Наталья Дудинцева: «Чем он меня подкупил? Он пел мне романсы»

О знакомстве с мужем

В 1935 году я окончила десятый класс, провалилась на вступительных экзаменах в МГУ и пошла на курсы подготовки в вуз. Я жила на Таганке по адресу Большая Коммунистическая, 4 (сейчас — Александра Солженицына. — БГ). На этой самой Таганке я села на трамвай «Б» и поехала на курсы на Красных Воротах. Когда я вошла в это унылое здание и села в аудитории, ко мне подсела девочка. Я была ужасная дылда. Единственное, что было во мне красивого, — это волосы: светлые, пышные, волнистые. Девочка была темноволосая, со светлыми глазами, хорошенькая и небольшого роста. Она оказалась тоже Наташей и впоследствии стала моей лучшей подругой.

За нами сели два юноши, один из них был очень аккуратный и много молчал. А второй был наголо стриженный, с круглой головой, страшно загорелый и кошмарно нескладный. Он ужасно много говорил, но получалось очень интересно. При первом же знакомстве вручил мне книжечку, в которой был напечатан его рассказ, победивший на одном из всесоюзных конкурсов. Я этот рассказ прочитала. Мне он очень не понравился. Автор его стал впоследствии моим мужем. Володя мне наврал, что ему 19 лет (мне было 18), хотя потом оказалось, что он на год меня младше. Чем он меня подкупил? Он пел мне романсы.

О первом свидании

У меня было отличное голубое платье, сзади немножко открытое, с оборкой. Тогда двери у трамваев автоматически не закрывались, и я ловко запрыгивала на заднюю площадку. Когда я на нее запрыгнула в тот день, на площадке стояли парни, и они сказали: «Девушка спешит на свидание». Тогда шел фильм с таким названием. Они угадали.

Мы с Володей обычно гуляли в парке «Сокольники», но не там, где все было цивилизованно и культурно, а ходили в лес. Мама мне как-то сказала: «Видела я твоего парня. Забулдыга какой-то». Он одевался, с его точки зрения, очень красочно, как художник. Но это все так на нем странно смотрелось — какие-то широкие штаны, яркий шарф. Когда я привела его домой, он, бедный, страшно смущался моей мамы. Ему надо было сморкаться, и он доставал платок, наклонял голову под стол и там сморкался.

Об университете

Наконец я поступила в МГУ на географический. Володя сказал: «Я буду писателем. Но для того, чтобы быть писателем, учиться не надо. Надо знать жизнь. Поэтому мне нужна профессия, с которой я смогу узнать жизнь». И он поступил в Московский юридический институт (сейчас это факультет МГУ).

Встречались мы ежедневно. И поскольку часов у нас не было, мы едва успевали на последний трамвай. Когда я наконец приезжала домой, мама меня страшно ругала. Бедный Володька уже не успевал ни на какой трамвай. Он шел пешком или прицеплялся к проезжающему грузовику и перемахивал через борт. Так однажды он перемахнул через борт грузовика с раствором извести.

О девичьих капризах

Я была очень капризной. Однажды мы с Володей вскочили на заднюю площадку трамвая, поехали. Вдруг он, бедный, зевнул. Меня это страшно возмутило: как это он в присутствии подруги, в которую влюблен, зевает? Я на ходу соскочила с этой задней площадки и побежала вперед. Слышу сзади топот. В конце концов состоялось примирение. Когда я рассказала об этом подругам, они страшно надо мной издевались и потом всегда спрашивали: «Ну как, он больше не зевает?» Он мне часто делал предложение, но почему-то замуж выходить мне тогда совсем не хотелось.

О войне

Когда я провожала Володю в армию в 1940 году, мы шли очень весело. В кино шел «Большой вальс» (американский фильм 1938 года, посвященный творчеству И.Штрауса. — БГ), и мы напевали мелодию из фильма. Мы не думали, что может нас ждать.

Начался 1941 год, и все изменилось. В Москве была запоздалая весна, только в конце мая распустились листья. 22 июня мама отправила меня за хлебом, и в булочной я услышала радио — голос Левитана. Я побежала на почту посылать Володе телеграмму. Он, конечно, эту телеграмму не получил.

Начались бомбежки Москвы. Когда я утром ехала на трамвае на учебу, я видела разрушенные за ночь здания. Но все так быстро расчищали, что-то убирали, что-то прикрывали, что, когда я ехала обратно, часто была уже чистая площадка, будто бы там и не было никакого здания. Улицу Осипенко (сейчас — Садовническая. — БГ) бомбили очень часто. Там в доме на первом этаже жила моя двоюродная сестра с детьми. Однажды бомба упала им под окно, но не разорвалась. А еще один раз у них в доме спал товарищ сына. Когда мальчик открыл глаза, он оказался на открытом воздухе — стена была разрушена, а кровать стояла прямо над обрывом.

Учебная бомбежка на второй день войны была страшнее всего — мы-то думали, что это настоящая. В настоящую бомбежку такого страшного стука по крышам не было.

Сирены, которые завывали перед началом бомбежек, прямо душу тянули. Но все равно приходилось ехать в университет. По вечерам мы собирались и из бочек с водой тушили пожары от зажигательных снарядов.

О жизни после университета

Когда я окончила университет, наступило еще более мрачное время. Шла война. Мы мечтали заняться своей географией в экспедициях, научной работой… А нас отправили работать учителями, причем не в Москве, а в провинции. Я попала на Урал, в Уфу. В провинции есть вообще было нечего.

В уфимском городском отделе народного образования меня поставили перед картой и сказали: «Можем отправить в горы, а можем в степь, выбирай. Я, конечно, выбрала горы — поселок Тукан. И ошиблась — там был страшный голод. До начала занятий мы грузили руду, работа была очень тяжелая.

А Володя в это время на Ленинградском фронте получил четыре ранения, попал в госпиталь в Барнауле. Затем его назначили помощником прокурора в Новосибирске. И он мне написал в Тукан: нам наконец пора пожениться.

Об антисоветчине и потере сознания

Когда читают первый роман Дудинцева «Не хлебом единым», удивляются, почему его трудно было напечатать, он же вовсе не антисоветский. Однако из-за его откровенности и описания советской бюрократии главный редактор «Нового мира» Константин Симонов напечатал романс большим трудом.

Перед первым обсуждением романа в Доме литераторов в 1956 году вся улица была заполнена народом. Протолкнуться сквозь толпу было невозможно, даже нас не пропускали. Володя говорил: «Я автор этой книги», — а ему в ответ повторяли: «Я автор, я автор». Наконец мы увидели белую, седую голову Симонова, вцепились в него и через черный ход, как пробка из-под шампанского, вместе с какой-то кучей непонятного народа влетели в зал.

В первом ряду сидели официальные лица, за ними — писатели. Писатели сдержанно хвалили роман и делали упор на том, что никакой антисоветчины в нем нет. Но тут выступил Паустовский и со свойственной ему инфантильностью начал хвалить роман откровенно, подчеркивая те его стороны, которые просто не могли понравиться власти. И те, что сидели в первом ряду, сразу застрочили в своих блокнотах. Симонов ахнул: «Все пропало».

И действительно, через некоторое время состоялось другое обсуждение романа. На нем выступали уже с критикой, ругали страшно. На этот раз Симонов уже не хвалил Володю. Он, к нашему изумлению, начал ругать Дудинцева и его роман, говорить, что Володя его подвел, что он написал «очернительское, страшное произведение». Володя молча сидел и слушал. А потом потерял сознание.

Впоследствии Симонов все равно простился с местом главного редактора в «Новом мире» и отправился в «почетную ссылку» — на два года в Ташкент.

О том, как строили дом на Волге

В 1957 году, когда все-таки вышел первый роман, у нас уже было четверо детей — полный комплект. Владимир Дмитриевич к тому моменту стал очень популярным, и у нас появилось много знакомых.

Среди этих знакомых была Надежда Александровна Павлович, поэтесса и биограф Блока. Она сказала, что хочет быть Володе названой матерью и названой бабушкой его детей. Она очень нас опекала, а мы опекали ее, поскольку она была очень старая, но, кстати, гораздо моложе, чем я сейчас — мне 97.

Каждый раз, когда наступало лето, была проблема — детей вывезти из Москвы, и приходилось что-то снимать. Володе очень нравилось рыбачить в Тверской области, и директор станции «Рыболов-спортсмен» в поселке Новомелково как-то предложил ему купить половину поповского дома в поселке. Стоило все 17 тысяч, а денег у нас не было. Тогда Павлович сказала: «Я тебе дам эти деньги. Никакой расписки не надо — ты же мой сын». Так мы начали строить свой дом.

Строительство тянулось крайне медленно, потому что денег у нас не было. Младшему сыну Ване, когда мы начали, было четыре года, а когда дом достроился, он уже женился. Сначала нам удалось нанять рабочих, которые раскопали подвальное помещение и сделали часть фундамента, но потом деньги кончились, и мы строили дом своими руками: он и я — главный каменщик. Еще 17-летним он обещал мне: «Я построю тебе дом». Не предупредил, правда, что я буду каменщиком. Подрос сын, тоже начал помогать. Бывало, дети идут на Волгу, а Ваня постукивает молотком, и мы кладем кирпичи. Они кричат: «Ваня, пойдем купаться!», а он: «Не могу». Часто помогали гости.

О КГБ

У Владимира Дмитриевича был так называемый надзиратель, Михал Иваныч. Он был якобы приставлен от Союза писателей, но на самом деле был от КГБ. Приходил к нам пить чай, я ему пирожки пекла. Наша дружба закончилась внезапно. Когда Володю стало принято ругать, нас начали часто приглашать на приемы в иностранные посольства. Однажды после приема в шведском посольстве кто-то из дипломатов предложил нас подвезти. В зеркало заднего вида мы заметили хвост. Когда зашли в лифт, слышим — топот ног по лестнице. Приходят дети с прогулки, говорят, какие-то мужчины про нас расспрашивали. Тут Володя не выдержал, позвонил Михал Иванычу и говорит ему: «За кого вы нас принимаете? Нельзя же вести себя так топорно!» Тот возмутился — не наше это ведомство, говорит. После этого мы больше его не встречали.