были спроектированы и согласованы именно ими. И появляются громадные комплексы, с которыми нам в будущем непременно придется разбираться. Пример такого здания — торговый центр «Европейский», несомненная градостроительная ошибка, серьезно усложнившая транспортную ситуацию.

В большинстве случаев памятник архитектуры, признаваемый ветхим и аварийным, может быть отреставрирован. Все зависит от объема инвестиций. Если все дополнительные деньги, которые расходуются инвесторами и девелоперами на «административный ресурс», пустить на реставрацию памятников архитектуры, мы смогли бы привести Москву в порядок. Но девелоперу гораздо выгоднее снести памятник архитектуры и построить на его месте муляж — вы получаете более коммерчески интересное здание большей площади. Ситуация, когда застройщик берет в банке кредит на реставрацию здания, а вместо этого ломает его и строит там новодел, тоже возможна».

Борис Пастернак, главный архитектор Центра историко-градостроительных исследований:

«Свободных участков в центре города практически не осталось. Участки памятников архитектуры — последний не использованный ресурс для застройщиков. В конце прошлого года мелькнула надежда, что кризис сбил тяжелую поступь разрушителей, но мы жестоко ошибались. В мае было выпущено распоряжение московского правительства о 113 отселенных домах, из которых более 80 — в центральном округе. Их предлагалось срочно снести. В газетах поднялся шум, казалось, что начальство дало задний ход, но произошла катастрофа на Садовнической набережной, и монументальный дом №80/2 по Садовнической, который еще неделю тому назад собирались сохранить, быстренько снесли заодно с упавшим соседом. Этим распоряжением разрушается процедура принятия решения о сносе исторических зданий. Теперь для вынесения приговора о сносе исторических зданий из нового списка достаточно нескольких слепых фотографий, принесенных чиновниками. Прежде требовалось дать оценку историко-культурной ценности дома, заказать техническое обследование, доказать, что здание действительно разрушается (признание дома аварийным не означает прямого пути к сносу). Наконец, в комиссию по сносу необходимо представить проект, который замещает сносимое здание. Если во дворе жилого дома стоял двухэтажный особняк, а на его месте предполагается возведение десятиэтажной башни, это будет считаться точечной застройкой и поводом для социального взрыва — начальство подстрахуется и не даст снести старый дом или хотя бы велит переделать проект.

Вот случай с Заиконоспасским монастырем. Компания, у которой есть бумаги, разрешающие реконструкцию подземного перехода, вместо этого откапывает 3-этажный торгово-развлекательный комплекс под монастырем. Кажется, эти же владельцы уже уделали часть Китайгородской стены: вместо одной башни воссоздали другую, потолще, и устроили в ней ресторан. Их поймали на том, что древние здания монастыря они оставили в подвешенном состоянии, выкопали из-под них всю землю вместе с фундаментами XIV века, устроили 7 ты­сяч метров торговых площадей, но вот незадача — постройки сверху стали трескаться и разрушаться. Возможно, что если б не треснули, то мы бы ничего и не заметили. Думаю, мы не знаем, что происходит внутри 80% московских домов.

Несмотря на все наши рекомендации, исследования и проекты, создается ощущение, что все попытки хоть что-то сохранить от старого города мало продуктивны. Тупая корпоративно-городская машина обратного хода не имеет. Покойного Алексея Комеча, доктора искусствоведения, позволившего себе раскритиковать реконструкцию Манежа, таскали в суд по обвинению в «нанесении ущерба деловой репутации московского правительства». Механизм информационной нейтрализации недовольных отработан. Любое выступление против сноса здания объясняется личной корыстью — либо ищется несуществующий политический подтекст, как было в случае с Манежем, гостиницей «Москва» или Военторгом. Тогда говорилось что-то типа: «Это наезд на мэра». Есть некий набор ярлыков, которые быстро навешиваются, и интерес у СМИ сразу спадает. По мнению чиновников, даже неравнодушное отношение к собственному городу, если оно отличается от мнения начальства, результат политической или коммерческой ­анга­жированности, и главный вопрос — кто за этим стоит».

Кадашевская набережная
Было: двухэтажная застройка XVIII–XIX вв.
Стало: здания, сдающиеся под офисы

Юлия Мезенцева, главный редактор сайта «Москва, которой нет»:

«Мы не принадлежим ни к одной политической партии, не занимаем ответственных должностей, руки у нас развязаны, и в мае 2004 года мы устроили флешмоб в память о разрушенном Военторге. В июле того же года мы провели акцию у дома Поливанова, расположенного близ Арбата; в течение четырех дней разные люди приходили на дежурство и работали добровольными экскурсоводами, чтобы привлечь внимание к великолепному классическому особняку, на тот момент наполовину обгоревшему. Дом стоял ­бесхозным, и судьба его, казалось, была предрешена. Мы составили письмо, адресованное правительству Москвы, во время импровизированного дежурства собрали 1?371 подпись; у акции был неожиданный успех, и арендатор здания, компания «Энергосистемы», вложилась и провела тщательную реставрацию. Но кончилось все тем, что появились федералы в лице Агентства по управлению и использованию памятников истории и культуры и предписали «Энергосистемам» освободить помещение и отдать другим арендаторам. Cейчас дом опять выглядит заброшенным и неухоженным, окна грязные, забор проседает. Cитуация, когда в нашей стране наказывают за ре­ставрацию и награждают за уничтожение памятника, мне лично не кажется нормальной. Это агентство вообще довольно странное — непонятно, есть ли у них вообще охранные функции. На совести агентства, в частности, дом Веневитинова, расположенный в Кривоколенном переулке. Это памятник федерального значения, там жил и работал поэт Веневитинов, Пушкин читал для друзей «Бориса Годунова», жил Галич. В 1999-м в БТИ перепутали адрес, и этот дом ошибочно занесли в список аварийных зданий, подлежащих сносу. На его защиту тогда поднялась вся литературная общественность Москвы, и очень быстро ошибку признали. Когда мы занялись этим домом, правительство Москвы уступило дом ­феде­ралам, и его передали Агентству по уп­равлению и использованию памятников в оперативное управление. Те нашли арендаторов. Начались исследования, появились реставраторы. Дальше случилось странное: арендаторы вывезли паркет XIX века, стали рушить перекрытия, куда-то делись часть каминов и чугунные лестницы. В парадной спальне между колонн было устроено отхожее место. Мы выяснили, что здание находится на балансе агентства. Оказалось, что договор с арендатором они расторгли, но, несмотря на то что арендатор фактически довел дом до разрушения, он никакой ответственности не понес».

Бутиковский пер., 5Б
Было: рядовая застройка XIX в.
Стало: элитный жилой комплекс

Олег Цалабенок, исполнительный директор ООО «НТЦ Энергосистемы»:

«Мы попали в сложную ситуацию с бывшим особняком поручика Поливанова. Договор аренды по этому особняку мы заключали с Москомнаследием, и я не могу сказать об их сотрудниках ни одного плохого слова — естественно, поначалу у нас были некоторые трения. Мы, например, убеждали, что никому не нужны недействующие печи XIX века, которые только место занимают. ­Архи­текторы объяснили, что в них дух подлинности памятника. Мы согласились. Москомнаследие как собственники были заинтересованы в том, чтобы из этого руинированного здания сделать интересный городской объект.

Я сам бывший чиновник и не понаслышке знаю о проблемах, связанных с согласованиями в различных инстанциях. С чиновниками у меня всегда разговор короткий — я знаю, что если мне откажут, то через два дня я сделаю так, что со мной согласятся, причем безо всяких взяток: в таких случаях я привлекал административный ресурс, жаловался в вышестоящую инстанцию и настаивал на своем. Но даже мощный ресурс оказался бессилен в ситуации с домом Поливанова. Когда мы приступили к реставрации здания, начали происходить удивительные вещи: сначала к нам пришли люди из ближайшего ОВД и ­обви­нили нас в том, что «у Шахматной федерации пропали шахматы из слоновой кости». Потом мы получили иск о «признании нашего договора аренды недействительным». Постановлением ­Пре­зидиума Высшего арбитражного суда решение о признании нашего догово­ра недействительным отменено, тем не менее нас все-таки выселили. В личном разговоре мне сказали: «Вы забудьте про этот дом. Здесь стоят большие люди». Мы не собираемся сдаваться: в конце ­концов, мы потратили на реставрацию 191,5 миллиона рублей. Я знаю в этом доме каждый гвоздик, каждую царапи­ну на бревне. Мы там все восстанови­ли: деревянное осталось деревянным, изразцы и лепнину восстанавливали по оригинальным рисункам, хоть и был соблазн заменить деревянные колонны пластиковыми.

Нас выселили из здания три месяца назад, но оно забросано банками, стекла в паутине. Зимой оно просто развалится. Реставрация в этом городе — дело интересное, но неблагодарное. Нашим людям ­свойственно наплевательское отношение к чужой собственности — мы, скажем, подложили специальные пластиковые подставки под колесики офисных стульев, чтобы они не царапали паркет. И что же? Даже мои сотрудники, которые сидели в нашем офисе в Денежном переулке, вынули эти подставки и исцарапали паркет.

Б.Гнездниковский пер., 3/5, стр. 2
Было: здание полицейской канцелярии (XVII в.)
Стало: жилой комплекс «Респект»

Наталья Куренева, бригадный архитектор, «Моспроект-2» им. М.В.Посохина:

«Мы строим коммерческие и муниципальные объекты. В обоих случаях архитектор имеет дело с заказчиком. Мы вынуждены учитывать его пожелания — независимо от того, совпадает ли это с нашим мнением. Когда речь идет о муниципальных объектах на окраинах города, основная наша проблема в том, что на строительство выделяется мало денег. Поэтому мы вынуждены использовать дешевые и не всегда качественные и красивые материалы, которые портят внешний вид здания.

Когда же мы говорим о строительстве в центре, возникают другие проблемы. Заказчик, во-первых, хочет максимально выжать полезную площадь и, во-вторых, часто имеет свои представления об архитектуре здания. Получить максимальную площадь возможно несколькими способами: повысить этажность или занять зданием большую часть участка, чем положено по нормам. Например, если в этом районе допустимая отметка высотности предполагает пять полноценных этажей и технический этаж, а заказчик хочет получить шесть этажей, архитектор пытается запихнуть под эту отметку дополнительный этаж: меняет абрис кровли, делает верхний этаж мансардным, хотя архитектуре это на пользу не идет. Увеличивая площадь под здание на участке, мы, соответственно, теряем площади под озеленение. Архитектор (и дендролог) и тут ищут компромисс: устраивают сады на крыше, закладывают вертикальное озеленение (вьющиеся растения по стенам). Если и при этом не удается соблюсти нормы, нас не посвящают в то, каким образом заказчик выходит из положения.

Мне кажется, что заказчик часто воспринимает свой объект как частный загородный дом, а не здание внутри городской застройки. Мы пытаемся этому по возможности противостоять. Так, мы строили дом в Молочном переулке. У заказчика были свои представления о том, как должны выглядеть некоторые окна и витражи, детали кровли. Да, мы пришли к компромиссу, но сказать, что мы ничем при этом не жертвовали, я не могу. Мы изменили абрис кровли, увеличили размер оконных проемов. Если бы мы проектировали независимо, мы бы что-то сделали по-другому. Но нам удалось избежать остекления террасы, о котором нас просили. Мы написали письмо заказчику, где попробовали объяснить, почему этого делать нельзя, и он к нам прислушался.

Еще один пример: к нам по наследству от бригады архитектора Фирсова перешел объект в Щетининском переулке, в районе Ордынки. По слухам, Фирсов отказался от объекта потому, что мнения заказчика и архитектора по поводу архитектуры фасада не совпали. Такой поступок вызывает уважение. Это подводит нас еще к одной, наверное, самой болезненной для меня теме: что делать, если на территории участка находится памятник архитектуры или ты участвуешь в реконструкции памятника архитектуры. Я очень боюсь столкнуться с ситуацией, если памятник на моем участке должен будет пойти под снос. Как архитектор я ничего сделать не смогу. Я буду счастлива, если мне удастся включить его в новый архитектурный ансамбль и дать ему возможность жить. Но если будет решено, что памятник сносят, я не смогу этому противостоять. Как гражданин я могу поставить подпись против сноса этого здания, но как рядовой архитектор я вынуждена работать в той ситуации, в которую попаду. К сожалению, сейчас возникает много ситуаций, когда архитектор вынужден идти на компромисс с самим собой».

Рождественка, 25
Было: особняк XIX века
Стало: жилое здание, отремонтированное под ключ, выставлено на продажу

Валентин Суворов, жилец дома на Новинском бульваре, 25/17 (Дом Наркомфина):

«Мой отец, Валентин Сергеевич Суворов, переехал в этот дом сорок один год назад. Он жил в доме в Хлебном переулке, где в качестве отопления была печка, а пол земляной. Тогда ему предложили два варианта: переезжать в поселок Красный маяк в районе улицы Академика Янгеля или сюда, в дом, относящийся к маневренному фонду, сроком ровно на два года. Через два года Дом Наркомфина должны были то ли снести, то ли отреставрировать. С тех пор мы так и маневрируем. В нашем доме спроектировано 56 квартир плюс Милютинский пентхаус и общежитие. Впоследствии из 56 квартир сделали коммуналки, и жильцов уплотнили в два раза. В восьмидесятые годы, на излете советской эпохи, коммуналки расселили, и некоторые жильцы переехали — кто в Люблино, кто в Марьино. Сейчас из пятидесяти шести квартир заселенными остались всего двенадцать — и про нас все забыли.

Два с половиной года назад странным образом у дома появился инвестор — компания «Оптима», дочернее предприятие группы «Миан». Они были заинтересованы в нашем доме, готовы были вкладывать в него деньги, получили пустующие квартиры в собственность и начали покупать жилплощадь у оставшихся жильцов. Сейчас более половины квартир принадлежит «Оптиме». Конечно, нас немного не устраивала цена, которую они предлагали за жилплощадь: они первоначально оценили квадратный метр в шесть тысяч долларов, и на эти деньги квартиру в соседнем доме уже было не купить. А переезжать вместе с остальными в район «Войковской» и «Улицы 1905 года» я не хотел. К тому же на рынке моя квартира, за которую «Оптима» предлагала 280 тысяч долларов, год назад стоила 350 тысяч.В итоге, когда я год назад пришел просить новую квартиру, в «Оптиме» мне сказали, что «кризис, деньги кончились, и с домом компания ничего делать не будет».

В ремонтно-реставрационные работы не было вложено ничего. А его надо как-то консервировать, он же ветшает. Чем больше жильцов, тем живее дом. Когда из 56 квартир остается двенадцать, дом умирает. У нас есть помещения, где годами течет с потолка вода и вываливаются фибролитовые стены.

«Миан» был готов вложить в дом пятьдесят миллионов долларов и собирался строить бутик-отель. Я не очень понял, как им удалось получить пустующие квартиры, которые остались после переезда жильцов еще в восьмидесятые. Ходили слухи, что городские власти были должны «Миану» денег и предложили расплатиться натурой.

Муниципалитет, судя по всему, мечтает, чтоб мы поскорее рухнули. А дом у нас уникальный, памятник архитектуры. Его строили последователи Корбюзье — архитекторы Гинзбург и Милинис, постройка 1928 года, и тут уникальные двухуровневые квартиры.

На днях всем собственникам нашего дома положили в почтовые ящики бумагу об «ответственности за нарушение первоначального облика дома, являющегося объектом культурного наследия». Согласно ей необходимо явиться в службу одного окна в Москомнаследие, зарегистрировать на себя обременение собственности, а иначе меня ждет уголовно-административная ответственность. Получается, люди ломают памятники — и им ничего не делают. А простые жильцы нашего дома должны за собственные средства реставрировать свой дом, чтобы «облик не нарушать». Естественно, никуда я не пошел.

В 1991 году на наш дом повесили табличку «Охраняется государством». Потом табличку эту украли, охранять нас перестали. И хоть наш дом сыплется на глазах, его невозможно признать аварийным: несущие конструкции в хорошем состоянии, перекрытия — железобетонные. А внешние стены, конечно, ни к черту. Дом не стоит в очереди на расселение. Капитальный ремонт в нем делать не планируют. Государство ничего с нами делать не хочет. И если отец ждет выселения сорок лет, я — двадцать, а дом реставрации, видимо, так и не дождется».