Обобщение архитектуры
Common Ground, слайд-шоу Нормана Фостера, самодеятельное благоустройство в Америке и QR-коды Сколково на XIII Архитектурной биеннале в Венеции
Архитектурная биеннале проходит в Венеции в 13-й раз (кинофестиваль, для сравнения, в 69-й). А регулярной (раз в два года) стала в начале нашего века, превратившись из профессионального междусобойчика в главный мировой праздник архитектуры. Отразив тем самым изменения в статусе самой архитектуры — которая вдруг стала интересной всем. И ездить на нее стало так же модно, как и на кинофест, а победа на ней сравнима с получением Притцкеровской премии — архитектурной Нобелевки. Но если последние 10 лет здесь правили бал архитектурные звезды (Норман Фостер, Заха Хадид, Жан Нувель), а выставка являла собой пир фантастических форм, то сегодня все снова изменилось. Но уже совсем в другую сторону.
Тема нынешней биеннале — Common Ground. Перевести это можно по-разному: «общность взглядов», «общее основание», «точка соприкосновения». Но если позитивный посыл кажется слишком абстрактным (возьмемся за руки, друзья?), то критический очевиден. Обретя бешеную популярность, архитектура впала в самолюбование, утратила адекватность месту, забыла о своем предназначении. Звезды выпендриваются, девелоперы спекулянтствуют, власть меряется амбициями. Мегаполисы соревнуются, кто построит самый высокий (самый дорогой, самый крутой) небоскреб. А человеку счастья от архитектуры — никакого.
Как переломить эту тенденцию? Кто — кроме вышеперечисленных — может быть субъектом архитектуры? И может ли им стать обычный человек? Ответить на эти вопросы взялся куратор биеннале — английский зодчий Дэвид Чипперфилд. Он не просто талантище, но и большой молодец. Свою собственную архитектуру не стремится сделать броской, эффектной — но в обязательной гармонии с местом, контекстом историческим и социальным (самый лучший пример — недавняя реконструкция Нового музея в Берлине). И в Арсенал (где проходит кураторская часть биеннале) позвал тех, кто думает именно об этом.
Самым заметным сюжетом его экспозиции оказалась именно незаметность звезд. Не то, чтоб Чипперфилд попытался вообще отменить этот институт. Это в наше время едва ли возможно. Но он слишком хорошо осознает, насколько негативную роль они стали играть: презирая контекст, строят по всему миру одно и то же, превращают свои здания в аттракционы, игнорируя реальные нужды людей, не растят учеников, не создают теорий. Поэтому куратор заставил их выступить в иной роли: не показывать свои новые объекты, а порефлексировать над тем, откуда они берутся и так ли уж они прекрасны.
Звезды строят по всему миру одно и то же, превращают свои здания в аттракционы, игнорируя реальные нужды людей, не растят учеников, не создают теорий
Великая и ужасная Заха Хадид рассказала, из какой шинели она вышла — это биоморфная архитектура 1960–1970-х, Феликс Кандела, Фрай Отто и прочие. Несмотря на то, что те искренние поиски созвучия науки и природы страшно далеки от роскошного центра Гейдара Алиева в Баку, где идеологию одевают в модные одежды. А известный по проекту пермского музея Валерио Олджиати просто заставил всех великих собрать источники вдохновения – в виде маленьких фотографий. И если американец Стивен Холл показывает то, на что сам похож (в частности, «горизонтальные небоскребы» Эль Лисицкого), то японцы (от Арато Исодзаки до Джуньи Ишигами) объединены пристрастием к тончайшей графике. Любопытно, что точно такой же проект делал Барт Голдхорн на последней «АрхМоскве» — и наши архитекторы ровно так же разделились на тех, кто гордо занимает свое место в историческом строю и тех, кто смущается такими параллелями, выбирая путь ассоциаций.
Норман Фостер присутствует на биеннале в двух ролях. Во-первых, как режиссер слайд-шоу. Он тоже попросил своих коллег рассказать о том, что их волнует, прислав по одной фотографии. Все это он смонтировал в эффектное шоу, которое мерцает и грохочет в первом зале Арсенала. Правда, волнуют их вещи вполне очевидные: протестное движение (Москва и Минск — в качестве обязательных героев), спорт, религия, катастрофы. И то, чем архитектура кончается, — руины. О собственном творчестве Фостер высказался иронично. В центральном павильоне стоит макет его знаменитого банка в Гонконге. Рядом — триптих, запечатлевший шедевр (то есть, укореняющий его в вечности), а с другой стороны — видео, повествующее о митингах, которые идут под его стенами (то есть, непрерывное сомнение в этой укорененности).
Вдумчивые швейцарцы Жак Херцог и Пьер де Мерон, авторы «Птичьего гнезда» в Пекине и галереи Tate Modern в Лондоне, повествуют о том, как мучительно строится их филармония в Гамбурге. Сначала проект стоил 40 млн евро, потом оброс новыми функциями — гостиница, паркинг, апартаменты (известная в России история: просто так учреждение культуры не построишь). Цена выросла до 186 млн, а потом все оказалось так сложно совместить, что финальный расчет зашкалил за 500 млн. Это, конечно, вопрос престижа: иметь лучший в Европе концертный зал. Но местная пресса негодует: куда идут деньги налогоплательщиков? Архитекторы выставляют все эти статьи (размером в человеческий рост), а рядом — макет главного зала с уникальной акустикой. Это, с одной стороны, демонстрация полной прозрачности процесса. Но, с другой, все эти статьи — исключительно про бюджет, про архитектуру в них ни слова. И это, конечно, намек (или даже жалоба) на то, что авторы строят шедевр, который останется в веках, а к ним тут пристают с какой-то прозой.
Никаких тенденций — сегодня носят хай-тек, завтра будут носить классику — биеннале не демонстрирует
Англичане в своем павильоне задумались о том, чего не хватает их архитектуре. И чей опыт стоило бы перенять. В Бразилии им приглянулись школы Оскара Нимейера, в Китае — жилищная политика компартии, а в России они обнаружили «бумажную архитектуру» 1980-х. Британцы были потрясены не только высочайшим качеством этой графики, но и теми ухищрениями, на которые приходилось идти русским архитекторам, чтобы просочиться сквозь «железный занавес». Но вывода о благотворности несвободы для творчества они благоразумно не сделали. «Наши же архитекторы не хотят рисковать и экспериментировать!» — резюмировали они опыт Юрия Аввакумова, Александра Бродского, Михаила Белова, Тотана Кузембаева.
Другое дело, что под «экспериментом» сегодня подразумевается уже не поиск новых форм. Никаких тенденций — сегодня носят хай-тек, завтра будут носить классику — биеннале не демонстрирует. И неслучайно сразу несколько экспозиций являют собою горы макетов, намекая, что благодаря компьютеру форма сегодня может быть сколь угодно фантастической. Правда в чистом виде она больше никого не чарует. Куда более важными стали другие вопросы: кому она нужна, кто ее пользователь.
Недостроенный небоскреб в Каракасе местные жители обжили «самозахватом». Путь, известный и нам, но там руку приложил архитектор — и все стало осмысленным и обаятельным. А участок на Моран-стрит в Детройте освоили уже художники, превратив каждый квадратный метр в архитектурную инсталляцию — смешно, но вполне жизнеспособно. Все это воспроизведено здесь почти в натуральную величину. Индианка Анупама Кунду тоже привезла в Венецию свой собственный дом, возведя его под сводами Арсенала силами индийских рабочих из индийских же материалов: рукотворность против конвейера, локальное побеждает глобализм.
Прохудился в городке водопровод — строим через него мостик. Скучная была парковка — сажаем на ней цветочки. Не было жизни на площади — соорудим общественный огород. Они ничего не просят у государства, а сами решают, что нужно, где взять деньги и как это будет выглядеть
Но самый развернутый ответ на вопрос, кто может быть новым субъектом архитектуры, дает американский павильон. Речь о том, что по всей Америке идет процесс самодеятельного благоустройства. Архитекторы вместе с местными коммьюнити решают простые, казалось бы, проблемы. Прохудился в городке водопровод — строим через него мостик. Скучная была парковка — сажаем на ней цветочки. Не было жизни на площади — соорудим общественный огород. Они ничего не просят у государства, а сами решают, что нужно, где взять деньги и как это будет выглядеть. Архитектор становится не творцом форм, а менеджером, жители же обретают идентичность с местом и чувство причастности к процессу. Кураторы выбрали 150 лучших проектов из 500 присланных на конкурс и вывесили их в виде интерактивной инсталляции: тянешь за планшет — а он приоткрывает на стене кратко сформулированную суть проблемы. Это как бы не архитектура (где тут крутизна форм и роскошь технологий?), но на самом-то деле именно это сегодня и есть архитектура. Отрадно, что у нас такие процессы тоже идут — в Митино и в Печатниках, на «АрхФерме» и в Почаинском овраге Нижнего Новгорода. Чаще, правда, наши сообщества объединяются только в отрицании — например, проекта Стены на пермской эспланаде.
Российский павильон по сравнению с другими национальными павильонами, где все про людей, про их нужды и проблемы, выглядит вызывающе
Россия же шиканула. Наш павильон демонстрирует проекты иннограда Сколково, а потому называется i-city. На входе каждому посетителю выдается айпэд, а дальше он попадает в купольное пространство а-ля римский Пантеон, все стены которого состоят из QR-кодов. Наводя айпад на какой-то из них, посетитель получает информацию о каком-то из сколковских проектов. Не менее увлекателен и нижний зал, который зовется i-land. В темноте мерцают крохотные звездочки-дырочки, прильнув к которым можно разглядеть фотографии сколковских предтеч — советских наукоградов послевоенного времени. Их закрытость и породила эту экспозиционную метафору «шпионажа». Удивительно, насколько точно эта тема барьеров между человеком и информацией объединила верхний и нижний зал — хотя, казалось бы, что общего между тоталитарным СССР и новой открытой Россией?
Все это очень красиво и очень технологично — хотя по сравнению с другими национальными павильонами, где все про людей, про их нужды и проблемы, выглядит вызывающе. Тем не менее Россия получила один из 5 призов биеннале — специальное упоминание жюри, которое не смогло не признать очевидного. Интересно, что концепцию нашей экспозиции сочинил комиссар павильона Григорий Ревзин (QR-кодами занимался Константин Чернозатонский) — и это уже вторая на его счету победа: в 2000 году, также пойдя вразрез с другими павильонами, мы получили такой же приз. А создавал пространство выставки архитектор Сергей Чобан, сокуратором которого был новый главный архитектор Москвы — Сергей Кузнецов. И это, конечно, тоже сулит нам интересные перспективы.
