Люди большого города. Дендролог-таксатор

О тайге и московских парках

Таксатор — это главный человек в лесоустройстве. Нас можно сравнить с геологами в горном деле. Мы первыми выса­живались с вертолета в нехоженую тайгу. Жили там по несколько месяцев, изучали лес: его высоту, густоту, возраст, видовой состав. И составляли лесные карты. Осина на этих картах зеленого цвета, сосна — красная, ель — фиолетовая. Чем старше лес, тем цвет темнее. Уже за нами шли охотоустроители, размечали лес на охотничьи участки. Фитопатологи, если мы какие-то болезни деревьев обнаружим. По нашим картам составляли план рубок.

Так я 35 лет проработал в лесоустройстве, а потом вышел на пенсию — после 15 сезонов на Севере. И теперь занимаюсь почти тем же самым в московских парках: провожу их инвентаризацию, делаю ландшафтное описание. Тут, конечно, более подробная, чем в тайге, работа. Если там участок мог быть в несколько гектаров, то в Мос­кве и по 20 квадратных метров случается. Так, на 250 гектаров Царицынского парка у нас ушло пять месяцев.

О медведях, кошках и бомжах

В тайге работали в диких местах, так что нам полагались ружья. Первая встреча с медведем, конечно, запомнилась мне на­долго. Чувствую, собака жмется к ногам, медведя учуяла. А я ничего не вижу, только ружье взял и приготовился. Потом появля­ется медведь: весна еще, голодный, весь драный, как Чебурашка. У него шерсть осталась только на голове и на концах лап — видно, лазил по валежнику, личинок искал. Смотрю, бедного моего щенка уже нет — убежал куда-то. А медведь идет, и что у него на уме, непонятно. Пришлось метров с двадцати произвести выстрел. К счастью, с первого выстрела и убил.

В Москве зверей крупнее белки я не встречал, хотя кабаньи следы в «Лосином Острове» видел. Зато домашние жи­вотные встречаются. Как-то нам пришлось обходить стаю бродячих собак. Или вот из Битцевского лесопарка история. Идем мы по тропинке, и тут из густой лещины на дорогу выскакивает кот. Обыкновенный такой, полосатый. Посмотрел, хвост задрал и впереди нас пошел. Вдруг на тропинке показалась овчарка без поводка, кот как прыгнет на эту собаку! Хозяйка собаки подбегает, кричит: уберите своего кота. А как мы его уберем? Кот нас сопровождал метров четыреста, трех собак от нас отогнал. А потом посмотрел на нас и исчез в зарослях так же неожиданно, как появился.

Часто видишь в лесу или парке: тро­пинка протоптана, огорожено что-то — это значит, бомжи живут. Мы дальше не идем, что людей зря тревожить. Хотя иногда и сталкиваемся нос к носу. Например, в прош­лом году работали возле села Красного, это уже в Новой Москве, и на­брели на лачугу из картона и фанеры. Вышел оттуда молодой непьяный бомж и поинтересовался, что мы тут делаем. Он очень удивился, что мы к нему в глубь парка забрели. Еще периодически натыкаемся на заброшенные жилища. Там ­всегда очень много мусора: шалашики какие-то невесть из чего, бутылки пятилитровые.

О соснах, липах и кленах

Если обычные люди идут в лес отдыхать, они там под ноги смотрят. А я — сразу глаза вверх. Идешь и прикидываешь: какая высота, какой диаметр. Это уже как болезнь.
Самые старые в Москве деревья, какие я видел, — сосны в Битцевском лесопарке. Этим соснам более 250 лет, но точно сказать нельзя. Они более метра в диаметре, поэтому возрастной бур до центра просто не доходит. Но есть косвенные признаки. Для сосны это высота от земли, на которой кончается грубая кора и начинается розовая. Сейчас эти сосны в стадии усыхания: уже и крона редеет, и хвоя.

Сосна, в отличие от ели, вообще плохо себя в городе чувствует и живет недолго. Хорошо себя чувствует липа, поэтому в «Лосином Острове» она постепенно вытесняет сосны. В центре парка лип уже очень много, а сосен, которые росли в этих местах во времена Ивана Грозного, почти не осталось. Хорошо растет в городе клен. Если вы ехали по Кольцевой дороге, то, наверное, обращали внимание, что там есть посадки клена, которые великолепно себя чувствуют. А есть березовые, так они в ужасном состоянии.

О беспокойной общественности

Если прохожие видят, как ты в парке что-то меряешь и записываешь, они сразу интересуются: что вы здесь собираетесь рубить? Сколько в Москве ни работаю, всегда так было. Особенно пенсионеры озабоченность проявляют.

При этом в Москве есть большая проблема. Если на дереве, которое мы действительно хотим срубить, еще остались зеленые листочки, то его все тут же начинают защищать. А ведь рубить деревья время от времени надо. Например, осина уже к 40 годам представляет опасность для окружающих. Стоит она зелененькая и с листьями, а сама гнилая насквозь.

Наконец, есть просто больные деревья. Доказать людям, что это источник заражения для остального леса, очень тяжело. Когда в прошлом году я работал в Царицынском парке, то с такими активистами сталкивался периодически. К сожалению, у тех, кто радеет за природу, очень прочно засело в мозгах, что если дерево не совсем сухое, то рубить его нельзя. Поэтому рубят у нас только сухостой. Мы, конечно, назначаем рубки ухода за лесом, но из-за сопротивления общественности они часто не проходят.

О короеде и тендерах

В Подмосковье сейчас все елки от 50–60 лет съел короед-типограф. Он сперва поражает старые, ослабленные деревья, а потом уже переходит на молодые. Например, на Можайском шоссе прямо к дороге выходит участок сплошного сухостоя. И никто не рубит.

У этого жучка есть определенная периодичность, и нынешняя вспышка — продолжение той, что была в 2000 году. Ее тогда прозевали, ведь короед начал наращивать свою численность еще года с 1995-го. В ка­кой-то момент делали облет подмосковных лесов и увидели, что целые еловые лесные кварталы стоят сухие, особенно у водохранилищ. Тут все заволновались и феромоновые ловушки закупили на огромную сумму. Закупили-то вовремя, но пока шла оплата и доставка, у жучка уже произошло спаривание. Так что ловушки не помогли.

Работать в лесу лучше, конечно, летом, но чаще приходится работать зимой. И все из-за тендеров: те, кто их выигрывает, на­бирает себе много работы в начале года, а к концу понимает, что не справляется, и нанимает субподрядчиков. Очень часто бывает, что уже поздняя осень, снег ле­жит — и только тут поступает заказ.