Особенный курс

Тимофей Яржомбек/KunstGroup Pictures

Я набираю штат. Дело это удивительное, тяжелое, но приятное, и заканчивается оно неизменным сложным ритуалом. «Каковы ваши зарплатные ожидания?» — спрашиваю я (ну хорошо, я спрашиваю: «Сколько вам надо денег?» — но могла бы спросить и про зарплатные ожидания). Я бы на месте собеседуемого ответила: «А сколько есть?», но люди, как это ни странно, обычно отвечают, называя либо сумму, которую получают на нынешнем месте работы, либо просто ту зарплату, которую хотели бы получить. Звучит этот ответ обычно примерно так: «Три с половиной». Или две, или пять — сумма, разумеется, варьируется. Спрашивается: что это значит?

Вопрос не так прост, как могло бы показаться. Конечно, «три с половиной» — это 3500 долларов США. Но неясно, имеет в виду человек сумму до вычета налогов или после. Если спросить собеседуемого напрямую, он начинает мяться, пожимать плечами и мямлить что-то невразумительное, будто это не он только что выпалил конкретный ответ на конкретный вопрос. Между тем разница между «чистой» и «грязной» зарплатой в этом случае составляет ощутимую сумму — 523 доллара. Из полутора примерно десятков моих собеседников только один назвал сумму в рублях: «У меня сейчас выходит 98 тысяч, — сказал он. — То есть три с половиной». Между тем в день нашего разговора 98000 российских рублей были равны 3639 долларам США, а в день написания этой статьи — 3663 долларам США. Впрочем, во многих компаниях курс пересчета заработной платы зафиксирован на уровне 28 рублей за доллар, и при таком пересчете зарплата моего собеседника действительно равна 3500 долларам. «Внутренний курс» фиксируется по привычке, по старой памяти и потому, что еще относительно недавно компании часто заключали трудовые договоры на сумму в долларах. При этом если бы я предложила моему собеседнику зарплату в 3500 долларов, он, вероятно, согласился бы. Затем бухгалтерия пересчитала бы эту зарплату по курсу Центробанка, и новый сотрудник потерпел бы ощутимую потерю доходов.

Было бы удобно, если бы все потенциальные сотрудники называли сумму ожидаемой зарплаты в каком-то общепринятом формате — например, в рублях до вычета налогов. В западных странах, где все думают в одной валюте и уже несколько поколений как смирились с уплатой подоходного налога, так обычно и происходит. Однако это не избавляет их от напасти, которую величайший экономист прошлого столетия Джон Мейнард Кейнс назвал иллюзией денег. Иллюзия денег — это магия номинала. Человек думает о цифрах, а не об их значении, то есть не о том, что на ту или иную сумму денег можно купить. В результате работники никогда и нигде не согласятся добровольно на то, чтобы им урезали зарплату, — даже если в стране происходит дефляция, то есть цены на товары падают. У иллюзии денег есть и обратная сторона: работники часто удовлетворяются номинальными повышениями даже если они не поспевают за инфляцией. Классический пример: если спросить человека, справедливо ли урезать чью-то зарплату на 2% в ситуации нулевой инфляции, на вас посмотрят как на сумасшедшего. Если же спросить, справедливо ли повысить зарплату на 2% при инфляции, равной 4%, ваш респондент, скорее всего, ответит, что справедливо. С математической точки зрения — и с точки зрения изменения покупательной способности работника — примеры при этом почти равноценны. Помните 1998 год? После дефолта практически все частные компании устанавливали внутренний курс пересчета зарплат. Моя, я помню, пересчитывалась тогда по курсу 16 рублей за доллар (совсем неплохой по тем временам коэффициент). Курс Центробанка был, помнится, 22 рубля за доллар, поэтому сумма моей зарплаты в рублях казалась мне настоящим оскорблением. То, что моя покупательная способность была значительно выше, чем до дефолта, когда зарплата пересчитывалась по официальному курсу 6 рублей за доллар, моего мнения изменить не могло: я не только возненавидела своего работодателя, но и почувствовала себя обедневшей. Тут можно заметить, что покупательная моя способность выросла после дефолта отчасти благодаря той же иллюзии денег. В 1998 году на цены действовала масса макроэкономических факторов, которые мы сейчас обсуждать не станем. Но был и фактор психологический: цены росли медленнее, чем себестоимость товара, потому что магия номинала не позволяла производителям и продавцам чересчур резко их поднимать. Спустя несколько лет я стала работать в компании, которая повышает зарплаты своим сотрудникам на 10% в год. Мне это казалось прекрасным, а работодатель — справедливым, хотя цены росли (и растут) куда быстрее и моя покупательная способность падала постоянно.

В российском случае иллюзия денег осложняется тем, что у каждого из нас есть одновременно несколько иллюзий — например, три: иллюзия рубля, иллюзия доллара и иллюзия евро. Это явление изучено: в 2002 году, вскоре после введения единой европейской валюты, шведские и британские ученые обзванивали своих соотечественников и задавали им вопросы о деньгах. У шведов выявили иллюзию евро: в уме они занижали реальную стоимость предметов из-за того, что их цена была указана в евро. У британских респондентов иллюзии евро не нашли — возможно, оттого, что британский фунт, в отличие от шведской кроны, был (и остается) значительно дороже евро.

Я давно заметила, что мне проще потратить любую сумму в рублях, чем ее эквивалент в долларах. Возможно, это отголосок далеких 90-х: моя личная иллюзия рубля заключается в том, что рубль — это вроде как и не деньги. Я могу купить туфли за 17 тысяч рублей. Потратить на обувь более 600 долларов? Вы с ума сошли!

Видимо, я не одна такая. Именно поэтому мои потенциальные сослуживцы называют свою зарплату в долларах. Возможно даже, что все они и все мы в душе надеемся сэкономить: вдруг, если получать зарплату в весомых долларах, а тратить только несерьезные рубли, получится остаться при деньгах?