Не бульвар

Страстной бульвар – явление во многом исключительное. Это вовсе и не бульвар, а крупный зеленый массив. На Страстном при известном усердии и заблудиться недолго. Такая размашистость суть следствие объединения бульвара с Нарышкинским сквером, разбитым в конце XIX века на месте Сенной площади (граница бульвара и сквера до сих пор хорошо заметна). Про бывшую площадь все путеводители сообщают только то, что днем здесь торговали сеном, а по ночам грабили. Один из очевидцев XIX века так и писал: «При наступившей темноте, но даже еще не поздно вечером, с площади доносились крики: «Караул, грабят!» – и от нас более храбрые выбегали на площадь, а менее мужественные отворяли форточки и возможно внушительно и громко возглашали: «Идем». Зато теперь совсем другое дело, вместо сена – ухоженные газоны, вместо разбойников – блондинки с химическими коктейлями в жестяных баночках.

Народ справедливо полагает Страстным бульваром все, возлежащее позади бывшего кинотеатра «Россия». Хотя начало бульвара (вдоль домов №2-8) давно превратилось в транспортный узел. А второй вход на бульвар, с другого фланга Пушкинской площади, на самом деле называется Большим Путинковским переулком. Из него открывается вид на сказочную церковь Рождества Богородицы в Путинках, мой самый любимый памятник русского зодчества. Правда, теперь его перебивают хромированные ворота ресторанного дворика, особенно не залюбуешься. Рядом шехтелевская типография «Утро России» и главное ее украшение – один из двух сохранившихся барельефов, изготовленных по ленинскому плану монументальной пропаганды (второй на стене Петровского пассажа). Ужасно скромная вещь, размером меньше стенгазеты, а какая потрясающая сила художественного воздействия. «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят...»

«Утро России» соединяется с формальным началом бульвара обычным проходом между двумя невзрачными зданиями, в одном из которых проживал композитор Рахманинов. Это не просто так подворотня, а Малый Путинковский переулок. И даже неприметный торец бульвара, где поворачивают троллейбусы, носит гордое имя Нарышкинский проезд. Странно, что в пору глобальных переименований советского времени в самом центре могло затеряться столь аристократическое название.

Внешняя сторона Страстного открывается стройплощадкой. Еще недавно на ее месте стоял исключительно трогательный одноэтажный особняк. Проживавший здесь дворянин Сухово-Кобылин однажды был уличен в убийстве своей служанки, одновременно любовницы и одновременно француженки Симон-Деманш: в доме были обнаружены пятна крови. Потом-то его оправдали, но по судам да изоляторам он успел намотаться предостаточно. Это произвело на подсудимого такое впечатление, что из обыкновенного барчука он превратился в русского классика, памятного нам, в частности, драмой «Смерть Тарелкина». Дом Сухово-Кобылина был торжественно ликвидирован в рамках подготовки города к празднованию 850-летия. Потом, правда, кто-то из краеведов взялся утверждать, что классик проживал не в особняке, а в дворовом флигеле, но теперь это не важно – в прошлом году снесли и флигель. Роют котлован под автостоянку.

Дальнейшая часть внешнего проезда по-прежнему достойна пристального обозрения. Невысокий особнячок, потом густо заросший деревьями двор старой усадьбы. Несмотря на множественные переделки, она сохраняет именно усадебное очарование – остатки флигелей, вьюн на стенах, подпертая кирпичными контрфорсами ограда и даже настоящая песья конура у входа. А посреди зарослей прячется замечательный монумент дважды Герою Социалистического Труда, члену партии с 1896 года, Петрову Федору Николаевичу – за неоспоримый вклад в революционное движение.

Следом располагается великолепная классическая усадьба Гагариных, по степени сохранности элементов – огромного главного дома, полукруглого двора, сада с ампирной часовней – сравнимая разве с Голицынской больницей на Ленинском проспекте. Это тоже больница, Екатерининская, занимающая этот дом с 1828 года. Скоро ее обещают выселить и отдать усадьбу страдающему квартирным вопросом Музею Москвы. В 1812 году в этом доме квартировался сам Стендаль. Да и вообще, история Страстного полным-полна славными именами деятелей московской литературы и журналистики. Здесь успели отметиться Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Лев Толстой, Крылов, Чехов, Гиляровский, Маяковский, Булгаков, Ильф и Петров и многие-многие другие. Здесь располагались редакции «Московских ведомостей», «Русского вестника», «Огонька» и даже культового журнала «За рулем». На бульваре уже есть памятники Высоцкому и Рахманинову (этот, кстати, стоит как раз на том месте, где прежде в праздники становился шатер, в котором «производилась вольная продажа вина (водки) с распитием его на месте»). Если следовать избранной логике и расставлять памятники через каждые 150 метров, то в начале бульвара еще как раз остается место для монумента какому-нибудь собирательному образу российского журналиста, графомана и писаки.

А вот современность Страстного нельзя назвать слишком яркой. Это место неспешного отдыха, где можно просто валяться на травке и ни о чем не думать, а таких мест в центре совсем немного. На днях я наблюдал встречу двух старых друзей, молодые люди на соседней скамейке вспоминали былое:

– А Толик, Толик-то, третий год не торчит, а сам весь грустный, будто помирать собрался!

– А Череп, наоборот, ходит такой весь радостный, а сам сторчался на фиг, долго не протянет!

И тогда я спросил их: «Уважаемые, а чем лично для вас памятно это место?»

– Да ты что, это же известная точка, вон там раньше дурью торговали и курили все там же, а когда шла облава, то целые косяки в траву выбрасывали, если было подойти утром и порыться в траве, то чужого добра можно было насобирать полные карманы!

Подумать только, а я и не знал. Наши волшебные бульвары порою бывают исключительно многоликими.