Москва сувенирная

Высокий, худой и расслабленный Алекс Шведер воскресным утром пьет кофе вместе с организаторами своей выставки и друзьями. Куратор Надим Самман делится впечатлениями о ночной жизни Китай-города: «Это был действительно большой парень. Он танцевал на стойке бара без футболки, а потом упал на бутылки на баре. Никто не обратил внимания. Спустя какое-то время он встал и продолжил». Шведер, как оказалось, ночной жизнью не интересуется. «Я гулял. Был на Красной площади. Красиво», — говорит он.

Работы Алекса Шведера в жанре «перформативной архитектуры» — это динамичные сооружения: качели, диван, который меняется в зависимости от формы твоего тела, модель многоквартирного дома, обитатели которого меняют пространство на глазах у зрителя. С человеком, который занимается современным искусством и выдумывает «архитектуру будущего» — интерактивную, экспериментальную, меняющуюся вместе с пользователями, недолговременную и одновременно функциональную, — мы решили погулять по старой Москве. Крутицкое подворье, памятник XVII века, и один из старейших московских монастырей — Новоспасский мужской — должны стать для него новым экспериментом.

В Москву Шведер приехал впервые, но русское и советское отношение к пространству уже повлияло на его искусство: «Я читал книгу Светланы Бойм «Общие места», о коммунальных квартирах. Меня завораживает, что люди вынуждены жить в общем пространстве: они влияют на него, оно влияет на них». Взаимосвязи между архитектурой и жителями зданий Шведер пытается показать в своих работах. «Стабильность», один из объектов выставки «Архитектура перформанса», — это коммуналка для двоих в виде огромных качелей: каждый из жильцов такой квартиры вынужден подстраиваться под движения другого жильца. «У меня нет стремления что-то доказать или продвинуть какую-то идею, меня интересуют взаимосвязи между людьми и объектами, которые они создают». По мнению Шведера, архитектура всегда идеологична.

«Когда я был молод, я очень любил конструктивизм, и я не очень понимал исторические здания. Я искал единственно правильный и лучший способ создания вещей, —говорит Шведер, пока мы идем к Крутицкому подворью. — Но теперь я не думаю, что есть какой-то правильный способ. Мне просто интересно, как здания отражают образ жизни людей». У кирпичных стен художник застывает: «Это великолепно! Кто мог подумать, что у меня прямо поблизости от отеля такое!» Рассказываю ему про шатровые колокольни и кокошники над окнами, названные так, потому что по форме напоминают женский головной убор. «Эти колонны перед входом огромны, — Шведер рассматривает кирпичную кладку портала Малого Успенского собора. — Они же не только для поддержки крыши. Они чрезмерны, будто поддерживают большее. Мне нравятся такие детали. В них нет практического смысла. Но это же путь к небесам». Увидев иконы в серебряных окладах, Алекс удивляется: «Они трехмерные!»

Обходим подворье кругом, рассказываю про смену правящих династий в XVII веке, Смутное время, никоновскую церковную реформу и XVIII век, начавшийся с петровских преобразований: «Тогда же подворье пришло в упадок — здесь были казармы. А в советское время даже общежития». «Люди должны были жить здесь? — удивляется Алекс. — Мне кажется это забавным. Художник Кабаков тоже как-то занимался проблемой общего пространства, когда люди должны были жить вместе. Когда это ничье место».

На заднем дворе на крыльце одного из зданий постелена ковровая дорожка, которая раньше, очевидно, лежала на полу одной из церквей. «Зачем здесь нужен ковер? — интересуется Шведер. — Кто-то его просто положил для красоты?» Пожилая женщина сидит в нише на стуле и смотрит на нас: «Сфотографируйте лучше виноград. За два года вырос, такого больше нигде нет», — показывает она на обвившие церковь ветви.

«Люди меняют пространство незаметными на первый взгляд деталями, — Шведер фотографирует цветы. — Процесс медленнее и незаметнее, мне нравится временность этих изменений, неглобальность».

От Крутицкого подворья идем к Новоспасскому мужскому монастырю. Тут и там раскиданы сталинки, кирпичные многоэтажки, на горизонте торчат монолитные высотки. Стены самого монастыря белые, приземистые — середина XVII века. «Это то, что мне нравится в городе. Он не должен быть одинаковым, — Шведер осматривается кругом. — Разнообразие делает Москву Москвой». Типичному москвичу, жертве разнообразия, гораздо более гармоничными кажутся города, выстроенные примерно в одно время, а отдельные красивые здания, собранные вместе, дают ощущение хаоса и какофонии. Сообщаю об этом Шведеру, но он не согласен: «Приятно видеть населенное пространство, которое отражает твой образ жизни. Здесь немножко хаотично, незапланированно, как в жизни. Почему нам хочется все планировать?»

Заходим в монастырский собор. В молельном зале храма на нас из-под купола смотрит Христос. Рассказываю легенду о том, как князь Владимир в X веке восхитился красотой Софийского собора в Константинополе и, увидев Богородицу, смотрящую на него, выбрал для Руси православие. «Пространства создаются для того, чтобы произвести на нас впечатление, и это работает. Трансцендентный опыт передавался через архитектуру — ты это просто ощущаешь. А в московском метро, этом удивительном дворце для масс, этот эффект достигался за счет контраста между роскошью интерьера станций и скудностью домашнего быта».

Мы стоим в глубине храма, рассматриваем богато украшенный золотом иконостас. Шведер обводит взглядом стены, а затем долго наблюдает за людьми в храме: прихожане целуют иконы, что на стенах, женщины мелкими и аккуратными, привычными движениями чистят подсвечники от прилипшего воска. «Люди стараются быть как можно ближе к объекту поклонения, но они же не сами иконы целуют. Между ними и иконами есть вот эта оболочка: здания, стекло, — Шведер говорит полушепотом. — Какое у этих людей привычное, выработанное отношение к этому пространству. Я просто готов смотреть за их уборкой часами». Наша прогулка заканчивается. На выходе из храма Шведер признается, что наконец придумал новый экспонат для выставки. «Меня просили сделать, а я не знал, что именно. Теперь знаю».