По гулкой мостовой

Нельзя ни описать, ни обдумать город, не тронув тип ямщика, извозчика, водилы и бомбилы. Все сошлось в этом образе — уличная культура, городской фольклор, феномен «улицы как дороги», особенности русских и российских градостроительных практик, история сквернословия — все в одном, все вместе. Трещат у закавказского бомбилы «Жигули» под грузом российской истории. А наплывают еще и новости — с «нелегалами на дорогах» бороться, со всех драть налоги. Господь ты мой, да с кем воевать, если этот город просто не выживет без тьмы, орды доступных ямщицких машин. Особенное ведь место — Москва; еще вчера можно было прогуливаться, совершать проме­нады; сидели мы на запоздалых осенних верандах, благосклонно следили за реде­ющим лиственным убором: а ведь ничего город, можно же жить в этом городе; и за одну ночь оказались в тундре, в азиатской степи, по колено в черной воде. С тротуара не сойти, стоишь у бордюра с протянутой рукой, закиданный желтым снегом, темной жижей — ловишь машину, как спасаешься. И кого винить? Ах, для властей опять снегопад как новость! А для нас не новость? Ведь всякий же раз неожиданность, аж по сердцу ударяет — как весь лоск слезает с города в единую ночь.

Вот так же было и сто лет назад, и извозчики грелись на вокзальной площади у ко­стров, кидали монету на черед ехать с седоком, кричали, зазывая: «Пажа, пажа…»; писали про них и газеты — в «Новостях дня», к примеру, от 3 января 1902-го была помещена заметка «Непьющий извозчик»: «Московские извозчики, биржа которых по вечерам находится на Дмитровке, на днях отпраздновали, и, как говорят, с большой помпой, юбилей своего коллеги Ефима Быстрякова. Оригинальному юбиляру 74 года, и проездил он по московским улицам без всякого перерыва 60 лет. Много знаменательной особенностью поч­тенного возницы является то обстоятельство, что он в течение своей многолетней извозчичьей работы не выпил ни одной рюмки водки. Быстряков сколотил себе небольшое состояньице в виде небольшого именьица под Москвой, которое около 30 л. назад было приобретено за 1 500 р., а теперь ценится в 15 000 рублей». Заме­чательная заметка, в восьми строках судьба человека — история почтенного Быстрякова, и вся картина ежедневного ямщицкого устройства, и уместная хозяйственная политэкономия. И потомкам на заметку — что можно заработать ямщицким трудом. А вот еще одна цитата, тоже из разряда вечных (из записей краеведа и бытописателя Алексея Иванова). Про гаишников образца 1906 года: «Полиция обращала извозчика в источник служебных доходов. Придирались к каждой мелочи: худому кафтану, к плохой полости, к поцарапанному экипажу, к не прибитому на соответствующее место номерному знаку, к случайной остановке и т.п. И за все брали в свой карман гривенники, двугривенные, полтинники и даже рубли». В России нужно жить долго — и тогда мимо тебя по реке проплывут все твои надежды на сколько-нибудь действенные политические реформы.

Впрочем, я хочу поделиться описанием одного только извозчичьего типа. Это скорей даже тип поведения, относительная новость. Назвать ее можно так: «бомбила и его GPS-навигатор». Вот ты садишься в руинированную машину, перед тобой водитель — уроженец одной из закавказских демократий (а бывает, и среднеазиатских): то есть все как обычно. И тут ты видишь, как водитель начинает с хищным торжеством налаживать свой навигатор. Ну все, смертушка твоя пришла.

Отчего с хищным торжеством? Это-то понятно — ему смертельно надоели снисходительные горожане с их косорыльством, скепсисом и ухмылкой. Ну не знает бомбила всех закоулков этого белокаменного, панельного, постылого города — да кто ж их и знает? Какая мука выслушивать подколки и поучения, и особенно норовят учительствовать бабы-пассажирки: «По­верни туда, куда-а-а ты едешь, во-о-т где был поворот!» и все такое прочее. Женщина должна молчать, когда мужчина за рулем! И вот после всех этих мук, когда фабрика ненависти уже дымит в четыре трубы, водила покупает чудесный, волшебный китайский GPS-навигатор. Теперь он сам знает — куда.

И теперь проблемы начинаются у тебя. Я не знаю, может, какие навигаторы и ука­зывают правильный путь, я видала такие — но точно не у бомбил в «шестерках». Са­дишься в машину, видишь при­бор и торжество на лице водителя — и готовишься сразу к Поездке. Говорю я, например: «Мне бы на улицу Маросейка!» Дикция у меня так себе, а у водителя правописание так себе, к тому же не всякий со слуха схватит старое название — я понимаю. Я все понимаю. Я могу показать, как ехать. Не тут-то было. Не надо этого, почтенная дама-аксакал, у меня навигатор. Пять минут труда, и водитель оборачивается с веселыми огнями в глазах: «Нет такой улицы!» Мол, что ты мне втираешь, глупая овца, космический прибор лучше знает. Конечно, в Москве нет улицы Малая Рассейка, думаешь ты, глядя на экранчик; ты еще Рассеянную Скле­розку набери. Долгие переговоры, тихая задавленная ругань, маскирующаяся под последнюю вежливость — наконец по­ехали.

И как поехали, и куда поехали! Больше всего я люблю поздние поездки домой. В дальний восточный район. Темно, горит экранчик, каждые пять минут раздается прекрасный полоумный голос, дающий водителю безумные советы. Такое пронзительное, поэтическое чувство — если б не боязнь впаяться в забор промзоны. Осо­бенно ямщики любят те приборы, которые говорят женскими голосами — это же не баба-пассажирка советы дает, это космический ангел, гурия, звезда указывает путь. Бывают, конечно, и мужские голоса — и вот сидишь и ясно понимаешь, что никакая тут не звезда, а в наемной машине завелась назойливая поднебесная дура (судя по голосу — блондинка) или педантичный, но хитрованский идиот, и они ведут своего подопечного джигита к мученической, героической гибели. И тебя чохом туда же.

«Пятьсот метров прямо, через триста метров — направо», — говорит блондинка-убийца, а ты только и успеваешь кричать: «Не надо направо, не надо направо!» «Почему не надо?!» — это, конечно, водитель. А потому, например, что если через триста метров повернуть направо, прямиком въедешь в пруд по самую крышу, вот почему. Блондинка перестраивается, придумывает другой губительный маршрут. Водитель обижается…

А последний раз я ехала с человеком, до такой степени верящим в прогресс, что памятник ему надо ставить. Собственно говоря, чуть было до памятника дело и не дошло. Долгая была поездка, космическая советница звала нас в лес, в пруд, в снежное поле, предлагала поездить по рельсам вместо трамвая — и, наконец, привез меня добрый водитель к подъезду. Слава богу, доехали.

Тут нужно сказать, что живу я в доме обыкновенном, но необыкновенно поставленном. Есть такие панельные дома, которые как бы лезут в гору, наверх, так что если подвал первого подъезда донельзя утоплен в землю, то подвал последнего, напротив того, образует целый дополнительный цокольный этаж. Так что с одной стороны к дому пологая дорога, а с другой стороны — обрыв, склон-газон в сорок градусов кривизны, и даже заборчика там нет — бордюрчик. Днем-то видно, что к че­му. И вот привез меня верящий космосу бомбила (а я уж и без того достала его своими «надо — не надо», «не поворачивайте, там пруд»), а преступная блондинка ему и говорит: «Сто пятьдесят метров прямо, потом налево!» А какие сто пятьдесят метров, когда через пятнадцать — кирдык. Я только рот открыла, как водитель быстренько дверь захлопнул и торжествующе газанул в космос. Никогда я не слышала, чтоб так тормоза визжали. Я даже не стала дожидаться, когда он вы­лезет из машины, мученик прогресса. Пошла домой. Чего уж там. Завтра опять ловить машину.