Грекопадение

О первом своем визите на благословенный остров Миконос я узнал, только когда приятель показал мне фотоотчет о нашем двухнедельном круизном запое. Из его слов действительно следовало, что я там был. В доказательство предъявлялась фотка, на которой я, блаженно улыбаясь, стоял на фоне лазурного открыточного моря на солнцепеке в застегнутой на все пуговицы джинсовой куртке, обнимаясь с двумя загорелыми крашеными атлетами.

– Не может быть! – заорал я.

– Очень даже может, – ответил друг. – Это же Миконос! Мы туда заходили после Гидры, а потом поплыли на Лесбос, где у тебя трусы утонули.

Сиртаки помню, узо помню, закон про смертную казнь за наркотики помню, а вот Миконос и Лесбос как-то не отпечатались... Пришлось ехать во второй раз. Тогда я долетел самолетом до Афин, откуда, как сказали в турагентстве, «до Миконоса рукой подать, паромы туда-обратно – вжик-вжик». Не с нашим счастьем, дочка! Я «подавал рукой» ровно семь часов – на старой посудине «Папас Нахренакос» в компании греческих старушек с небритыми щеками и их вороватых внуков, которые никогда не прошли бы фейсконтроль на станции метро «Свиблово». Паром, как наша электричка до 47-го километра, продвигался к своей цели «со всеми остановками». Капитан иногда забывал объявлять острова, в результате чего нам пришлось почти час сдавать задом, чтобы высадить два десятка немцев в тирольских шапочках, которые ехали на один островок отмечать шестидесятилетие службы в люфтваффе.

– Эти греки никогда не были хорошими моряками! – ворчал недобитый фашистский стервятник, с которым я пил пиво уже часа три. – Такой вот потомок Одиссея утопил здесь паром в двухтысячном году. Потом еще оказалось, что он смотрел футбол, а первый помощник в это время развлекался с девицей!

Немец с негнущейся спиной сошел на берег, но осадок остался.

К счастью, наша остановка была уже следующей, и музыка из «Титаника» звучала в ушах недолго. «Миконос!» – рявкнул громкоговоритель, я взглянул на берег и понял: я здесь точно был. Я помнил вон тот домик, вон ту церквушку и ту лодку у причала. Я видел их... я видел их... вспомнил! Я видел их десятки раз в жизни. Они висят на стене каждого турагентства, они в глянцевых журналах иллюстрируют райскую жизнь, они доказывают нам в клипах, что Крис Ри и группа «Корни» умеют отдыхать по-настоящему! Ощущение «я здесь уже был» испытывает каждый, сходящий на берег Миконоса, как и обещание «я сюда еще вернусь» дает себе всякий, покидающий этот остров. Впрочем, об этом позже. Сейчас я мысленно там и тогда: плоский персонаж с туристской открытки, сомнамбулически иду по узкой, на ширину плеч, улочке на звук счастливого женского смеха. Смеялась от счастья, как оказалось, плотная (едва разминулись) евроженщина с огромным кульком черешни в руках. Сразу вспомнился Коктебель, и вспышкой пришло осознание, что этих самовертных кульков из оберточной бумаги я не видел у нас уже лет пятнадцать. Я остановился перевести дух, вытер со лба пот и почти уже облизал обветренные губы, как вдруг в воздухе прямо перед моей физиономией возник запотевший стакан холодной воды. Господи, это что?

– Неро паракало, – ответил приятный женский голос.

Я поднял глаза и увидел в окне хозяйку руки, держащей стакан. День у меня задался явно не самый романтический: ей было лет семьдесят.

– Неро? Паракало? – с глупой улыбкой иностранца переспросил я.

– Вассер, битте! Уотер, плиз! – рассмеялась гречанка.

Пока я пил, мне на трех языках была прочитана обстоятельная лекция о прелестях, истории и культуре острова. Закончилась она волшебными словами «bed and breakfast», смысл которых понятен любому, кто считает каждую звезду на вывеске гостиницы лишней дырой в своем кармане. Участь моя была решена. Внучка хозяйки с греческим именем Елена уже тащила мою сумку во двор, а я, сам не понимая, каким образом, оказался на верхней веранде – со стаканом красного вина в одной руке и подаренным греческим флажком в другой. Для проходящих внизу американцев, опаздывающих на круизный лайнер, я явно представлял собой тупого сверхпатриотичного грека, отдающего ежевечернюю дань вековым традициям виноделия. Блеснули фотовспышки.

Вид с веранды, вернее, с крыши кубического, как и все остальные, домика, был таким, каким и должен быть вид с крыши домика на открытке. Перечисляю панорамно, справа налево: море, пристань, главная площадь с ресторанами и магазинами, жирная спина в майке с итальянским флагом на соседней веранде, гора и на ней два десятка явно православных церквушек, кусок совершенно мертвого поля – и опять белые домики с синими окошками, опять домики, четыре ресторана, два грека, играющие в нарды, и двадцатипалубный круизный небоскреб у причала. Стоила радость любоваться этим двадцать евро в сутки. В комплект еще вошла комнатка метров в десять с кроватью, столиком и шкафом («ю кэн бринг гёрлз энд бойз»), душ («ю кэн юз эври тайм, бат литтл-литтл»), маленький телевизор («ит нот уорк»), большая бутыль красного вина и две нижние полки холодильника, заставленные минералкой.

Не успел я освоиться, как на лестнице раздался грохот.

– Не беспокойтесь, – успокоила хозяйка, – это папа моего мужа, дедушка Геракл, он все время падает.

Я попробовал прикинуть, сколько должно быть дедушке, но быстро сдался, а он уже уперся костлявым пальчиком мне в грудь и, выпучив глаза, заорал:

– Палинекто, эго тело пино!

Звучало это примерно как «опять привела мужика!», а означало совершенно невинное «добрый вечер, дайте мне выпить». Фразу я запомнил, и она не раз за две недели сослужила мне добрую службу.

Когда невестка ушла, Геракл подмигнул и полез под мою кровать, чтобы через минуту появиться оттуда с горящим глазом и початой бутылкой узо. На каком языке мы говорили три следующих часа, теперь не узнает никто, но он умудрился мне рассказать всю историю Греции от олимпийских богов до Черных полковников – я понял и зауважал. Подвиги своего тезки Геракл, естественно, тоже не пропустил. Тринадцатым из них стало распитие литровой «Столичной» из моих запасов. Прав был Байрон: греки – народ героический. Пал Геракл в тот вечер не в бою, а на лестнице, по пути на первый этаж.

Я вышел на веранду и не поверил глазам: на часах – полпервого ночи, а городок только начинает просыпаться. Со всех сторон слышалась музыка – греческая, техно, рок-н-ролл и даже какая-то чилийская. Маленькие площади были запружены яркими и шумными людьми, из окон летели пробки, цветы и конфетти. На мой вопрос, какой сегодня праздник, хозяйка пожала плечами и сказала: «Кажется, вторник, а вообще, летом у нас так каждый день». Она провела меня до улицы, написала на обрывке газеты адрес, повесила мне, как пятилетнему ребенку, на шею ключ и, как моя бабуля, по-нашему перекрестила на прощание: иди с богом, сыночка.

Если вы не любите Новый год, фестивали молодежи и студентов, дикие танцы в «Огороде» и смотреть футбол со спартаковской трибуны, то вторники на Миконосе вам, скорее всего, не понравятся. Такое впечатление, что на круизных пароходах (с каютами по тысяче долларов за ночь, с бассейнами, казино и гольф-полями) с острова уехали все родители. «Один дома-2004» – вот как надо называть видео о всеобщем буйстве, а показывать его надо или в программе «В мире животных», или в «Очевидном-невероятном». Греки тоже попрятались – кроме таксистов, жиголо и официантов. Зато остальные! Весь город стал вечеринкой, и, как на любой вечеринке, народ пробило на движение. «Парадиз! Парадиз!» – раздалось вдруг дружное скандирование, откуда-то появились автобусы, и все двинулись на другой конец острова. В автобусе к моему стакану виски без спроса приложилась голландка Хайди (имя было написано у нее на майке). Я не стал поднимать скандала, а просто еще крепче обнял ее за голую талию.

– Стивен! – сделав вид, что обознался, меня попытался облобызать счастливый длинноногий трансвестит в глубоком декольте, но Хайди поставила его на место строгим «He is а) straight and b) with me!», что означает: во-первых, он не гей, а во-вторых – со мной. Сказать честно, так грудь у парня была поинтереснее, чем у нее.

Описывать ночь на пляже «Парадиз» – дело неблагодарное. Зайдите на любой тревелоговский сайт и посмотрите картинки. Точно одно: это единственное место на Земле, где на пляже, входящем в десятку лучших на планете, стоит бар, тоже признанный одним из лучших в мире. Этого нет ни в Майами, ни в Сиднее, ни в Гонолулу. Это есть на Миконосе. Там по стойке бара бегает семидесятисантиметровый карлик Джимми и допивает все, что плохо стоит. Там две черные девчонки топлес кидают, как фрисби, грязные тарелки на кухню над головами гостей. Там голые люди вбегают с пляжа – только для того, чтобы хватануть мартини и кинуться обратно в полное любви море. Там компакт-диски Spice Girls и Майкла Джексона нужны, только чтобы подкладывать под ножки качающихся столов. Одним словом, как говорила лягушка-путешественница: «Юг – это край, напоминающий рай». Под раем она, естественно, подразумевала «Парадиз».

Еще на Миконосе есть много тихих и спокойных мест. Есть гей-пляжи и не гей-пляжи, а вообще-то там совершенно всем по барабану, кто ты, с кем ты и откуда. Веселишься – значит наш, значит увидимся в следующем году.

Так и прошла неделя: пляж, падающий Геракл, город, бар «Парадиз», пляж, падающий Геракл, город, бар... И так до самого парома.

А добираться до Миконоса лучше греческими авиалиниями Москва–Афины– остров. Или любым другим способом. Я это понял с третьего раза.