Город детства
С чего начинается Родина? Картинка в букваре, березка во поле, улыбка Гагарина – это все, конечно же, святое, этого у нас никому не отнять. Но начало начал все-таки родительский дом, весна на Заречной улице и та заводская проходная, что в люди вывела, и этот перекресток, где с любовью своей встретился. Так вот, именно за эти недвижимые объекты моей малой родины в последнее время становится все тревожнее.
Сколько раз приходилось разговаривать с московскими старожилами, ставшими жертвами слепой и безжалостной градостроительной машины. Провел какой-нибудь пан Тыква всю жизнь в тихом замоскворецком дворике, здесь у него друзья, воспоминания, могила любимой собачки, наконец. И вдруг приходят представители застройщика и внятно объясняют, что тут он отныне не живет, а живет он теперь, скажем, в Жулебине, а здесь будет жить некто другой, помоложе да побогаче. Но то были москвичи, обитавшие внутри Садового, где из окна площадь Красная видна и где люди, желающие заплатить за каждый квадратный метр чужой малой родины золотом и бриллиантами, выстраиваются в километровые очереди.
Мог ли я подумать, что скоро эти хладнокровные покупатели придут и на мою собственную Заречную улицу, в далекие лесные Химки? Еще десять лет назад мои знакомые из Центрального округа отказывались верить, что в Химках существуют улицы и проспекты, – они полагали, что в моем почтовом адресе правильнее указывать просеку или лужайку. Но вот жестокая и бесконтрольная стихия, называемая строительным бумом, докатилась и до наших северных территорий. Жилье в Химках дорожает невероятными темпами, одновременно с этим растут транспортные нагрузки и прочие неприятные издержки научно-технической революции.
С тех пор как я здесь пешком под стол ходил, многое изменилось. Хорошие и верные товарищи, жившие в соседнем дворе, уже успели обзавестись залысинами и красивыми золотыми фиксами; на месте той самой березки, что во поле, ветрам не сдаваясь, росла, теперь стоит гигантский мебельный центр «Гранд». Химки успели прославиться не только мебелью – теперь здесь бойко идет торговля живым товаром. Собственно, теперь это главное, с чем ассоциируется название населенного пункта, прежде известного авиационно-космической промышленностью.
Сначала девицы стояли только вдоль шоссе, потом эти неприличные мини-маркеты стали распространяться и в глубь города. Каждый вечер, проходя по центральной Московской улице, я наблюдаю веселую ярмарку невест, процветающую у главного входа в Институт лесного машиностроения. Спрос на них удивительный: как ни иду, они только и делают, что строятся в шеренгу. А сейчас, в дождливую погоду, девицы строятся даже в подземном переходе у «Гранда», причем в непозднее вечернее время. Получается очень живописно: вдоль одной стены – невесты, у другой – подбочениваются женихи в трениках, а между ними, втянув головы в плечи, пробегают смущенные пешеходы.
Надо полагать, что рост мебельно-дамской торговли способствует общему благосостоянию, поскольку город строится ударными темпами. Новостройки замаячили и над крышами тихих уютных Старых Химок, и над моей родной лужайкой Калинина. Когда появились первые высотные дома-огурцы, я не возражал. Не такие уж они и уродливые, и силуэт города вполне разнообразили. Наверху у них мачты, на которых по ночам зажигают нарядные такие красненькие фонарики. Но когда эти огурцы стали плодиться, я пришел в ужас. Они абсолютно круглые, то есть возле них нет ни дворов, ни улиц, никакой организации пространства. Скоро между ними почти не останется зазора – будут пялиться прямо в окна друг другу. А ведь большие дома смотрятся прилично лишь в окружении малоэтажной, сомасштабной человеку застройки. Кроме того, они уже принялись жрать вполне крепкие, с детства знакомые старые домики. Недавно расселили и снесли трехэтажный дом на Спартаковской улице, так там одна героическая семья стояла до последнего, держала оборону в выселенном и уже наполовину разгромленном доме. Я ходил мимо, смотрел в последние горевшие окна: держатся. Что с ними потом стало, не знаю – окна погасли за пару дней до того, как за дом принялись бульдозеры.
Несколько месяцев назад местная пресса наконец сообщила, что по причине ветхости зданий администрация города приказывает пустить под бульдозер почти всю мою прекрасную лужайку Калинина. Стоит заметить, что юридического понятия «ветхость» не существует. Есть термин «аварийный», и он присваивается строениям с износом конструкций более 60 процентов. Согласно же заказанной возмущенными жильцами экспертизе в моем доме эта цифра составляет 40 процентов, что означает показания к капремонту. Так что корыстные мотивы покушающихся вполне очевидны. Была у зайца избушка лубяная...
Безо всякой предвзятости почитаю свою лужайку самой красивой улицей города. По одну сторону – просторный сквер, по другую – двух-трехэтажные желтые послевоенные домики. Никакой архитектурно-художественной ценности, понятно, не представляющие, но образующие лицо города – между прочим, весьма привлекательное. Сколько раз бывало, что приезжающие ко мне гости рты разевали от удивления – они представляли себе Химки такими, какими они выглядят с шоссе: ряды новостроек, тоска зеленая. Хотя насчет архитектурной ценности я бы тоже еще поспорил. В каждой детали этих абсолютно рядовых строений дает себя знать старая советская школа, твердая институтская пятерка по истории архитектуры. Вот научитесь сначала строить так же, а потом разберемся, кто из вас малоценный. Ведь обидно не только то, что меня из родного дома вышибают, но и то, что испоганят все до неузнаваемости.
Не нахожу слов, чтобы разъяснить, как я люблю эту улицу. Каждое дерево, каждый дом, любая трещина в асфальте – родные донельзя. Каждый раз, попадая сюда, я чувствую себя лет на двадцать моложе и прекраснее. Сегодня шел по ослепительно золотой, сверкающей, залитой солнцем липовой аллее возле моего дома и подумал, что примерно вот так я и представляю себе райские кущи. Все здесь исполнено теней минувшего, радужных детских воспоминаний – они буквально так и вьются со всех сторон, такие зримые, будто это только вчера было. Выхожу на берег канала имени Москвы, обвожу хозяйским взглядом одетые в багрец и золото побережья и так и вижу: вот он, мой чудесный папа, который две недели как уехал в командировку, мы по нему так скучали, а он знай себе сидит на лавочке, дует молдавский портвейн из бутылки с красивым фантиком! Я бросаюсь к нему, но мама хватает меня за шкирку и проходит мимо, делая вид, что мы с ним совсем не знакомы. Я ничего не могу понять, а папа прячет бутылку за спину, икает и ужасно глупо улыбается.
Господи, до чего же ясно я все это помню! Прохожу мимо своего детского сада (также намеченного к ликвидации), и начинают ныть старые раны, разбитые коленки и примерзший к морозной карусели язык, а в памяти всплывают лица друзей и давно позабытое слово «говняшка». Мне все говорили: «Ты такой хороший мальчик! Ну за что же ты так полюбил этого негодяя Юру Морозова?» – «За красивую улыбку!» – ответствовал я. Где-то он теперь? Или сел, или стал великим человеком – не иначе.
А вот здесь раньше были «Соки-воды», куда мы с лучшим другом Кирюшкой (царствие ему небесное) бегали на каждой перемене: слойки по пятнадцать копеек, кексы, кажется, по шестнадцать, пирожки с повидлом по пять. И еще разно-цветные соки булькали в таких прозрачных ящиках. Утром, по дороге в школу, мы с ним встречались как раз на этом углу. Я и теперь, проходя мимо, подсознательно смотрю в ту сторону, пытаясь распознать среди прохожих знакомую по- ходку.
А сначала эти «Соки-воды» носили дивное название «Рюмочная-бутербродная», но буквально через пару недель после открытия ее пришибло Указом. В Химках тогда были ликвидированы сразу 22 специализированные торговые точки. Но несмотря ни на что, упрямо продолжали существовать кафе «Былина» и «Уралочка» – очаги народной культуры эпохи застоя. Как и в любых подобных заведениях, в них свято береглась легенда о том, что здесь когда-то синячил с приятелями сам Высоцкий (ведь неспроста, наверное, родилась фраза «Ему же в Химки, а мне – в Медведки»).
Да что там Высоцкий! Сюда даже знаменитый Аникита Зотов не брезговал захаживать. Не в «Былину», а в свою вотчину Космодемьянское, располагавшуюся в трехстах метрах от нынешнего «Рамстора». На старости лет вконец опухший от пьянства дядька Петра I попросился в монастырь. Царь обиделся и вместо монастыря женил его на престарелой тетке своего денщика. Свадьбу справляли в селе Всехсвятском (у метро «Сокол») две недели, а отлеживался после этого молодой у нас в Химках, потому что здесь не только печень, но и душа отдыхает. И Лев Толстой здесь прохлаждался, недаром городской парк носит его имя. Под этими самыми дубами классик собирал грибы да ягоды, тискал румяных девок, здесь, на высоком берегу речки Химки, переродившейся впоследствии в канал Москва-Волга, он написал свое знаменитое полотно «Над вечным покоем». Есть у нас еще и улица Чапаева, названная так, потому что отважный комдив одно время разбойничал в дремучих окрестных лесах, пытался разыскать зарытые где-то здесь сокровища своего мифического предшественника Кудеяра. Леса здесь были знатные: в 1954 году, когда в город приехала моя семья, по улицам бродили лоси и медведи, а под нашими окнами паслись козочки. На лужайках резвились знаменитые авиаконструкторы Яковлев и Туполев; не исключено, что и Циолковский прогуливался. А если для вас эти имена ни о чем не говорят, знайте хотя бы то, что и Ленин дважды почтил вниманием наши края – посещал первый в молодой советской республике санаторий, располагавшийся в усадьбе купца Патрикеева в том же Космодемьянском (дом, кстати, описан Булгаковым в «Мастере и Маргарите» как клиника профессора Стравинского). Формальным поводом для визита было выступление перед ранеными красноармейцами, но на самом деле Ильич приезжал в Химки потому, что и у него, тонкого ценителя прекрасного, душа лежала к неярким красотам здешней северной природы, к вечному покою, шороху листьев в осеннем парке и, конечно, к румяным девкам.
Вот они каковы, мои родные края. И что же теперь? У порога стоят враже-
ские захватчики с нескрываемым и непреклонным намерением сжечь мою родную хату, а меня самого увести в полон и заточить в каком-то стремном Лобанове, куда, по слухам, намереваются сослать расселяемую улицу. Вы только подумайте: ведь в этих местах еще в далеком 1613 году мои земляки громили отряды Лжедмитрия, в 1812-м мстили французам за свое разоренное село космодемьянские химляки-партизаны и именно здесь в одном из мрачных серых домов на Ленинградском шоссе находился штаб великой битвы за Москву в 1941-м.
За что же деды кровь проливали? Звенят топоры в вишневых садах, летят клочки по родным закоулочкам. Впрочем, если смотреть правде в глаза, топоры звенели здесь и раньше, ведь Старые Химки построены на месте старых дач – тоже чьих-то вишневых садов и фамильных имений.
В начале ХХ века Химки стали исключительно модной дачной местностью. Возле станции (первой от Москвы) была площадь с кабаком и каруселями, неподалеку жил аптекарь-немец, развлекавший округу самодельными фейерверками. Станцию (от нее осталось кирпичное строение, занимаемое городской милицией) и Питерский тракт соединяла улица, называемая Царской дорогой (теперь Московская). По обе стороны от нее тянулись дачи – точно те же жанровые картины, что и у Чехова. Одна из дач до сих пор сохранилась во дворах на Московской. Исключительно уютный двухэтажный дом, даже с колоннами, и, что удивительно, до сих пор жилой. Дачи были здесь до 60-х годов, о них напоминают диагональные, не совпадающие с современной планировкой ряды яблонь или старых лиственниц. Неужели теперь мою родную улицу настигает проклятье древних садоводов? Берегитесь, народы будущего, как бы оно и вас не накрыло.
Я прекрасно понимаю, что окружающая меня красота не может существовать вечно в абсолютно неизменном состоянии. Например, деревянные бараки. Слово такое уничижительное, а ведь это не какие-нибудь свинарники, это вполне приличные (по тем временам) домики с резными подзорами, милые и уютные. У меня когда-то товарищ жил в таком – я до сих пор помню, как музыкально пела деревянная лестница в подъезде. Ведь это целая эпоха, и я думаю, что хотя бы один из них должен быть сохранен как реликвия, как ярчайшая примета своего времени.
Или вот эти милейшие двухэтажные дома, построенные из шлакоблоков, их срок действия и в самом деле истек. Но ведь можно тактично решить проблему – заменить их на новые, сохранив некий образ, чтобы улица осталась узнаваемой. Боюсь, этого не будет. Отличительная черта современного градостроительства – построить не красивый дом, а дом с красивым видом из окон, окна соседей при этом, конечно, игнорируются. Встретил тут старого химляка, он и говорит: «Сколько лет я просыпался каждый день, и в мое окно светило солнце, а когда я в него выглядывал, то видел липовый лес, над которым маячил единственный в округе двенадцатиэтажный дом. Теперь в комнате все время темно, и из окна от края и до края видны лишь окна соседней новостройки». А между прочим, в XVII веке в Москве действовало законодательство, по которому житель имел право раскатать соседское строение, если оно поганило вид из окошка. Вот вам и прогресс.
Когда-то ослепительно ярким, первым настоящим днем весны я, маленький, гулял с мамой в соседнем дворе. Там, у трубы котельной, она показала мне только что проснувшихся божьих коровок, которые целым стадом зимовали в кирпичной прорехе, а теперь все сразу повылезали на волю. Прошлой весной, в самом начале мая, в точно такой же первый солнечный день, мы с моим сыном, пребывающим примерно в том же возрасте, что и я тогда, бродили у той же трубы. «Что это?» – спросил он. «Ну, дружок, – вспомнил я, – в этом месте жили когда-то такие заспанные насекомые...» Глянул – а они здесь, выползают, потягиваются. Смотрю вокруг: батюшки, все, абсолютно все то же самое – коровки, труба, гараж, трансформаторная, мирное небо над головой. И даже мой плащик, купленный в секонд-хэнде, точь-в-точь того же цвета и фасона, что носила мама в 1975-м. А откуда-то из форточек доносится та же прекрасная песня – «Мы – дети твои, дорогая Земля».
