Паганая Попа

С бирманцами сложнее, чем с арабами: у тех вообще звука «п» нет, а у этих что-то среднее между «б» и «п». Боди их разпери. «А-а, Паган, вери пьютифул», — причмокнул таксист, когда привез нас в аэропорт Янгона (хунта так переименовала Рангун), и ударом кулака по багажнику заставил его открыться, чтобы достать сумки. Паган? Наш рейс был в Баган.

Белый слон

С деньгами тоже неразбериха: пишутся «кьят», а произносятся «чат». Попадаются банкноты эзотерического достоинства в 45 и 90 чат, но есть обыкновенные — в 5, 10, 20, 50 и 100. Выход из этой лингвистическо-арифметической ловушки один: платить за все долларами. Но и тут свой подвох: много чего стоит гораздо меньше, чем доллар, но туристы об этом не догадываются. Невдомек им и то, что народ Бирмы изнывает под властью одной из самых циничных хунт, которая отменила результаты свободных выборов 1990 года и держит под домашним арестом лидера оппозиции, лауреата Нобелевской премии мира и просто красивую женщину Аунг Сан Су Кьи.

Аунг Сан Су Кьи просит туристов не приезжать, чтобы твердой валютой хунту не поддерживать. Мы решили все-таки поехать, но ни чата военной хунте не отдавать. Например, в Баган полетели не государственной, а частной компанией Yangon Airways, у которой эмблема — белый слон с крылышками. Белый слон — священное животное и большая редкость: у последнего короля Бирмы, которого англичане по-тихому сослали в Индию, такой был. Специальный оркестр убаюкивал его перед сном, а женщины кормили слона грудью, отнимая от нее своих плачущих детей. Что, правда, не помешало ему умереть от желудочной колики.

Паган-Баган

Из аэропорта мы поехали в сиротский приют. Я набрел на него в интернете, и в духе народной дипломатии дочки насобирали для бирманских детей две сумки одежды. Как раз перед выборами 1990 года хунта выселила целую деревню из архитектурно-исторического центра Багана в арахисовое поле за шесть километров, чтобы селяне не портили вид туристам, и назвала это поселение Новый Баган. Там христианские миссионеры из Сингапура построили приют. Сколько из 50 детей от 3 до 18 лет действительно без роду без племени, настоятель нам сказать не мог: много детей, узнав, что в приюте комфортнее и сытнее, чем дома, симулируют сиротство. Тех, кого уличают в ночных вылазках к родным, исключают с позором. 

Дети постарше трогательно рассказали, кем хотят стать. Хунта, как шепнул настоятель, этот процесс корректирует: мол, ты идешь учиться на инженера, а ей сейчас нужны лесорубы, и ты с инженерным дипломом идешь в лесорубы. 

Вышли провожать и большие и маленькие, махали нам и улыбались улыбкой Будды. Директор шепнул брату с сестрой, чьи родители умерли от СПИДа, проводить нас до гостиницы. Подъехала бричка, запряженная маленькой гнедой лошадкой, и мы забрались в нее. Скоро от тряски и жары оба ребенка сомлели и прикорнули на мягких подушках. Мы тихо выгрузились у гостиницы, расплатились с возницей, и он увез спящих детей обратно, сквозь воздух, плавящийся над песчаной дорожкой, мимо старинных храмов Багана, которые насмотрелись всякого.

В восемь утра к нам постучалась хозяйка гостиницы, похожая на одесскую бандершу, и сказала, что за нами пришли. Мы думали — хунта, но у ворот поджидал вчерашний возница, одетый в теплую куртку и с замотанной шарфом головой — на дворе было зимнее бирманское утро. Он был готов целый день возить нас по округе за скромное вознаграждение в 10 долларов. «Семь — и мы твои!» — сказали мы. «Девять», — сказал он, сделал тревожное лицо и показал на сено, которое жевала лошадка. «Восемь, но мы выбираем маршрут», — обезоружили его мы и достали карту. Он стряхнул тряпкой пыль с подушек, на которых вчера задремали дети, и мы поехали.

Торг уместен, и его от вас ждут: с туристов всегда просят в три-четыре раза больше, чем с местных. Опять-таки, можно сделать приятный сюрприз в конце — если остался доволен, сторгованные деньги оставляешь на чай. И наконец, переплачивать нельзя, чтобы не крепла молва об иностранных лопухах.

Баган — это огромная зеленая саванна вокруг реки Ирравади. Десять веков назад здесь процветало Бамарское королевство, стояли тысячи буддийских храмов, дворцов и монастырей. После набегов Кубла-хана и землетрясений на площади в 40 км2 уцелело всего-то 2 217 храмов – то есть все постройки, которые их зодчие сочли достойными камня. Получается 55 на квадратный километр! Вот оно, восьмое чудо света: монастыри в несчетном количестве стоят себе тихо в сонной Бирме, а народ валом валит посмотреть на одну Эйфелеву башню или на парочку пирамид. Хунта кончится когда-нибудь, откроется миру Бирма и понависнет на каждом храме Багана по десятку туристов. Мы правильно решили — самое время съездить туда сейчас, пока туристов здесь раз, два — и обчелся, баганцы расслаблены, а сервис ненавязчивый. Взяв напрокат велосипед, вы можете колесить от храма к храму целыми днями. Цифра 2 217, впрочем, не окончательная. Куда ни посмотришь — ковыряются тощие бирманцы в юбках-лонджи и по кирпичику складывают новые храмы-ступы, зарабатывая себе таким образом хорошую «камму». Поэтому в Багане ощущаешь себя не туристом на исторических развалинах, а гостем на реконструкции архитектурного материала. Впрочем, через некоторое время все эти храмы с мощами Будды и храмы со статуями Будды сливаются в одну большую достопримечательность. Да еще жара...

Наты и Будда

Основательно исколесив долину, мы засели в чайной с видом на могучую реку Ирравади. Возница был отпущен, несмотря на обещания ждать нас совершенно бесплатно, на тот случай, если вдруг он нам понадобится. Съели чайный салат «лапек тук» (чайные листья, перемешанные с жареным кунжутом, горошком, кокосом и арахисом, сушеными креветками и имбирем) и стали неприлично мокрыми от полдюжины стаканов сладкого индийского чая с молоком. Чтобы наливали послаще, надо просто сказать «чьяук падаунг» — так называется местная сахарная пальма.

Когда спала жара, мы взяли у хозяйки гостиницы велосипеды и поехали по дюнам вдоль Ирравади в сторону золоченного колокола храма Швезигон. 

Швезигон знаменит тем, что здесь бамарские короли признали право 37 натов — проказливых анимистических духов — на место в сердце бирманских буддистов. Бирманцы всячески задабривают натов, принося к их часовенкам пальмовый самогон, деньги, сигареты и фрукты. Шоферишь — обращайся к водительскому нату, запил — к алкогольному нату. Будде они поклоняются ради будущей жизни, а натов боятся прогневать в жизни сегодняшней. Все это мы узнали на следующий день, когда сын бандерши уговорил отвезти нас в Попу. 

Попа и хунта

Я сначала решил, что опять шутки с «б» и «п» и что приглашают нас в Бобу или, на худой конец, в Бопу. Но нет, едем в Попу, потому что там главное место, где кучкуются наты, и вообще «Попа — вери бьютифул» и стоит всего 20 долларов. Выехали затемно, водитель гнал по рытвинам так, что мы опасались к приезду в ихнюю Попу лишиться собственных. Когда в рассветном небе прямо из равнины вдруг вырос семисотметровый скалистый столп с храмами, прицепившимися к самой верхушке, я было подумал, что он больше похож на другую часть тела, но тут же мысль подавил, опасаясь разгневать натов. 

Дело в том, что наты умерших прелюбодеев и преступников могут вселиться в нечестивых людей, и тогда те начинают себя вести совсем непотребно. Поэтому есть специальные посредники между людьми и духами — наткадо, жены натов, которые приглашаются на церемонии по ублажению духов, «пве». Чаще всего в этой роли выступают трансвеститы и просто гомосексуалисты. Это у них такая работа странная, но общественно полезная и уважаемая.

 Гигантский столп Талинг-Калат — все, что осталось от сердцевины вулкана, размытого за 250 тысяч лет до уровня равнины. Выгрузившись у подножия столпа и купив цветочков для Будды, мы потопали вверх по зигзагам лестницы. Место священное, а значит, подниматься надо босиком. Моя спутница пустилась в странный танец, и я было испугался, уж не вселился ли в нее нат. На самом деле она лишь прокладывала курс в обход обезьяньих экскрементов, обильно удобрявших ступени. Сами приматы носились вокруг и вели себя, как рассевшиеся вдоль лестницы торговки: склочничали и попрошайничали. Разница была в том, что торговки еще курили толстые черуты и улыбались черными от жевания бетеля зубами.

На вершине Талинг-Калита мы поставили цветочки около Будды в неприметной часовне (воды в вазах не предусмотрено, потому что цветы для Будды, а не для любования человеческих глаз) и стали впитывать панораму. Три стороны света были открыты и уходили в дымку под звон далеких колоколов, создавая в душе удивительное спокойствие. С четвертой стороны в каких-то 500 метрах поднималась поросшая лесом гора Попа. Так и стоят они друг против друга: столп с буддийскими святынями и нависающий над ним анимистический Олимп. На самой вершине хунта устроила экологически чистый курорт. Буддисты были оскорблены, что отдыхающие (то бишь нечестивцы, в которых вселились наты) плескались в бассейне на Попе выше храмов Талинг-Калит, и воду пришлось слить. Но когда курорт стал кормить монахов бесплатными обедами, купаться снова разрешили.

Хунта, похоже, держится лишь на бирманском буддизме и пофигизме. Самое распространенное выражение у бирманцев — «йа ба дэ», мол, ничего страшного. Посылает хунта поработать на благо страны на нефритовых копях — «йа ба дэ». Это как монастырь усиленного режима. От каждого бирманца ожидается, что он отойдет от мирской жизни сначала как послушник, а потом как монах. Поэтому для живущих на пару долларов в день монашество — это почетная возможность ухода от забот о хлебе насущном. Главное в результате — получить зачет в книге добрых дел, а борясь за демократию, еще неизвестно, какую карму заработаешь.

Сансет вери пьютифул

На обратном пути хлебнули пальмового самогона и в Багане снова пересели на велосипеды. Со слабыми тормозами мы все-таки доехали до Швесандо-Зеди, где, к восторгу продающих сувениры девочек, завязли в песке и свалились. Спустило колесо, остановились на ремонт около храма Манухи в деревне Мьинкаба. Монский король Мануха был в плену у баганского короля Анавраты и построил этот храм ему в укор. Гигантский Будда, лежащий внутри, кажется еще больше, потому что упирается в стены и потолок головой и ногами. Доброжелательный веломастер, проворно помогая себе снимать камеру пальцами ног, объяснил мне, что Мануха этим положением Будды хотел показать, как ему несвободно жилось в плену. 

Потом нас заманили в мастерскую, где делают изделия из лака; процесс впечатляет. Сначала из расщепленного бамбука делается каркас, он обвивается конским волосом и обмазывается раствором из смолы дерева кусум и толченых жженых буйволиных костей. Несколько дней сохнет, потом шкурится рисовой шелухой и снова обмазывается. И так до семи раз. Потом на нем выцарапывают узор и красят, скажем, красным. Дают высохнуть, полируют, и краска остается только в царапинах. Снова царапают и красят — теперь зеленой, и т.д. Получаются изящные тарелки, чаши и пиалы. К тому же эластичные — края можно сжать вместе.

Камеру залатали, лаковые стаканчики купили — день подходит к концу. «Сансет вери пьютифул!» — кричат мальчишки со ступы Мингалазеди, на которую туристский народ валит смотреть закат. Мы катим мимо. Нам уже достаточно красот в этой удивительной стране, где Будду почитают ради будущей жизни, а духов – ради сегодняшней, где духи проказничают, как дети, а дети улыбаются, как Будда. И по мере того как становится темнее и сливаются с серым небом верхушки храмов, мы вспоминаем, как сегодня утром тонули под нами в дымке пастельные равнины Бирмы, как над ними плыл колокольный звон и как это сочетание пространства и звука умиротворило наших собственных натов. В том числе и натов закатов.

Алексей Дмитриев