Обительские диковины

Что, в самом деле, за однообразие – чебуречная да чебуречная. Давайте теперь поговорим о чем-нибудь более возвышенном, благо от Солянского проезда рукой подать до замечательного кафе «Аист». Там хоть и накурено, но в целом атмосфера более позитивная, да и публика интеллигентнее. Ведь сегодня мы собирались беседовать о хороших новостях, так что дополнительная доза оптимизма будет весьма кстати.

Итак, старая Москва не только уходит, но иногда и неожиданно возвращается, ряд примеров чего можно наблюдать в ближайшей округе. Ради такого зрелища стоит не полениться и вскарабкаться на крутые склоны Ивановской горы. Особняк, стоящий во дворе дома №3 по улице Забелина, до сих пор не вызывал особых эстетических эмоций, но пару лет назад вдруг превратился в жемчужину древнерусского зодчества. Под штукатуркой реставраторы обнаружили палаты XVII века, изукрашенные необычным узором-елочкой. Его видно в левой части главного фасада, а если обойти дом слева, то можно наблюдать еще и окошко с таким же орнаментом. Единственный исторический аналог – стоящая напротив церковь Владимира в Старых Садах. Неслучайное сходство указывает на то, что теперь нам известен дом заказчика знаменитого храма, хотя имя благодетеля по-прежнему остается неизвестным.

Чуть далее – укромный висячий садик, тихая московская гавань, неоднократно принимавшая уставших краеведов в свои объятия. Вот и сейчас, привычно свернувши за угол, обнаруживаю на привычном месте почетного ветерана морфлота Дмитрия Павловича, задумчиво созерцающего замшелые доминанты стоящих перед ним колоколен. Четвертый год одним чаем лечится, похорошел, поправился, стал в здешних краях авторитетом – приглашает осмотреть недоступные простому туристу диковины древней Ивановской обители.

Поднимаемся в гору: места-то все сплошь знакомые, тени минувшего роятся в ветвях заснеженных тополей. Княжий двор среди скрипучих яблонь, город виднеется где-то у самого горизонта, а здесь, в Старых Садах, – угодья. К лету наезжают дачники, горланят матерные песни да воруют великокняжескую ежевику, никакого сладу с мерзавцами. А весной здесь самое раздолье, яблони в цвету, соловьи поют-заливаются. Потом уже, когда монастырь обустроился, раз в год, в конце августа, тут еще была ярмарка – выездная торговля, карусели и прочие удовольствия. Удивительно, что в прошлом году она снова вернулась: прямо на проезжей части улицы Забелина периодически разворачиваются лотки с разнообразнейшей подмосковной продукцией, от мясных ног до плюшевых пингвинов.

А то еще одно время здесь вот как развлекались: проснутся жители, дернут рассолу – и, словно в синематограф, бегут к Ивановскому, наблюдать Салтычихины фортели. Первые 11 лет душегубица пребывала в монастырском подземелье, а потом вышла поблажка – еще 22 года в отдельном номере окном в переулочек. День-деньской развлекала зрителей извозчицкой руганью, богатырским посвистом и зубовным скрежетом, а между делом, презрев строгость монастырских уставов, оголтело блудила с отдельными представителями караульной службы. Так и не раскаялась.

– Чудные дела, Дмитрий Павлович. А скажи вот еще что: это не с тобой ли нас на углу у продуктового трижды за ночь наряд прихватывал?

– Нет, это какой-то дембель был, Владиком представился, очень гордился боевыми татуировками, свидетельствующими о доблестном выполнении секретного интернационального долга. Вас примут, а он как рванет рубаху, как явит им рыкучего зверя на левом предплечье и розу ветров в надпупочной впадине, так они тут же по тормозам. Хороший был человек, вежливый.

– А что, коллега, вспомним былое?

– Увольте, я теперь совсем не тот, чем и приобрел заслуженное уважение окрестных жителей. А дабы с честью и достоинством помянуть все, достойное поминания, проследуем на монастырскую балюстраду, окинем взором бескрайние просторы родимой Солянки.

Сначала мы заходим в собор, все еще разбитый на этажи деревянными перекрытиями, сооруженными для хранения какого-то секретного архива. Как ни странно, чужеродное сооружение пощадило убранство храма – сохранились и живопись, и белокаменная резьба, и искусственный мрамор. Дмитрий Павлович уверяет, что столь редкое везение в годы гонений почему-то сопутствовало храмам, посвященным Иоанну Предтече. На хорах пол до сих пор покрыт досками 80-90 сантиметров шириной.

Выход на крышу собора через чердак, над порогом – отполированная лбами деревянная балка. Полагаю, первым приложился разместивший ее здесь зодчий Быковский. С тех пор отмечались все охочие до любования городскими красотами посетители: сначала ивановские сестры и послушницы, потом – сотрудники НКВД, содержавшие здесь концлагерь на четыре сотни человекомест.

Панорама сверху открывается раздольная, куда ни глянь – всюду столица, многоликая, многофункциональная, многонациональная и многоконфессиональная. Последнее качество раскрывается особенно наглядно: сразу за крестами монастырских колоколен виднеются верхи хоральной синагоги и лютеранской церкви. В свинцовом небе парят редкие чайки и альбатросы, порывистый ветер доносит далекий шум пяти морей и звон кремлевских курантов. А снизу, сквозь клубы выхлопного газа, сквозь ядовитые городские миазмы и испарения, пробиваются вековечные ароматы монастырской пекарни.