Экспедиция внутрь Бульварного кольца

Смертоносный призрак мадам Зюзю на Рождественке, число 1937, которое ночью кто-то пишет на домах в Китайгородском проезде, Екклесиаст с Манежной площади, публичный дом в Певческом переулке, сквот в Колпачном и многое другое. БГ разделил город внутри Бульварного кольца на шесть участков и расспросил бомжей, дворников, милиционеров и других знатоков о тайной жизни Москвы.



КРЕМЛЕВСКАЯ НАБЕРЕЖНАЯ — МОХОВАЯ — ОХОТНЫЙ РЯД — ТЕАТРАЛЬНЫЙ, ЛУБЯНСКИЙ И КИТАЙГОРОДСКИЙ ПРОЕЗДЫ — МОСКВОРЕЦКАЯ НАБЕРЕЖНАЯ




Маша, сотрудница экскурсионного бюро на площади Революции:  «Иностранец на нулевом километре бросает через плечо какую-то большую монету. Бомж стоит сзади и хочет поднять. А иностранец бросает, подбирает и снова бросает. Бомж ему и говорит: «Пока я не подниму монету, не будет тебе счастья»

 «Моя работа — стоять тут весь день и включать на плеере, подсоединенном к мегафону, запись: «Двухчасовая обзорная экскурсия по Москве, автобус отправляется через полчаса…» Еще надо постоянно говорить то же самое в мегафон своими словами — для разнообразия.

Самое худшее, что тут есть, — это бомжи. Вон они, на всех скамеечках лежат, а писать ходят к метро («Театральная». — БГ), там у выхода находиться невозможно, такая вонь. Я с ними борюсь по мере сил. Как идет такой алкаш ссать, подхожу сзади и с ноги даю ему под коленку, чтоб носом, гад, в эту стену уткнулся. Ругаюсь тоже, объяснить пытаюсь. Решила уже купить баллончик с перцем, буду брызгать им, так сказать, на гениталии.

Полиция их вообще не трогает. Полицейский к ним подходит, говорит что-то вроде: «Ваши документы». А бомж и отвечает: «Иди на хер». И все, мент уходит, потому что вонючие и лень связываться.

Живут они подаянием. Иностранцы из метро выходят, тут же начинают их снимать: для них это типа как для меня была бы кокосовая пальма на Гавайях. Ну, поснимают и дают по полтиннику. А бомжи уже привыкли, позируют, ­смеются.

Иногда приходит какой-то добрый дядя в костюме, раздает им по тысяче рублей. Еще какие-то социальные службы, церковные, кажется, забирают их мыться то и дело. Но это помогает ненадолго, они умудряются испачкаться в тот же день.

Чего мне тут реально не хватает — так это справочного бюро, все вопросы задают только мне. Самый частый — как пройти на Красную площадь. Я уже выучила наизусть: «Направо, по ступенькам наверх, прямо и направо». Надо сделать какое-то место, где туристы могли бы задавать свои вопросы, чтоб там и по-английски могли объяснить».

Настасья Филипповна, уличная торговка на Красной площади: «Плохо тут, ничего не скажешь. Главная беда — нечего есть. Есть только паршивый «Стардогс». А уж в кафе в «Охотном Ряду» и заглядывать боишься: меньше чем на 300 рублей брюхо не набьешь. Еще одна проблема — лица кавказской национальности. Они постоянно из метро вываливаются, ходят тут весь день, хамят. Я не понимаю, как можно так себя вести в чужой стране. Их полиция уж точно не трогает, лучше не связываться.

А стою я тут законно, все документы у нас есть. Даже когда вот приезжал английский премьер, нас не выгоняли. То и дело тут, по Моховой, ездят Путин или там Медведев, все перекрывают, но нас это не касается. Они там себе отдельно живут в Кремле, мы — тут отдельно. Только им хорошо, а нам плохо.

Медведев нам не мешает, вообще-то. Он и в Кремль приезжает со стороны Боровицкой площади, нас даже не сгоняют. А вот Борис Николаевич покойный, зараза, всегда любил заходить отсюда, с площади Революции. Ее, естественно, очищали от людей. Ужасная была морока».

Сотрудник полиции на Манежной площади: «Все проблемы с Кавказом и с их выходками валят на нас! Это неправда, что мы их не трогаем! Как только есть факт правонарушения, мы тут же задерживаем, всегда проверяем документы. Теперь вот права полиции урезали до того, что я не могу и пальцем тронуть ни бомжа, ни пьяного дагестанца, пока нет правонарушения. Да, это самое туристическое место, Красная площадь, все дела. Но ничего со все­ми этими личностями мы сделать просто не имеем права. Они могут напиваться, спать на скамеечках, приставать к про­хожим — это все не преступления, а потому мы не можем ничего сделать. Пока полиции не дадут больше прав и не придумают, куда деть отсюда бомжей, все так тут и будет: грязно и вонюче.

Дагестанцы, конечно, самое худшее тут. Им в основном 14–20 лет, студенты и школьники. То плясать начинают, то плакаты вывешивают провокационные. Их забираешь, протокол, беседы разъяснительные — так весь день и провозишься. В последнее время они больше стали бояться, присмирели.

С едой все просто ужасно. У меня зарплата — 25 тысяч, перерыва на обед нет. Успеваю купить водички, съесть хот-дог, но ходить в рестораны поблизости нет ни времени, ни денег. Цены тут заоблачные. Мы ходим в столовую при Университете по другую сторону Моховой (Институт стран Азии и Африки при МГУ. — БГ). Там ничего. Договорились еще, чтоб сотрудников полиции пускали в столовую Малого театра. Понадобился целый разговор с начальством. Так что, если хотите вкусно и недорого поесть недалеко от Кремля, студенческая столовая — единственный вариант. А так мы отдыхаем в комнатке на станции «Театральная». Чай, баранки.

Раньше говорили, что тут в полночь Ильич выходит из Мавзолея, но это фигня все, я и по ночам дежурил, не выходит он. Да потом, тут и в полночь еще куча народу толпится всегда».

Пожилой швейцар в ЦУМе: «Я только и делаю, что дверь открываю. И зачем ходят-то сюда? Половина ведь ничего не покупают!»

«Да я этот кусок Москвы и не знаю толком, что меня спрашивать-то. Уже много лет тут работаю, но вижу только часть Большого театра, Театральный проезд, «Метрополь» да Маркса по ту сторону Моховой. Люди, кстати, разные бывают, совсем не все разъевшиеся армяне. Иногда такие заходят, что мама не горюй. Кого-то и не пускать приходится. А вообще нельзя мне с тобой тут болтать. Вот, видишь, камера висит? Нам можно только коротко отвечать на вопрос, и все. Если буду разговаривать, зарплату урежут».

Николай, рабочий: «Мы вот уже неделю перекладываем мостовую на Васильевском спуске. Это каждый год делают, потому что танки во время парада Победы ее продавливают — и получаются выбоины. А убрать ее нельзя, потому что как бы древняя. Сколько денег на это выделяется, черт его знает, но нам дают четыреста рублей за перекладку квадратного метра мостовой. Наличкой, в конце дня. Без документов, конечно. Ясное дело, кто-то на этом хорошо нагревает руки.

Вообще-то, работа несложная, но в том году какие-то дебилы положили мостовую на раствор, а не на песок, так теперь каждый камень приходится ломом выдирать. Я сам не коренной москвич, конечно. Их, по-моему, и нет сейчас вообще. На Красной площади только работаю, в Кремле даже не был ни разу.

Но вот с чем тут реально полный швах — так это еда. Початок кукурузы — пятьдесят рублей, мать их! Мы обеды с собой носим, иначе весь дневной заработок спустить можно».

Вадим, сотрудник клуба «Пропаганда»: «Мы здесь, между «Китай-городом» и «Лу­бянкой», тусуемся весь день. В основном по маршруту работа — «Солянка» — метро. Самое легендарное место тут — Плешка (Ильинский сквер. — БГ). Говорят, там вечерами стоят проститутки. Причем в основном мужчины. Большинство — геи.

Еще пять лет назад тут была Великая Бабушка: она была толстая, розовощекая и ужасно веселая, просила милостыню около метро «Китай-город», на Славянской площади. Через три года пропала, никто не знает, куда делась».

Баба Маша, старожил Китайгородского проезда: «Со времен Хрущева тут мало что изме­нилось. По ту сторону Старой площади так и живут чиновники, никого к себе не пускают. С этой стороны, ближе к Солянке, больше обычных людей. Хотя все равно в основном все богатые поскупали или позахватывали. Пельменную, вон, на Лубянке убрали. Хорошая была пельменная. Мы туда часто с подругами ходили, а мужики всегда заходили за водкой. Покупали бутылку за два семьдесят семь, стаканчик за копейку и сырок плавленый. Выходило три рубля. Они так продавщице и говорили: «Дай на три рубля». Там с мужем покойным и познакомились, кажется. А может, и не там.

Что тут нового-то может появиться? Только вот призрак Ельцина появился недавно. Говорят, он под Лубянкой живет, в подвалах. Ну а что удивительного? Там столько народу сгноили, сколько вы в жизни не видели. Сам он, небось, и сгноил. А они ему и не дают упокоиться в могиле, всегда гроб переворачивают. Я его не ви­дела, но бабы говорят, что он по ночам там ходит, стучится во все двери.

Еще в последнее время какие-то сумасшедшие развелись, на всех домах «1937» ставят. Я, как вижу, каждый раз вздрагиваю: скольких знакомых тогда забрали. Я маленькая совсем была. Из тех, кого забрали, никто не вернулся. А зачем пишут, не знаю. Черт их за хвост тянет. Сейчас все такие, сумасшедшие».

Продавщица мороженого в магазине «Московские деликатесы»: «Я продаю мороженое уже три года. Раньше наш магазин был как «Елисеевский»: лепнина на потолке, резные прилавки из цельного дуба, темно и пахнет стариной. А как-то летом гендиректор решил сделать ремонт — и эти прекрасные столешницы вырвали из стен, все перекрасили и сделали какую-то «Пятерочку», обычный супермаркет с самообслуживанием. Потом всякие доски и другие старые вещи долго валялись во дворе, куда-то выкинули теперь. А ведь к нам люди с другого конца города ездили. У нас даже Ельцин был, вон, у входа висит его фотография. Самое лучшее, что было, — это кондитерский отдел: чай, кофе, шоколад. Там очень вкусно пахло и было всегда темновато. Работать в кондитерском было лучше всего: чувствуешь себя как в кино. У нас тут есть девушка, которая работает в мага­зине уже семь лет. Она говорит, что все эти годы жизнь вокруг становится хуже и хуже. Старые дома сносят, старые вещи выбрасывают, скоро отсюда до Кремля будет один большой торговый центр с парковками. Иногда мне тоже так кажется. Даже мороженое раньше было такое, как в советских фильмах, а теперь все яркое и одинаковое. Ужасно жалко».

Сергей, прихожанин храма Троицы Живоначальной в Никитниках: «У нас в храме нет ни одного богослужебного предмета младше XVIII века. Пани­кадило церкви подарил царь Алексей Михайлович, резной деревянный иконостас относится к той же эпохе. Каменная резьба, кованые двери, фрески — все оригинальное. А наша главная святыня — список Казанской иконы Богоматери, перед которым молилась семья Николая II в Тобольске в последние полгода перед расстрелом. Это все здорово, но нам сильно мешает соседство с Администрацией президента и конкретно комбинатом питания «Кремлевский». Они собираются огра­дить забором весь Ипатьевский переулок. О том, чтобы пропускали группы туристов на экскурсии, мы еще как-то договоримся. Но обычному человеку попасть в храм будет уже практически нереально. А ведь таких фресок вы не найдете практически ни в одном другом московском храме. Мы то и дело устраиваем концерты духовной вокальной музыки, открытые для всех желающих, у нас потрясающая акустика. И как раз собрались проводить их регулярно, а тут такое…

Ну и постоянные стройки вокруг — здания Администрации президента ремонтируют беспрерывно и еще более усложняют доступ в храм: он скоро будет огорожен лесами с трех сторон.

Прихожан у нас много, но, думаю, никто из них не живет в радиусе даже километра отсюда. Ни на Знаменке, ни в окружающих переулках сейчас нет вообще ни одного жилого дома.

Эта церковь — одна из немногих совершенно не пострадавших в сталинские годы. Ее тогда спасла копия Грузинской иконы Богоматери, по которой храм иногда называют церковью Грузинской иконы Божией матери на Варварке. Когда встал вопрос о разрушении всего комплекса зданий в Никитниковом, Сталину донесли, что церковь называется в честь какой-то грузинской иконы. Он подумал и сказал: «Хорошее название, пусть остается».

Мария Александровна, нищая: «Я зарабатываю на жизнь тем, что собираю на Красной площади монетки. Их здесь бросают туристы. В основном в двух местах: на Манежке в фонтаны и здесь, на Нулевом километре. В фонтаны лезть я уже стара, там все собирает бомж Васька. А тут еще ничего, пока ноги держат, буду собирать. Я, правда, не одна такая. Как несколько баб соберутся, иногда чуть до драки не доходит. Считается, кто наступил на монетку первым, того и монетка. А туристам плевать: они встают, загадывают желание и бросают монетку через плечо. Особенно япошки: как приедет автобус с ними, все высаживаются — и давай бросать по очереди. Только успевай поднимать. Правда, часто они свои деньги бросают, а не наши, а кому нужны их деньги-то? Но все равно глупые бабы поднимают. Зачем, спрашиваю. «А все, говорят, в хозяйстве пригодится». Сколько удается набрать? Раз на раз не приходится. Смотря сколько бабулек собирает, какой день, много ли туристов. Иногда и триста рублей соберешь, а иногда весь день зря проторчишь здесь, да еще и продрогнешь, как собака. Менты нас не трогают, что со старухи возьмешь? Гоняют только по праздникам или когда какой-нибудь иностранный король там или президент приезжает. Эти сто рублей для ментов не деньги, а нам — какая-никакая, а добавка к пенсии. Все лучше, чем бутылки собирать. Иногда сердобольный попадется американец или немец и сам протягивает сторублевку. Ну, я беру, что отказываться-то? А попрошайничать — это нет, это Васька попрошайничает.

Про призрак Ельцина на Лубянке ­слышала, сама, правда, не видела. Он, душегуб, в могиле мучается, выби­вает плиту и вылезает. А с утра назад ложится и плиту так прилаживает, что и не заметишь».

Феофан, уличный художник: «В переходе сложная система маленьких бизнесов — воришек, гидов, торговцев портретами Путина. Все они отстегивают ментам. Менты меняются и договоренности рушатся. Многие люди вынуждены уходить»

«Я стою в подземном переходе между Манежной площадью и Моховой улицей уже пятнадцать лет. Тут есть специальные люди, бизнес которых — посредничество между ментами и всей шушерой, которая ошивается в переходе. Это не бандиты, просто они предлагают взять все переговоры на себя.

Раньше я тоже отдавал часть дневной выручки ментам, но в какой-то момент мне понадобилась их помощь, а они меня подставили. Я перестал им платить. Пришлось отодвинуться с Манежки сюда, в подземный переход.

Когда-то на Манежку приходил сумасшедший сектант, который говорил, что он Екклесиаст. Потом пропал куда-то. Зато православных приходит много. ­Продают националистические книжки и антикатолические катехизисы. Они упертые, но добрые и безобидные.

Цены на рисунки у меня ниже, чем на Арбате. Там за вас возьмут по три-четыре тысячи рублей за портрет углем, я сделаю за пятьсот. А если поторгуетесь, за триста».

Вова, школьник: «Мы тут (по Китайгородскому проезду. — БГ) часто катаемся с друзьями после ­школы. У нас такая игра: один пинает с велика таджиков, а другой — русских, и быстро уезжаем. Выиграл тот, кто больше народу пнул. Обычно побеждает тот, кто пинает русских: их больше, чем таджиков. Таджики слушают свою таджикскую музыку в телефонах около метро и продают нам айфоны по две штуки. Но мы не покупаем, потому что у нас нет столько денег. Еще мы просим в ларьках много-много еды, продавщица кладет все это на окошко, а мы сваливаем еду прямо на нее и тоже убегаем. Говорят, что вон там (на Ильинке. — БГ) живет Медведев. Мы раньше, когда были маленькие, ходили его искать, чтоб попросить его отменить морковку в школьном супе, но теперь-то мы знаем, что он живет в бункере и нас не пустят. А вон там (в здании Центризбиркома. — БГ) есть бесплатный туалет, но таджик, который его охраняет, не разрешает набирать воду в бутылки. А еще я видел, как едет Путин. Он ехал на двадцати черных «мерсиках», а остальные машины выгнали с дороги».

Бомж, имени своего не назвал: «Я живу хорошо. На этих улицах (Знаменка и Ильинка. — БГ) все есть, а чего нет — на Красную площадь надо сходить. Еда есть хорошая, где греться, где спать — надо только места знать. Я даже бреюсь. Сегодня, правда, еще не успел.

Вот, видите, у меня еще значки на кармане висят? Это за неимением орденов. Дал друг, он ими на Красной площади торгует. Я же ветеран войны, кто мне подаст без этого? Я ветеран Второй Пунической войны. Или Третьей, черт его знает.

Самое крутое было, когда я сфотографировался с прошлым американским президентом, Буш его звали. Он, когда приезжал в Москву, вышел на Красную площадь пообщаться с народом. Я тогда пьяный был, подошел к нему на похмелье попросить — чего стесняться-то. Охранники всех пускали к нему. Ну, нас и засняли вместе. Я после этого и по улице пройти не мог: все меня узнавали. Я нищий номер один, царь московских нищих.

Еще помню, как заснул пьяный на Красной площади, прямо под часами. Там спать нельзя, менты гоняют. На Манежке — это пожалуйста, спи, сколько влезет. Будит меня милиция, я спрашиваю: «Сколько времени?» «Четыре утра», — говорят. Ну, поговорили и разошлись.

В метро меня, конечно, бесплатно пускают, знают как облупленного.

Зубы мне выбили оперативники еще в девяностых, сразу пять зубов. Думали, я уже не оклемаюсь. А сейчас у меня хорошие отношения с милицией. Им с меня взять нечего, я им не мешаю. Иногда заставляют что-то разгрузить, раскопать. А что им еще делать, если дело горит? За это водку покупают и не трогают. А этих бандитов я раньше много видел, они тут все позахватывали, все дома и магазины. И воевали друг с другом. Еще раньше много было скинхедов, они многих из наших убили. Но потом сами все исчезли.

Тут еще Администрация президента недалеко, меня она вообще не касается. Мы так вот параллельно существуем.

Буду за вас молиться, я с Богом хорошо знаком. Он Царь Небесный, я царь нищих».

КИТАЙГОРОДСКИЙ ПРОЕЗД — ПОКРОВКА — МАРОСЕЙКА — ПОКРОВСКИЙ И ЯУЗСКИЙ БУЛЬВАРЫ

Павел Владимирович, дворник школы №1227 в Большом Трехсвятительском переулке: «В этом переулке только институт, напротив наша школа, а рядом еще институт и офисы. Школа уже старая, ей в том году сто лет будет. Сюда даже Буденный приезжал. А на моей памяти Юрий Никулин сюда внука водил. Я уже двадцать три года тут работаю — с тех пор как на пенсию вышел. Дети сейчас умнее стали, чем в мое время. Больше знают, техникой всякой пользуются. После школы они сразу по домам, не гуляют здесь нигде. А студенты после института в парк ходят, но тоже не шумят. Только преподаватели курят перед входом — работа нервная у них, куда деваться.

Однажды я убирал и нашел туфельку. Маленькую такую, хрустальную. Представляете? Поставил ее в сервант, как сувенир. Такая лапочка малюсенькая. Хозяйку не искал.

Вообще, хорошо здесь. Район нормальный, тихий, мне очень нравится».

Отец Димитрий, продает с машины мед на Солянке: «Мы раз в два месяца приезжаем сюда из Ивановской области, чтобы зарабо­тать деньги для монастыря в нашей деревне. Мы прямо тут, в машине, живем, спим и готовим — у нас и плита есть. Милиция нас не трогает, хотя у нас нет ни разрешения, ни лицензии. Как-то подошел ко мне один, спросил, а я ему говорю: «Сынок, а где мне торговать, не встану же я, монах, на рынке среди бабушек».

О районе могу сказать, что здесь чисто. Убирают, дороги ночью моют. Но хотелось бы, чтобы урны стояли: а то все идут, бросают возле нас окурки. В Москве везде шум: машин много, молодежь бутылочки бьет. Когда мы ночуем тут, целую ночь все ходят, дома освещены и сияют, многие фирмы работают практически круглосуточно. Бизнесмены уже в 5–6 утра приезжают, занимают места для машин. Однажды один приехал на дорогой машине, а уехал на простенькой, а ту оставил.

Мед москвичи берут хорошо. После того как все поняли, что продукты тут некачественные и искусственные, появился интерес к натуральным продуктам. Нам жалуются, что на ярмарках часто продают некачественный мед — с какими-то добавками, с клубникой. Часто подхо­дят не только за медом, но и поговорить. Духовные вопросы всякие спрашивают, беседуют и даже по семейным делам обращаются. По всей Москве много церквей, но вопросы серьезные священники не обсуждают, говорят об общем, отвлеченно. Слышал ли я о том, что из храма Петра и Павла у помощника священника украли 100 тысяч долларов? Господи помилуй! Какие же это деньги у священника тогда, если у помощника столько?»

Денис Иванович, сотрудник салона интимных товаров «Мастерская чувств»: «После работы я часто гуляю в парке в Китайгородском проезде. Он неплохой, но по вечерам пробки — все стоят от Лубян­ки до набережной, загазованность. Мне бы хотелось, чтобы здесь было больше парков и скверов, уеди­ненных, чтобы не возле дороги. Жите­ли в основном с достатком выше сред­него — и еще здесь масса верующих. ­Первое время, когда появился наш магазин, еврейские общины были в негодо­вании — здесь в ста метрах от нас по Большому Спасоглинищевскому храм еврейской церкви, — правда, официальных заявлений не подавали, никакие пред­ставители органов власти к нам не при­ходили.

Бывают ли какие-нибудь странные клиенты? Да каждый день. Неопрятные люди заходят и требуют какой-нибудь товар, их приходится выпроваживать. По большей части бомжи. Но дальше двери я их не пускаю».

Евгений Михайлович, охранник дома №1 на Солянке: «В этом районе много интересного. Ярмарки тут проходят — от монастыря выстраиваются торговцы на всю улицу»

«Однажды я был в так называемых солянских пещерах, которые под всей Солянкой прокопаны. Раньше там были соляные склады — отсюда и название. Потом там подземные гаражи были, бомжи в этих подвалах собирались. А сейчас ничего особенного — просто грязные туннели.

Клумбу около поста мы сами сделали. Плетень поставили и посадили тут все. У меня фасоль растет, петуния, ноготки, гвоздики цветут. Горшочки на плетень мы тоже сами купили, и сову, и петуха. Теперь туристы постоянно около нашего плетня фотографируются толпами».

Вячеслав Васильевич, голубятник, житель дома №3 на улице Забелина: «Я не пью и не курю, всю свою пенсию на голубей трачу. Мой прадед был гусаром, жил в Москве еще при царе Горохе»

«Голуби у меня с 1946 года, я еще пацаном их завел на чердаке, когда жил на Солянке, вон, в сером доме. А сюда переехал 24 года назад и сразу устроил собрание общественное, спросил соседей: «Так и так, товарищи, можно ли занять бывшую привратницкую у дома?» Здесь раньше двери не было, стекла были побиты, собиралась всякая пьянь. Они разрешили. Мы подогнали машину, выгрузили мусор, перевезли с Солянки моих голубей. Сейчас их около восьмидесяти. Никакие власти меня по поводу голубятни не беспокоили: многим чиновникам еще с советского времени нужен был помет — для удобрений. Они заезжали, набирали помет, увозили на дачные участки. И сейчас тоже приходят божественники из церквей и бывшие ­соседи с Солянки.

Здесь у нас тихо, а рядом, где памятник Мандельштаму, всякая дрянь собирается: по стакану — и все. У нас в доме опорный пункт милиции, но пока ворот не было, во дворе бомжи ночевали и гадили. Потом вселился в наш дом бизнесмен один, я его попросил поставить ворота, он поставил. Ухаживаю за грушей на заднем дворе, смородину посадил, хрен тоже вот разросся. А рядом ландыши женщина посадила. Еще я за детской площадкой присматриваю — жители дома, у которых есть дети, скинулись, купили качели, горку и все это установили. Где садик, есть государственная площадка, а здесь нет. Брусья и турник — старые, я их ставил еще давно, когда переехал. Мангал вон в углу — это жильцы иной раз шашлыки жарят, молодежь. Я каждый день тут сижу, если только в поликлинику не пойду».

Сестра Димитрия, живет в Иоанно-Предтеченском женском монастыре: «Я тут постоянно живу, община здесь уже 15 лет. Моя должность обязывает меня выходить в мир, закупать продукты для монастыря, поэтому я тут кое-что знаю. Вон там, в Малом Ивановском переул­ке, — ресторан «Ноев ковчег». Вроде бы библейское название, но на самом деле там армянскую кухню готовят, ничего церковного в нем нет.

Наш монастырь кормит бездомных каждый день. Помогать — хорошо, даже по-человечески хорошо. Но то, что здесь творится, когда они приходят, недопустимо. Они напьются, а сюда приходят закусывать. С двух до четырех дня сестра наливает им суп, приносит. А они дерутся за еду, ругаются. Очень неприятное зре­лище. Если бы я была мирской, в монастырь бы и зайти не смогла. Мы бездомным еще вещи раздаем — люди много привозят, оставляют».

Любовь Антоновна, с пуделем за пазухой просит милостыню в Солянском проезде: «Я живу рядом, на Маросейке. Вся моя семья в аварии погибла. Сюда прихожу, когда мне животных кормить нечем. У меня четыре собаки и кошечка. Отсюда не гоняют, не обижают»

«Район этот слишком криминальный. Позавчера тут молодой человек умер. Прямо возле туалета общественного, тут, в двух метрах лежал. Видите, глазки — камеры — на доме напротив? Сказали, что камеры сняли, как его вели под руки, даже тащили два человека. Подвели сюда, положили и ушли. Когда я пришла сюда в 11 часов, там стояли два врача и два милиционера. Он уже мертвый был: хорошо одетый, золотая цепочка на нем осталась не снятая. Но за что убили, непонятно. А в конце июня в этом вот большом сквере тоже был убит человек. И в тот же день за серым зданием на Китайгородском проезде между машинами лежал человек, у которого была отрезана голова».

Евгений Сергеевич, руководитель Московских православных регентских курсов в Подколокольном переулке: «Когда мы тут осели десять лет назад, я посадил виноград, а теперь он всю стену дома закрывает. Однажды не поленился, купил несколько кисточек винограда в соседнем магазине, привязал их, чтобы было впечатление, будто они тут растут. Народ проходящий был в шоке, мы потом всем двором виноград ели.

Самая громкая история была с Хитровской площадью. Мы устраивали общественные гулянья в ее защиту: на площади хотели построить новый торговый центр с парковкой. Мы переоделись в обитателей старой Хитровки — дворников, городовых, беспризорных, потом беспризорные приставали к прохожим, дворники гоняли их, а городовой — и тех и других. Продавали сбитень и пирожки, заодно собирали подписи в защиту Хитровки. Больше всего подписей через интернет собрали, это организовал художник Николай Аввакумов. Получилось 12 тысяч подписей, и площадь не застроили. Но неяс­но, что с ней будут делать дальше: жители хотят сквер, а плакат о строительстве, видите, остался».

Николай Аввакумов, художник: «Дом, в котором я живу (Подколокольный пер., 11. — БГ), перестраивался два раза — в XVII веке и в 1812 году после ­пожара. Вот мои три окна — однажды над одним из них обвалился кусок штукатурки и показался кусок наличника, карниз. Было известно, что этот дом старый, но никто не знал, как именно он раньше выглядел. Я показал это своему другу, Георгию Евдокимову, он профессионал-реставратор, работает в Кремле и преподает в МАрхИ. Мы получили разрешение Москомнаследия на работы и открыли тут древнюю кладку. На кирпичах обнару­жилось два клейма с царского завода — с маленьким орлом и с большим, над окнами сохранились изразцы. Раньше этот дом был не внутри двора, как сейчас, а выходил на государеву дорогу, и с его крыльца был вид на Кремль. Поэтому дом был таким нарядным, но как только его перестроили и закрыли другими домами, поистрепался.

Здесь очень важное для Москвы место, особенное. Мне кажется, именно на Хитровке сохранился тот самый дух города, которого уже нет в других частях Моск­вы. Два года назад я собирал подписи в защиту Хитровской площади. Тогда все нас поддерживали: люди распечатывали наши бланки, сами собирали подписи — на работе, в офисах, — потом приносили нам. Сейчас строительство остановлено. Власти обещают нам здесь сквер, но только если под ним будет четыре этажа парковки. А мы боимся, что они начнут строить парковку, а в итоге возведут весь комплекс, что парковка — только повод.

Если бы вернуть Хитровскую площадь, все жители могли бы общаться, знакомиться друг с другом. Когда наш двор был открытым, местные жители друг друга не знали, не здоровались. Но как только образовалось замкнутое пространство, люди начали воспринимать двор как продолжение квартиры — стали часто праздновать дни рождения во дворе, приглашать других жильцов, накрывать стол, жарить шашлыки.

В нашем дворе бывают субботники — люди, которым нравятся эти места, помогают разгребать мусор после зимы, вскапывать газоны. Потом происходит чаепитие, небольшие концерты на улице — гитара, клавесин, кто-нибудь поет из друзей. Однажды во дворе была свадьба на велосипедах. Все гости нарядились и поехали на велосипедах в загс, там расписались, а потом во дворе было застолье.

Бывает, сюда заходят бывшие жители этого района и рассказывают о том, что здесь было раньше. Однажды я тут встретил старушку, которая помнила Хитров рынок, каким он был до постройки на Хитровской площади школы в 1938 году. В другой раз пришли бывшие жильцы соседнего дома и рассказали, что вон в той угловой квартире, видите, четыре окна, родился актер Савелий Крамаров».

Рома, полицейский, работает в Певческом переулке: «Вот справа от меня — посольство Авст­ралии. А рядом — публичный дом. Это точно бордель: приходят девочки, приезжают мужчины на дорогих машинах. Оживление начинается по будням с десяти вечера, по выходным — уже с семи. Здесь и потасовки случаются. Как-то раз клиента выставили из клуба, он устроил драку с охраной. Еще была как-то крупная потасовка между телохранителями разных клиентов. Тогда не моя смена была, но я слышал — наш сотрудник звонил и спрашивал, что ему делать. А что тут сделаешь? Мы ему сказали, чтоб не вмешивался, он же один. Думали наряд прислать, но драка закончилась. Жизни города это все, конечно же, мешает. Я не знаю, кто владелец, но можно вычислить, наверное, по машине».

Елена Васильевна, пенсионерка, живет в конце Хохловского переулка: «Я давно здесь живу, со школы — наверное, с пятидесятого года. Мне 78 лет — уже трудно судить, нравится мне этот район или не нравится. Я просто привыкла к нему. Это тихий район, здесь не бывает каких-нибудь скандалов, недоразумений. Здесь довольно приличные магазины, нет очередей, продукты в последнее вре­мя немножко стали лучше, и я лично не жалуюсь. Но раньше было много и других магазинов, не только продовольственных. Можно было хоть трусы купить. А теперь за трусами и прочими такими товарами, что ли, в ГУМ идти? Обувной какой-то остался, а галантерейные исчезли.

Двор у нас неживой абсолютно. Раньше были скамеечки, на них сидели бабушки. Всех знали. Если мы поздороваться забудем, то они сами с нами здоровались. А сейчас скамеечки убрали. Только машины стоят. Сейчас тут даже собак нет. Есть одна, но она не гуляет — маленькая такая собачка, сидит на балконе все время и лает. Я все хочу на нее посмотреть поближе — не удается».

Валентина Яловега, гуляет с ребенком в Милютинском саду: «Детских площадок не хватает, и Милютинский сад — центр местной детской жизни, сюда приходят с детьми со всего района. В этом году парк решили улучшать. Снесли в центре роллердром, который никто не использовал по назначению, и установили вместо него маленькую детскую площадку с горкой. А сейчас приехали рабочие и убирают ее. Она простояла дня три. Что там будет дальше, не знаю, может, еще что-нибудь поставят, главное, не пропустить, вдруг через три дня опять уберут.

Хорошо, что здесь высадили траву. Парк тенистый, раньше везде были проплешины. Ходить по траве нельзя, это, конечно, не лондонские парки, где можно валяться на газоне, тут проход ограничен дорожками.

Этим летом открыли Морозовский сад — знаете эту историю? Он был в частном владении, инициативная группа добилась его открытия. Сад симпатичный, но для прогулок с детьми не подходит — он совсем маленький, там нет скамеек, с коляской туда не проедешь: к нему ведет высоченная лестница, а в красивые ворота, куда въезжает владелец особняка, пройти нельзя».

Саша Аневский, живет в Хитровском переулке: «Однажды, года четыре назад, мы шли ночью из «Кризиса жанра» по Хохловскому переулку и увидели, что в одном из домов горит свет, играет безумная музыка, все танцуют, идет какой-то перформанс. Я зашел и обалдел — никогда не видел такого красивого места. Оказалось, это была прощальная вечеринка — съезжал сквот. Мы заняли это помещение следом — под киноклуб, а раньше здесь была типография. Мы показываем фильмы, которые выбирают сами участники нашего клуба «Киносреда». После просмотра все остаются, чтобы пообщаться, выпить вина, познакомиться с новыми людьми. Ведь где теперь знакомиться? Я в студенчестве ходил иногда в ночные клубы, но все это каждый раз заканчивалось каким-то вертепом. Однажды мы устраивали ночную экскурсию по Китай-городу. Была самая короткая ночь лета, и я предложил всем после показа пойти погулять. Нас собралось человек восемьдесят — целая демонстрация, — мы ходили по городу, рассказывая друг другу то, что мы знаем об истории всех этих прекрасных домов.

В Москве есть какое-то всеобщее ощущение катастрофы. И иногда оно сменяется ощущением чуда — из-за того что в каких-то местах что-то сохранилось. Удивительно, что удалось спасти Хитровскую площадь. Но вот Морозовский сад — за него уже давно идет война между жителями района и бизнесменом, который выкупил саму усадьбу Морозовых. По идее, недавно жители добились, чтобы сад открывали днем, но калитка все равно закрыта. Получается, сюда может ступить только нога охранника, а обычные люди гулять не могут.

В Певческом переулке есть галерея — называется «Чистка одежды», с советских времен осталась вывеска. Ребята там продают пластинки, делают выставки, публичные прослушивания. Все это известно в узких кругах и очень трогательно. Мне нравится, что в соборе Петра и Павла пытаются возрождать церковную музыку — там же раньше Лист играл. Они теперь дают хорошие концерты, я приходил послушать. А в Колпачном переулке один человек недавно устроил в заброшенном особняке сквот. Буквально месяц назад. Не хочу говорить, где именно, чтобы не испортить ему это дело.

Между Колпачным, Хохловским и Подкопаевским переулками уже лет десять стоит оранжевая машина Мосводостока. Она откачивает лишнюю воду из канализации. Здесь под землей протекает река, и, если идет дождь, она выходит из своей трубы и заливает улицу так, что машины плавают. Поскольку они постоянно дежурят, наводнений, конечно же, не бывает. Но это же абсурд, за это время давно можно было расширить трубу, перестроить это как-нибудь. Еще пример абсурда — я однажды нашел в этом районе красивое здание из красного кирпича, обнесенное забором с колючей проволокой. Я хотел зайти за забор и посмотреть, что это за здание. Вышла какая-то тетка и говорит: «Сюда нельзя, это государственная тайна».

Бланш Нойманн, жительница Хитровского переулка: «Самый интересный житель нашего подъезда — это Евгений Абрамович. Он старенький, красивый и самый колоритный! Он бывший водитель, у него есть собака Глаша. Каждое утро я слышу, как он музыкально свистит или поет, пока ее выгуливает. Он каждый день пишет новую поэму — о Глаше, о том, как он с ней гуляет по Покровскому бульвару, о детях, которые там играют, о птичках. В моем подъезде живет еще историк Майя, которая знает вообще все про Хитровку, она сделала в «Википедии» всю страницу. Рядом с моим домом — мастерская художника Стаса Жицкого. Иногда я приглашаю своих друзей и соседей во двор, мы жарим шашлыки и играем в петанк. Приходят все — и Стас, и Майя, и Евгений Абрамович тоже».

Елена, продавец религиозной литературы у церкви Космы и Дамиана на Маросейке: «Я глубоко воцерковленный человек, хожу по храмам. Больше всего мне нравится храм Всех Святых на Кулишках, там такие службы красивые, в византийской традиции. У нас тоже большой очень приход. По воскресеньям проходят совместные трапезы — для детей и родителей, праздники вместе отмечаем, чувствуется дух соборности. Один наш батюшка окончил Консерваторию, он в концертах участвует — на фортепиано играет и на скрипке. А в будние дни не очень многолюдно — можно сосредоточенно помолиться, никто не отвлекает. И у нас ежедневно идет молитва за Федора Тютчева и Федора Достоевского, они посещали этот храм — у Тютчева была усадьба в Армянском переулке. Сейчас из известных людей бывает Пресняков — он крестил здесь племянника, очень пышно. На прошлое церковное новолетие, 14 сентября, от Преснякова прислали много красивых цветов.

Я люблю этот район — тут много сохранилось от старого города, еще нетронутого и не обезображенного вмешательством современных горе-архитекторов. Но здесь не очень спокойно. Явно работает какая-то группировка людей, которые у прохожих собирают деньги. Не как милостыню, а очень назойливо — видно, что это организованная преступность. И я удивляюсь, что такое происходит рядом с Кремлем и почему возле Ивановского монастыря их не трогает милиция, — сидит бомж целый день, устроил себе целое логово из кучи грязных тряпок, ему подают. А вечером к нему подсаживаются люди — явно не бомжи. Там же рядом МВД! Может быть, что милиция не замечает один день, но не может быть так, что на протяжении целого года не замечают».

Зина, работница дорожной службы на Солянке: «Территорию эту я уже знаю наизусть — работаю третий год. Привыкла тут, работать нравится. Вижу тут начальников: не знаю, кто именно был, Путин или Медведев, мы работаем — они едут.

Людей ходит много — и хороших, и плохих. В каком смысле? Для нас — одни не мусорят, другие мусорят. Очень мно­го мусора тут. Не знаю, что бы было, если б мы не убирали. Идет человек — урна стоит, а он кинет рядом, хотя мы замели только что, чисто! А другой, наоборот, сразу в машину-ловушку кидает, я говорю спасибо. Однажды нашли на остановке надувной матрас почти новый. Телефоны часто находим, укра­шения, кошельки. Бывали случаи, что наших работников машины сбивали — не насмерть, а так. Едут ведь, не останавливаясь. И аварии мы часто убираем. Видела много раз трупы, мотоциклиста убитого».

РОЖДЕСТВЕНКА — ПЕТРОВСКИЙ И СТРАСТНОЙ БУЛЬВАРЫ — ТВЕРСКАЯ — ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПРОЕЗД

Паша Осовцов, продавец в магазине Fott: «Раньше тут было больше интересного. Но кое-что все-таки осталось. Например, на площадке для мини-футбола, прямо за бутиком MiuMiu, вот уже несколько лет собираются гастарбайтеры. Иногда они играют против местных школьников. На площадку для шести человек набиваются двадцать игроков. Это, конечно, нужно ­смотреть вживую.

А еще в одном из дворов Столешникова есть магазин, где продается нижнее белье для геев.

Можно к этому по-разному относиться, но Столешников всегда был переулком дорогих магазинов — мы, Fott, в этом смысле и сейчас исключение, и были бы исключением в конце XIX века. Только раньше тут были в основном меховые магазины. А где сейчас бутик Cartier, была шикарная винная лавка.

В Столешниковом находится церковь протоиерея Александра Борисова, это самая замечательная община Москвы. Все мои православные друзья ходят именно туда. А напротив храма собираются бомжи, им почему-то нравится памятник Юрию Долгорукому.

Еще на отрезке Большой Дмитровки между Столешниковым и Страстным бульваром всегда пробка из-за машин с номерами АМР — из-за Совета Федерации. Там вокруг часто гуляет бывший великий хоккеист, а теперь сенатор Вячеслав Фетисов, как будто ему заняться нечем.

А напротив ресторана La Maree я однажды встретил Игоря Корнеева, главу селекционной службы «Зенита», в не совсем вменяемом состоянии. Ну а что еще питерцу в Москве делать».

Анонимный знаток московской старины: «Последние новости — плохие. В Камергерском ужасная ситуация с кафешками, которые весь исторический облик переулка множат на ноль, поэтому я стараюсь туда не ходить, чтоб не расстраиваться. А совсем недавно на Большой Дмитровке закрылся совершенно охренительный магазин «Молоко», который там работал последние лет сто. Он был там еще до революции, мой отец рассказывал, что его владелец, некто Чичкин, был один из немногих буржуев, кто пошел работать в министерство, а не в лагеря.

А еще недалеко, на Неглинной, есть известный на всю Москву ресторан «Узбекистан». Ему больше сорока лет, туда еще мой дедушка ходил. Я помню, как мне папа рассказывал, что познакомился с директором «Узбекистана» и тот дал ему визиточку. Папа пришел в «Узбекистан», показал визитку, и его пропустили без очереди. Он заходит внутрь, а там еще одна очередь — и его не пускают. То есть там всегда было две очереди: очередь для «обычных» и очередь для «своих». Сейчас примерно то же самое, но механизмы уже финансовые.

В одном из флигелей во дворике Столешникова переулка был подвальчик, где в советское время делали клепки на джинсы. То есть ты им приносил левые джинсы, а они тебе ставили, что это Wrangler или Levi’s, это было как сигареты Marlboro тогда. Причем, по легенде, этим занимался не кто иной, как Эдуард Лимонов».

Анатолий, сотрудник Мосводоканала: «Диггеры часто застревают в трубах, но нам они ничего не портят, только себе жизнь. В Кремль попасть по этим трубам нельзя, в любом же учебнике написано, что там своя водонапорная башня»

Пожилая интеллигентная москвичка: «На месте часовни, которая сейчас стоит на пересечении Столешникова и Петровки, напротив прокуратуры, раньше была парикмахерская «Красный мак». В советские годы она была очень популярна среди богемы, всяких актрис и так далее. А на Кузнецком Мосту, где теперь какой-то бар (бар «Гадкий койот». — БГ), раньше была парикмахерская «Магия». И все диссиденты и богема ходили либо в «Красный мак», либо в «Магию».

Еще на Большой Дмитровке есть заме­чательный Театр имени Станиславского, там очень хорошие утренние спектакли, на которые всегда приходит много детей. А дальше — неприятный памятник Высоцкому на Страстном бульваре, совершенно он мне непонятен».

Василий Агаларович, старожил Кузнецкого Моста:«Все хуже тут и хуже становится, черт бы их подрал. Магазины и кабаки, магазины и кабаки — только и всего. Ничего здесь больше нет. На кой черт столько магазинов? Кто в них покупать-то будет, дурьи башки? Вот при покойном Никите Хрущеве было совсем другое дело. Магазинов было мало, зато все в них всегда покупали, очереди стояли отсюда (от Сандуновского переулка. — БГ) до Тверского бульвара. Да что я вру, до Садового кольца! Покупали, причем, все что ни попадя: дают — бери. А сейчас — мужские сорочки, европейская одежда… ЦУМ тот же во что превратили! Смотреть противно! Или вот Сандуновские бани эти. Я там бываю, да. Неделю в году туда хожу, когда воду отключают весной. Плюну, подумаю про себя: «Чтоб вам сдохнуть!» — и иду, мыться-то надо. Или вот был ларек у нас тут, на пересечении Сандуновского и Рождественки, — убрали. Мне теперь за пивом куда ходить прикажете? В ЦУМ ваш?»

Наталья Ильинична, пожилая интеллигентная москвичка: «Раньше я жила в том доме, где сейчас находится контора «Аэрофлота» (доходный дом М.В.Сокол. — БГ), теперь переселилась на Цветной бульвар — так моим детям удобнее. Я об этом немного жалею, это был хороший дом. Даже сейчас, весь изгаженный, он все равно красивый. Моим соседом был Юрий Федорович Файер, известный дирижер. Вообще, там жило много людей интеллигентных. Много было, правда, из партийных, из органов. Там внизу еще был замечательный магазин, один из немногих в Москве, где можно было купить книги на иностранных языках. Например, Камю в оригинале. И это в семидесятые годы! Теперь-то вам будет сложно в это поверить, но люди стояли в очереди, чтобы купить книжку Камю на французском. Этого магазина, конечно, давно уже нет. Но что самое ужасное — это дом, построенный на месте сквера, который был напротив кафе «Дружба» (так называемый «Берлинский дом». — БГ). Раньше там было прекрасное дореволюционное здание с кафе «Музыкальная табакерка», мне об этом рассказывала мама. После войны дом снесли и устроили маленький парк, это уже я помню сама. А вот недавно, лет десять назад, на этом месте построили нечто настолько чудовищное, что мне неприятно даже думать об этом, не то что проходить мимо. Просто омерзительно».

Ефим Павлович, сотрудник Малого театра: «Я сам никогда не жил в районе Кузнец­кого Моста, но знаю тут каждый гвоздь. Я работал сначала в Большом, потом в Малом театре — вот уже шесть лет, а до этого работал в «Детском мире». Тут многое изменилось за последние четверть века, но хороших изменений было мало. ЦУМ постоянно увеличивают. Еще двадцать лет назад он был в три раза меньше, а теперь, кажется, догоняет по площади Кремль. Последний раз его увеличили за счет маленького скверика, который, между прочим, был отделан гранитными плитами. А плиты эти привезли в сорок первом немцы, чтобы из них поставить памятник в честь своей победы над Россией. Но вышло все по-другому.

Теперь там всем управляют люди, которые ничего не понимают в красивых и старых вещах, а любят только деньги. Я вот зашел туда, в ЦУМ, как-то за водичкой, а над кассой объявление: «Купите дисконтную карту за двести пятьдесят тысяч рублей». Выгодное предложение, ничего не скажешь. Все эти цумы-пумы москвичи ненавидят, спросите кого ­хотите. Туда ходят только бандиты и иностранцы».

Петя, студент Полиграфа: «Мы на Петровке часто бываем. Во-первых, нас то и дело водят в Музей современного искусства. Он, кстати, не такой плохой, как все думают. Ну да, там всем рулит Церетели, а он редкостный козел, но самим музеем управляют другие люди, и там бывают довольно интерес­ные вещи. Во-вторых, в здании музея находится классное кафе «Март» — одно из немногих мест в радиусе километра, где можно вкусно и недорого поесть. В-третьих, тут неподалеку есть ­классная баскетбольная площадка. Туда то и дело приходят даже люди из издательства CondéNast, оно тоже недалеко, на Большой Дмитровке. Но мы с ними не играем — во-первых, они слишком пафосные ребята, а во-вторых, ни хрена не умеют играть. Хотя у нас пол-курса и мечтает там работать».

Данила, продавец в одном из бутиков Столешникова переулка: «Тут у нас все вокруг напичкано лакшери и фэшн: «Картье», «Луи Вюиттон», «Берберри». Но меня все это не привлекает. Не только потому, что не по карману, но и потому, что это не главное в жизни.

Обеденного перерыва у нас нет, да и есть тут особенно негде. Так, зайдешь за салатиком в «Елисеевский» или в PrimeStar в Камергерском, и все. Конечно, иногда можно прикоснуться к москов­ской ночной жизни, например, сходить в «Симачев» в субботу вечером. Или, если поздно вечером проходишь по Большой Дмитровке, около входа в ресторан Nobu можно увидеть известных персонажей из светской хроники, телеведущих там или даже актрис.

А из плохого… Самое тяжелое — добраться из Свиблово в Столешников, сохранив товарный вид.

Про район вокруг знаю, что вон в том дворе, где сейчас тоже какие-то магазины, раньше была полицейская конюшня, в XIX ве­ке, кажется. Это нам рассказали ребята из «Гоголя». Там даже стоял столб, к которому лошадей привязывали».

Продавщица мороженого: «Я вот ем бутерброд с колбасой, пью чай. Обедаю, значит. Покупатели у меня самые обычные. Приходят иногда из Центробанка на Неглинной, студентов много, пенсионеры. А вот эти (показывает на ряд дорогих иномарок у VogueCafé) ко мне не ходят, конечно.

Что тут такого необычного? Ничего. Кипяток в термосе приношу с собой, в такую холодрыгу на улице без чая не просидишь. Старые москвичи нас не любят — тех, кто приехал. Они думают, мы приехали город захватывать.

Вот тут еще, в Варсонофьевском переулке, подвалы страшные. Там все было залито кровью, там людей тьма погибла. Не знаю когда, то ли до войны, то ли во время революции — их туда сбрасывали и там мучили по-страшному и убивали. Туда все до сих пор ходить боятся».

Пожилой коренной москвич: «Я вам по-быстрому сформулирую. Постулат первый: Москва — это пятьдесят деревень. Клещево, Сковородино и так далее. Второе: Москва — это пятьдесят миллионов жуликов и воров, и главное их гнездо — здесь (на Кузнецком Мосту. — БГ). Третье: Москва — это четырнадцать миллионов черных, которые приехали отнимать у нас город и устраивать драки. Вон, буквально вчера драку устроили и говорят мне: «Ты здесь, напротив «Узбекистана», жить не будешь». И еще три миллиона тех, кто приехал Москву покорять, а получит здесь только горе и болезни».

Марина Алексеевна, школьная учительница: «Про многие мистические вещи не все знают. Например, вот этот самый Кузнецкий Мост — он же на самом деле под землей, и вода в этой реке ядовитая, потому что туда столетиями сбрасывали трупы, а из «Сандунов» грязную воду спускали. А после бани вода какая? Известно какая: тоже ядовитая. Еще тут карета ездит по ночам, потому что Каретный Ряд. И кто ее увидит, сразу же умирает. А еще на Рождественке жила давным-давно чья-то любовница, мадам Зюзю. Потом ее любовник попал под эту самую ночную карету, а она задушила себя чулком. И по ночам тоже тут бродит. Ее увидеть — еще хуже, чем ту карету, потому как от кареты хоть убежать можно, а кто ее увидел — мог спастись только в церкви, которая раньше была на Большой Дмитровке. Большевики ее снесли, и теперь от мадам Зюзю уже никак не спасешься».

Петя, нищий: «Мы всей толпой ходим от Космы и Дамиана к Николаю Чудотворцу (церковь Николая Чудотворца в Звонарях. — БГ). Кормят и тут и там. Но я давно решил, что надо ходить то туда, то сюда, чтоб не слишком обременять людей. В Николе так вообще вкусно, у них там целый особнячок под столовую для нас выделен. Заведует всем такой бородатый мужичок, очень строгий. Но добрый. Вот я даже бороду отрастил, как у него. Весь день мы проводим летом на Страстном бульваре, на траве валяемся. Там такого насмотришься! Как-то этим летом пытался чечен один наркотиками торговать. Ну мы его отмутузили, больше не появлялся. А осень я провожу на скамеечках вот здесь, вокруг памятника (памятник Юрию Долгорукому на пересечении Тверской и Столешникова. — БГ). Иногда можно еще у Маркса (памятник Карлу Марксу напротив Большого театра. — БГ) поспать.

Сам я живу в домике с электричеством около «Белорусской». Когда весь день слоняешься без дела, приходится придумывать себе всякие развлечения. Можно пойти в какую-нибудь приемную. В Думу, в Госнаркоконтроль тот же. Какую-нибудь хрень придумываешь и допекаешь этих толстобрюхих ослов. Говорю, например: «Я недоволен вашей работой». А они вынуждены отвечать.

Я люблю еще ходить в Камергерский, там есть магазин «Медкнига». Люблю там рассматривать витрину: гастроэнтерология, лечение метросексуальности. Интересно.

Ночью можно пойти помыться в фонтане, потому что надо соблюдать гигиену, это и в церкви говорят. Вообще, я вам не советую лезть в фонтаны на Манежке, там кто только не моется по ночам».

Ашот, дворник: «Центр Москвы я вижу только в пять часов утра. Это не похоже ни на что другое. Когда видишь Москву днем или поздно вечером, даже не верится, что это тот же самый город. Он абсолютно пустой, много тумана, везде течет вода, и очень грязный. Везде лежат люди, и ты даже не знаешь, мертвые они, пьяные или просто спят. Я за год нашел в центре Москвы два трупа. Один из них — напротив Третьяковского проезда, где ваши самые дорогие магазины. Самое грязное место на нашем участке — у станции «Кузнецкий Мост». Я не понимаю, как такая ужасная помойка может быть в двух минутах пешком от Кремля. Каждое утро оттуда увозят целый грузовик мусора.

Когда мы уже заканчиваем работу, на улице появляются люди. Раньше всех — школьники, потом студенты и те, кто едет на работу. Все опухшие, усталые и спешат.

У меня все законно, регистрация и разрешение на работу. С друзьями снимаем квартиру в Химках. Москву я почти не знаю, когда есть свободное время, я уж точно не поеду в центр. Один раз был на Красной площади — и все. Главное правило, конечно, — не соваться на Манежку. Там можно получить пенделей и от дагов, и от «спартачей».

ПОКРОВКА — ЧИСТОПРУДНЫЙ, СРЕТЕНСКИЙ, РОЖДЕСТВЕНСКИЙ БУЛЬВАРЫ — РОЖДЕСТВЕНКА — ЛУБЯНСКИЙ ПРОЕЗД

Алексей, местный житель: «Тут помойка драгоценная в доме №9 по Покровке. Выбрасывают лампы дневного света, которые в офисах обычно ­вешают. А я радиолюбитель, я из них электронную начинку выбираю, мне нужно для радиомоделирования. Тут много чего выбрасывают при ремонте. Что гас­тарбайтеры не растащат — мы забираем. Можно сказать, тут даже очередь. Вот я успел дрель отличную взять. Строительная, мощная — они думают, что слома­лась, а я знаю, как починить».

Алла Михайловна, председатель домкома в доме №21 на Мясницкой: «Про наши дома не одна книжка написана: сюда Лев Толстой приезжал на санях, здесь он познакомился с Леонидом Пас­тернаком. Потом тут располагался Вху­темас и общежития студентов, потом МИФИ, а теперь Академия Глазунова, развалина и жилые дома с мастерскими. Мы тут боремся с местной властью, чтобы жить нормально, уже поседели все. Развалина — это Итальянский дворик, относился тоже к Академии, но когда Глазунову здания отдали и он делал ремонт на спонсорские деньги каких-то итальянцев, на него как раз денег не хватило, так он и стоит, совсем разрушенный.

Тут до сих пор как Латинский квартал — в подвалах и мансардах мастерские художников (даже спортплощадку расписывают граффитисты — один нарисует, другой сверху; мы их просим только дома не трогать), до сих пор живут наследники Родченко и всяких других, фильмы постоянно какие-то снимают, раздражают жителей работающим целый день генератором.

Во дворе стоял бюст Ленина, который однажды кто-то украл, а милиция нашла в подвале и снова поставила. А посвящен он был визиту Ленина с Крупской в общежития Вхутемаса. Именно здесь случился этот анекдот, когда Ленина спросили, любит ли он Маяковского, на что он ответил: «Я не очень-то разбираюсь, спросите Луначарского».

Надежда Орестовна, жительница дома страхового общества «Россия»: «Хлопотно очень, когда в театр Калягина (EtCetera) приезжает Путин, а раньше наведывался Лужков. Тогда тут перекрывают входы в некоторые дворы, пока высокие гости не войдут в театр или его не покинут. Говорят, во время этих визитов на крыше нашего дома сидят снайперы. Про театр говорят, что не будет этому дому счастья, потому что построен он прямо на кладбище. Но все равно сюда приезжает много известных артистов. Мне охранник скажет: «Хотите Гафта посмотреть?» Я возьму собаку и делаю вид, что гуляю, а сама на них смотрю — старенькие уже все, но простые».

Валентин Карелин, учитель истории: «Я слышал от одной серьезной дамы, что именно в подвале дома Лансере (там и сейчас живут его потомки), что на углу Милютинского и Боброва переулков, группа TheBeatles давала свой единственный концерт в Москве, Хрущеву в 1965 году, о котором сложено столько легенд после их альбома «Backinthe USSR». Якобы Хрущев прибыл туда по подземному коридору, а в самом подвале специально для события установили четыре туалета-кабинки».

Михаил, охранник в Милютинском переулке:«Вот тут в соседнем доме нелегальное казино было. Летом его разоблачили, теперь ремонт делают. Подробности? Я уже в таком возрасте, что мне неприятности не нужны. Завтра нашлепаешь что-нибудь, а мне придут по башке дадут».

Наташа, продавщица цветов у метро «Чистые пруды»: «Здесь теперь импровизированный мемориал. Люди видят: цветы лежат, — и приносят новые. Не понимаю только, почему Метрополитен разрешает. Видимо, есть договореннсть, потому что, если бы не было, убрали бы все и забыли бы»

«Площадка у метро всегда была местом сборища разных агрессивных компаний. Только последние два года ввели усиленный наряд милиции и стало поспокойнее. А так — скинхеды и дети тьмы: готы, кавказцы, болельщики… Вечные драки. И сейчас, когда футбол какой-нибудь, сюда приходят. Прямо напротив нашего магазина год назад летом убили болельщика «Спартака» Юру Волкова. Потом поставили эти фотографии, люди приносили цветы, свечки, игрушки. С тех пор тут что-то вроде места паломничества для фанатов. А недавно под фотографией Юры появился еще венок с надписью «Жертвам национальной розни». И не помню, когда точно, но еще там появилась фотография Юрия Буданова, которого застрелили в июне».

Канатбек, дворник: «В Кривоколенном я снимаю комнату. Человек, который собственник, говорит, что тут жил царь. Во дворе дома летом импровизированная шашлычная была — не кафе, а просто жители для себя праздники устраивали, дни рождения, тут столики, навес, чужие не заходят сюда. Я работаю дворником на Мясницкой, там, где бывший дом Сталина. Сейчас его ремонтируют — хотят офисы, что ли, сделать. Я был в его квартире, на втором этаже. Там есть молельня и арабская комната, уже современная. Сталин молился, конечно, а как же. Сейчас там приемная Министерства обороны, но министра там нет, другой адрес у него. А там, где жил Сталин, — диван, интерьеры 1937 года все остались как были».

Сергей, ночной сторож: «В этом доме (Маросейка, 13, стр. 3. — БГ) на третьем этаже одна большая коммуналка, и она вся отдана под съемки сериалов — снимают тут чуть ли не каждый день. Особенно они любят подстреленные из окон падать. По пять автобусов каждый день: дизели, генераторы, подсветка. Этих сериалов миллион, а актеры одни и те же: то он играет мента порядочного, через неделю — уже бандит. А котлован этот рядом с домом — в нем бомжи живут, сейчас холодно, не знаю, где они, но одеяла пока лежат. Я коренной москвич, но центр ненавижу: ощущение, что со всей страны вся помойка съехалась сюда. Что ночью делается! Нельзя пройти: стрельба-пальба, уже не кино — пацаны просто гуляют, обопьются пива, особенно когда футбольный матч или кто-то проиграл…»

Валентина Павловна Замятина, в прошлом директор булочной на Покровке, 1: «Я благодарна своим покупателям, в ножки могу поклониться: я перенесла две операции, а они за свои деньги покупали лекарства и приносили мне»

«Эта булочная еще в войну была, а я в ней только 50 лет проработала. Тут все осталось по-старому, потому что это объект социального назначения, нельзя сделать банк или другой магазин. На ремонт у нас нет денег, вот и осталось все как раньше: контрольные весы, лотки с хлебом, прилавки. Разве что ассортимент стараемся разнообразить — вот добавили мороженое, соки. Во время перестройки, когда надо было как-то называть предприятия, все называли «Надежда», или «Светлана», или собственными фамилиями, я просто взяла надпись с керамической плитки на стене дома: «Декоративно-строительная контора Артура Перкса». Получилось ТОО «Перкс», и печати такие у меня. Увековечила тем самым имя этого англичанина, фирма которого облицовывала многие дома в Москве. Как-то ко мне зашла внучка Перкса. Говорит, увидела дедушкино имя, какое вы имеете к нему отношение? А вот такое.

Но место само по себе очень тяжелое. Из-за Лубянки, «Кировской» и подвалов, которые тут кругом, очень нехорошее тут место. Я даже не могла подумать, что организм так будет реагировать. Много людей болеет, умирает, все из-за подземелий этих. И здесь, где Китай-город, и ближе к Покровским воротам. Еще говорят, что здесь трасса под нами проходит и целые сады под землей растут».

Илья Григорьевич Гуревич, сотрудник Морского аквариума на Чистых прудах: «У нас сначала магазинчик был маленький, а потом, когда мы заметили, что люди больше посмотреть приходят, расширились, поселили первую акулку-кошечку. Они у нас даже приплод приносили, и люди яички эти акульи покупали — хотели, чтобы дома акуленок родился. Теперь у нас экскурсии, еженедельное шоу кормления акул, мы готовим людей к путешествию на Красное море: рассказываем, как лечить, если укусили, укололи ядовитые рыбы, что делать, чтобы акула не напала. Это живой мир, и у нас постоянно происходят маленькие происшествия: то кокосовый краб убежит, сотрудницы на потолке его нашли, то черепаха тяпнет за палец, то сомовые акулы дерутся — вон, раны на мордах не заживают, то групер напал на акулу, насилу вырвали».

Анастасия Бугрова, органистка в католическом храме Святого Людовика: «Наш храм — единственный католический храм в Москве, в котором продолжались службы все советские времена. Види­мо, это потому, что он при французской дипломатической миссии: не хотели портить отношения. Но соседство с ГПУ было очень опасным: ходили только самые отважные, потому что в то время можно было один раз пойти в храм и домой уже больше не вернуться. А внутри храма были камеры, которые просматрива­лись прямо людьми с Лубянки. Я знаю, что в 1926 году французский епископ Мишель д’Эрбиньи здесь тайно рукополагал епископа Неве. То есть представьте: кругом машины, гэбэшники, а человек просто заходит в храм и выходит на улицу епископом! Под алтарной частью и ризницей храма в подвале оборудовано помещение для встреч французской приходской общины. В этом же помещении — часть церковных предметов, убранных туда после ремонта храма. Раньше этот подвал был соединен со зданием французского лицея (тогда еще двух французских школ — для мальчиков и для девочек) подземным ходом. Есть легенда, что настоятель вывел через этот подземный ход из храма людей, которым угрожала опасность. Вероятно, это было в советское время».

Валерий, администратор Лиги деятелей культуры и искусств: «Этот милый особнячок был в советское время вотчиной Генриха Ягоды, одного из руководителей НКВД. Прямо под этим двором находился подвал, и мы можем только догадываться, что в нем происходило. А вот эта разрушающаяся, но крепкая кирпичная кладка — фрагмент стены и угловая башня Сретенского монастыря. Она дала трещину все из-за того же подвала. Внутри она полая и использовалась в качестве монастырского карцера. Все эти строения накопили в себе достаточно отрицательной человеческой энергии — везде страдали и замышляли недоброе. Некоторые мои впечатлительные товарищи даже слышат тут голоса и шаги. В настоящий момент в левом крыле усадьбы располагается Союз дизайнеров, и по какому-то стечению обстоятельств руководители его — все полковники КГБ в отставке. Никто никогда не видел плодов их дизайна. Наверное, они просто переехали из здания напротив (здание без номера в Большом Кисельном принадлежит ФСО. — БГ)».

Виктор Васильевич, продавец дубовых веников на Рождественке: «По выходным мы здесь продаем веники посетителям Сандуновских бань. Утром продаем прямо у бань, а днем нас милиция гоняет, и после обеда идем на Рождественку. Нас тут много довольно стоит, и спрос большой — тысячи людей покупают. Веник дубовый, 250 рублей штука. Те, что в банях продают, гораздо хуже качеством. Сделать хороший веник — это же целое искусство. Мне привозят заготовки со всей России — пучки, и я переделываю: подрезаю, перевязываю. Получается отличный веник, на два раза хватает. У меня уже много постоянных клиентов, заказывают прямо по сто, по двести веников, пора магазин открывать. ФСО напротив нас не трогает — у них свои дела, у нас — свои, а вот милиция достает. Один раз подъехал клиент на машине — и тут менты. Он говорит: «Я человек простой, даже удостоверение покажу». И достает удостоверение депутата. Ну и уехали они ни с чем. За пять лет, что я тут стою, уже многих узнал: генералы, начальники, из УВД, монахи приезжают. Зато в упорной борьбе с милицией наши веники самые хорошие стали, конкурентноспособные!»

Сергей, продает книги у «Библио-глобуса»: «Последние годы очень падает спрос. За четыре дня продал три книги по 10 рублей! У меня серьезные книги по новей­шей политической истории и немного классической философии — из моей библиотеки. Современные вообще никто не покупает, только Кантом еще немного интересуются или стоиками. А нами милиция интересуется. Хватают без разбора — и в машину, штрафуют. Я инвалид войны, меня меньше трогают. Но все равно стоишь тут на риск. Я сейчас постою выходные и в больницу снова лягу, все равно без толку».

Александр, администратор Цирка Никулина: «Раньше вокруг метро «Китай-город» сплошные коммуналки были, просто люди жили. А в подвале во дворе, как раз напротив церкви Георгия Победоносца (храм Великомученика Георгия Победоносца в Лучниках, Лубянский пер., 9. — БГ), происходили расстрелы в 1937 и 1942 годах. В то время в самой церкви было сначала общежитие, а потом обувная мастерская. Как видите, наших предателей не увозили далеко, а прямо рядом убивали. Так что гнилое здесь место».

ГОГОЛЕВСКИЙ БУЛЬВАР — СОЙМОНОВСКИЙ ПРОЕЗД — ПРЕЧИСТЕНСКАЯ НАБЕРЕЖНАЯ — ЗНАМЕНКА

Лена, продавщица («Пирожки из печи»): «Часто приходят посетители Музея имени Пушкина. Прибегают, покупают пирожки — и обратно. Знаю местных рабочих. Одни и те же каждое утро идут на работу и пирожки покупают»

«Сюда часто ходят попрошайки. Есть одна такая интересная леди, мы ее называем «наша интеллигенция». Она попрошай­ничает, и ей деньги дают, еду. Один мужчина ей говорит: «Ну что ты, бедолага, без жилья осталась?» А она ему: «Есть у меня жилье. Дом такой-то». Кажется, где-то рядом с Курским вокзалом. Другой мужчина еще одному бомжу говорит: «Работать идти надо!» Он ему: «Я работаю». — «Где ты работаешь?» — «Бомжом работаю».

Антон, продавец прессы: «Я в центре так долго уже работаю, а в храме Христа Спасителя еще ни разу не был. Надо как-нибудь сходить. Я вижу, как Собянин на лимузине катается, но это ничего. А вот когда Медведев приезжа­ет, тут все перекрывают, меня отсюда ­убирает Федеральная служба охраны, говорят: «Иди отсюда, чтобы тебя не видно было». Среди моих постоянных клиентов — попрошайки, местные бродяги. Они у меня каждый день «Комсомолку» покупают».

Елена Николаевна, сотрудник экскурсионного бюро: «Я не знаю, что тут можно показать туристам. Больше нет того, ради чего стои­ло ходить днями, неделями, месяцами от дома к дому. Сейчас в шесть часов ­вечера — в начале седьмого пойдет народ, как на демонстрацию, все из офисов. Через два часа пойдете по улицам — все, все темное, ничего не горит. У Волхонки раньше жил Макаревич, у Совета ветеранов — Шакуров. Там, где сейчас ресторан «Генацвале» (на Остоженке. — БГ), был магазин мяса, назывался «Три поросенка»: в витрине стояли три поросенка и держали поднос с сосисками. Туда Никулин приезжал и академик Павлов. Раньше там было полно магазинов. Из всех уцелел только один, в восьмом доме.

В каждом дворе бурлила своя жизнь. В один прибежишь — в бадминтон поиграешь, в другом — на горке покатаешься. Когда гаражи стояли, по ним бегали, прыгали. А на Гоголевском зимой и на лыжах, и на коньках, и на чем только не катались. За заправкой (через дорогу от храма Христа Спасителя. — БГ), там, где сейчас деревья, за заборчиком, был каток».

Аня, жительница Знаменки: «Эта заправка — достопримечательность нашего района, настоящий раритет. Ее не сносят уже много лет. Возможно, есть какой-то секрет: какие-то подземные коммуникации или ходы»

«Мне друг рассказывал, что жена Сердю­кова (министр обороны РФ. — БГ) искала дом в Москве и ей было предложено несколько вариантов, в том числе особняк XIX века здесь неподалеку. Выбрала она его или нет — неизвестно. Бензозаправка через дорогу от храма Христа Спасителя — последний оплот социализма. Она для правительственных, ведомственных машин, которые приезжают туда с талонами. На этой заправке снимают массу фильмов.

Прямо под нами проходит правительственное метро, дорога от Министерства обороны к Кремлю. Время от времени весь дом начинает вибрировать, ритмично трястись, и слышен звук поезда.

Мне кое-кто рассказывал, что треугольник между Гоголевским бульваром, Колымажным переулком и Волхонкой раньше назывался Чертолье и был каким-то невероятно мистичным, поэтому тут и построили столько храмов, в каждом переулке.

Некоторое время назад на пересечении Ленивки и Волхонки был бар «Ленивка». Мы туда зашли и вышли: странное и ужасно дорогое место. И тут мой сын говорит: «Мама, ты знаешь, зачем этому бару такие большие окна? Там голые женщины танцуют». И это напротив храма Христа Спасителя! Правда, танец был недолгим. Вскоре эту маленькую улицу красных фонарей прикрыли.

Гуляя по Знаменке, часто можно встретить Вассермана в куртке с сотней кар­манов».

Далер Зафарзода, бармен ресторана «На Знаменке»: «В наш ресторан как-то заходил Батурин. У нас были и Лада Дэнс, и Пресняков-старший, и «Самоцветы». Здесь еще сотрудники Филармонии отмечали какой-то юбилей, «Самоцветы» приходили их поздравить. У нас гулял нефтяник, ему Добрынин и Лада Дэнс концерт устраивали. В нашей сауне обитает то ли домовой, то ли что-то такое. Я как-то там спал, просыпаюсь, открываю глаза и чувствую, что не могу пошевелиться. Я в таком состоянии минуты три пробыл. С моим коллегой тоже такое случалось. Я еще слышал, что, когда этот дом строили, находили кости: тут раньше кладбище было. А двор у нас самый обычный».

Ольга Гончар, домохозяйка: «Раньше на Гоголевском бульваре были три детские площадки и футбольное поле. Мы в этих местах все сознательное детство гуляли. Лет десять назад площадки снесли и построили дом, где живет Пугачева. Теперь нашим детям вообще практически негде гулять. На Гоголевском, 29, раньше был обычный пятиэтажный дом. Жильцов выселили в Бутово, и теперь на этом месте живут всякие ­крутые. Нашу квартиру предлагают обменять на жилье в Подмосковье. Мы, естественно, отказываемся. Кроме Пугачевой в этом районе еще живут Укупник, Киркоров, Кучера, жена президента Киргизии. По Гоголевскому раньше часто Вицин гулял с собакой — черной дворнягой. Он с детьми любил играть, вообще не скажешь, что известный человек».

Митя, школьник: «Как-то два парня спрашивали прохожих, кто им больше нравится: Печорин или Базаров. Там такие ответы были: «А Базаров — это из пушкинского «Преступления и наказания», да?»

«Рядом со школой (№57. — БГ) есть курилка — «трубы». Раньше там действительно были трубы, на которых все тусовались, а сейчас их нет: был ремонт, старые убрали, новые закопали в землю, там грязно и гаражи стоят. Нам остался только маленький пятачок. Но название, естественно, не изменилось. Это не просто курилка, а центр общественной жизни. Обычно туда ходят те, кто постарше. Младше 9-го класса туда, как правило, вообще не заглядывают. Справа от «труб» стоит заброшенное двухэтажное здание. Называется «бомжарня». Сейчас все входы туда заколочены, а года три назад туда можно было пролезть. Крыши нет, внутри ничего нет, остались только стены. По ночам там тусовались бомжи. Мы их не встречали, но можно было догадаться по остаткам жизнедеятельности. Иногда прикольные персонажи заглядывают к нам на «трубы». Месяц назад заходил школьник, который сбежал из дома в Уфе и пытался уехать за границу».

Леонид Сычев, художник: «Когда солнечная погода, я обычно тут на Гоголевском стою. В остальное время на набережной у ЦДХ. Туда съезжаются тысячи художников со всей страны, некоторые даже на джипах. Есть маститые, есть шарлатаны. Даже не знаю, почему я сюда прихожу. Просто порекомендовали, сказали, что здесь культурные люди. Те, кто живет в этом районе, тоже покупают картины, в основном с местными видами.

По Гоголевскому бульвару в основном ходят почтенные дамы, бывшие супруги известных архитекторов, балерины (тут недалеко есть дом Большого театра). Собачек оригинальных выгуливают с ошейниками, расшитыми стразами.

Тут вообще примечательное место. Что ни дом, то история. Вот там, например (угол Гоголевского и Пречистенки. — БГ), жил Василий Сталин и «девушка с веслом». Были у них какие-то шуры-муры. Сейчас этот десятиметровый памятник нашли и поставили в парке Горького. Когда я был маленьким, ходил ­смотреть сзади на эту статую. «Ее увидел в первый раз, когда окончил первый класс. Тайком поглядывая снизу, свою увидел Мону Лизу». В 1960-х ее снесли, а недавно вернули. Я вот хочу сходить посмотреть: вдруг еще стихи родятся».

Александр Горбунов, бездомный: «Это такой район, что дворами можно с одной улицы на другую легко попасть. Например, от Музея имени Пушкина до Гоголевского можно дойти тремя путями: по Волхонке к началу бульвара, через Знаменские переулки к середине и к концу. Но сейчас с этим сложнее, потому что дворы закрывают.

Недалеко от правительственной заправки есть помойка. Туда близлежащие организации выкидывали конверты. Мы с братом это все собирали и отклеивали марки. Тем более что там были даже иностранные. Всякие ведь хотелось иметь, а денег не хватало.

Теперь тут никаких подпольных магазинов нет, а раньше были — в основном самогонщики. На улице Дмитриевского (1-й Зачатьевский переулок. — БГ) были обычные магазины, а рядом, в подъезде, до двух часов дня, когда торговать алкоголем запрещалось, можно было приобрести самогон. Некоторые специально закупали побольше водки с вечера и до обеда ее продавали. Очередь к этим ребятам была метров сто. Давали строго не больше двух бутылок в одни руки. Мы с братом жили на Ленивке. Тогда на сахар тоже было ограничение, мы покупали сироп, дрожжи, пшено и делали бражку. Постоит пять дней — нормально, можно пить, даже не гнать.

На детских площадках сейчас не посидишь, не попьешь. Сложно с этим стало. ­Теперь вот выбрали место потише, посидели, попили и смотались по-быстрому. Мы раньше выпивали перед домом в Большом Знаменском, потом нас прогнал охранник, хотя мы за собой все всегда убирали. Еще мы пили за теми двумя кустами сирени, около Института философии РАН».

Местная жительница с собакой: «Гулять сейчас почти негде. Раньше с этим было лучше: около бассейна «Москва» располагался хороший сквер. Во дворах было больше зелени, там и гуляли. Сейчас многие из них позакрывали. Дом №10 по Гоголевскому бульвару, где висит мемориальная доска с изображением Тургенева, выкупил Церетели. Раньше там был садик, можно было гулять, но теперь и это отгородили.

В нашем дворе стояли две лавочки, но мы их попросили убрать: сюда в теплое время года вечерами приходили компании, устраивали песни-пляски, бутылки после них оставались. Теперь все эти посиделки перенеслись в тот двор за домом №10 по Гоголевскому. Хоть не у меня под окнами.

Наркоманы у нас иногда собираются — во дворе я иногда вижу шприцы. Бомжей тут сколько угодно. Летом постоянно живут, облюбовали один дворик и все прошлое лето прожили там на газонах, а сейчас, по-моему, переселились в подъезды. Одного из них даже убили. Это в соседнем подъезде произошло. Я тут живу 30 лет, и ничего подобного раньше не было».

Татьяна Емина, младший научный сотрудник Института философии РАН: «Гоголевский бульвар обычно не перекрывают на праздники. Единственный раз, я помню, пол-Гоголевского перекрыли, когда умер Алексий II и в храме Христа Спасителя была панихида. Мы с трудом в институт попали, дворами проби­рались.

Раньше старый Арбат был великолепной улицей — широкой, удобной, с двухсторонним движением и троллейбусами. А на Волхонке, там, где сейчас Галерея Глазунова, когда-то располагался Дом культуры и техники. На первом этаже был очень уютный кинотеатр, где шли фильмы, которые порой не показывали в больших кинотеатрах. На втором этаже — студии, не только детские и очень дешевые: занимались рисованием, танцами и музыкой.

Большой Знаменский практически не изменился: никаких новостроек нет. Там есть очень интересный дом. Кажется, он появился в 1930-е годы. Маленькие квартирки располагаются как купе в поезде: большой коридор и двери с одной стороны. Кухня там общая, чтобы коммуникация между соседями не прекращалась.

В соседнем доме от меня живут Пуга­чева, Киркоров, Починок, Матвиенко. Пугачеву я вижу практически каждый день. Она выходит из своего подъезда, ей подают какой-то полулимузин, золотистый «мерседес». Не знаю, зачем он ей: уж очень неудобно у нас тут маневрировать. А однажды она что-то покупала в близ­лежащем магазинчике. Знаете, такие небольшие магазинчики, где все есть. Когда она вошла, все сразу даже замерли. Она без охраны была. Одна моя соседка, которая живет на втором этаже, как-то говорит: «Сегодня Филю видела. Такой уставший, еле ноги волочит, водитель подъехал, Филя сел в машину, и они поехали». — «А я его почему-то никогда не видела». — «Да ты бы его и не замети­ла: он какой-то такой невзрачный, скромненько одетый».

В Филипповском переулке, где, соб­ственно, живет Пугачева и где понастро­или элитных домов, раньше стояли деревянные двухэтажные особнячки. Там жили в коммуналках мои одноклассники. Теперь все коммуналки расселили. В 1960-х в соседнем доме в коммуналке жила сумасшедшая женщина лет семидесяти. Звали ее Хася. Она не признавала туалет в квартире и делала все во дворе, где мы, дети, играли».

ТВЕРСКАЯ — ТВЕРСКОЙ И НИКИТСКИЙ БУЛЬВАРЫ — ВОЗДВИЖЕНКА — МОХОВАЯ

Дарья Егорова, студентка Первого меда: «Я не была в Мавзолее и не хочу: там все время очереди и он открыт какое-то очень ограниченное время, так что попасть туда сложно. У нас в анатомическом музее (Моховая, 11, корп. 10. — БГ) и так мумии есть — высушенные трупы в полный рост. И в наш музей может попасть любой. Для этого необходимо, во-первых, показать охране любой студенческий (естественно, никто не вглядывается, что там написано — учишься ты в ГИТИСе или в Первом меде). Во-вторых, чтобы не вызвать подозрений, надо быть определенного возраста. В-третьих, сдать вещи в гардероб и надеть белый халат. Все — путь открыт. Поднимаешься на второй этаж — и ты в анатомическом музее. Там у нас много всего интересного. Иногда студенты приходят туда учиться в тишине — и столы специальные есть. Правда, не сразу привыкаешь к тому, что вокруг все уставлено органами в формалине.

На кафедре еще есть всякие препаратные аудитории. Я все думала, что ведро у одной из дверей — мусорка, а в нем «замаринованные» органы оказались. В другом ведре обнаружился целый труп в позе эмбриона. И все это в соседнем с «Националем» здании».

Дарья, аспирантка журфака: «Пару лет назад при входе на факультет, если вдруг охранник остановит, можно было сказать: «Я в киноклуб». Это была маленькая каморка в подвале, наверное, с тысячами дисков, где были записаны все фильмы на свете. То есть если нужного кино нет там, то его нет нигде. Диски брались напрокат. Женщина, которая работала в киноклубе, помнила все фильмы, которые в нем были. И не только названия — она знала и содержание, и актерские составы, и примерные годы выпуска и имела о каждом фильме свое мнение. Некоторое время назад на журфаке начали наводить порядок, и киноклуб погнали. Вроде бы он переехал на «Китай-город».

Говорят, на журфаке есть привидение. Если тут заночевать (а студенты периодически этим занимаются, особенно влюбленные парочки), вроде бы слышно, будто кто-то ходит по коридорам.

Друзья как-то водили меня по кафедре нормальной физиологии Первого меда. Там настоящие катакомбы: и скла­ды есть, и аудитории, и даже маленький кинозал. А еще виварий с крысами и ля­гушками — можно с улицы специфический запах почувствовать. Говорят, по этому подвалу ходил призрак про­фессора Бабухина, умершего в конце XIX века. Но после ремонта в 2000-х его уже никто не встречал».

Любовь Саркисян, казначей прихода храма Успения Пресвятой Богородицы: «Каждые вторник и четверг у нас в храме кормление — приходят бездомные, сестры им дают еду. А если нет службы, лавочки в храме приходится поворачивать к стене, чтобы на них не сидели бомжи.

В этом районе раньше было много ­магазинов, но большинство закрыли, теперь там офисы. На той стороне Большой Никитской находился совершенно шикарный рыбный. Я закончила МГРИ (Московский геологоразведочный ­ин­ститут, находился на Моховой, 11. — БГ) и работала там много лет. Самой лучшей взяткой в учебной части считалась селедка из этого магазина на Большой Никитской.

Вся женская часть МГРИ одевалась в туалете в Столешниковом переулке — теперь там Музей ГУЛАГа. А в советское время там стоял человек, который продавал одежду из-за границы».

Администратор студенческого общежития Центральной музыкальной школы при Консерватории: «У нас тут порядок. Охрана какой-то местной компании лишнюю машину во двор не пустит, за всем следит. Но было у нас недавно нашествие. Раньше все три подъезда дома принадлежали Консерватории, а теперь только один, два других продали. Там появилось много киргизов. Шумели, детей много было разных возрастов, беременные женщины. Все наши молчали, а я возмущалась, потому что от этих людей покоя не было. В какой-то момент выяснилось, что у нас с окон на одной из сторон первого этажа сняли решетки. Директор школы пошел в Консерваторию, пожаловался. Приезжает милиция, телевидение, зашли к нам: у нас все чисто, аккуратно, постели застелены, кое-что у меня спросили. А потом забрали всех этих киргизов — теперь у нас тишина».

Аскар Жолдошев, дворник: «Я работаю тут девять лет. Все у нас спокойно, без происшествий. Бомжи раньше тут были, сейчас их меньше стало. Сейчас вообще лучше: люди меньше пьют, бутылок почти не оставляют. Мы с жильцами домов моего двора общаемся, иногда даже про жизнь разговариваем.

Работа начинается в половине шестого утра. Тут никого в это время нет, поэтому и убираем: никто не мешает. Музы­ку из Консерватории в течение дня мы не слышим из-за машин на Большой Никитской, но вот по утрам, когда при­ходим на работу, там уже играют. В основном на пианино».

Галина Чернова, солистка Большого театра, живет в Брюсовом переулке: «Кто-то из новых жильцов может возмущаться, но мы имеем право петь у себя дома до одиннадцати вечера. Сейчас, правда, меньше певцов: продают квартиры. Раньше у нас цветы в подъезде были, а теперь исчезло это все»

«Я живу в доме Большого театра. Это был кооперативный дом, его строили солисты на свои деньги. У нас тут жили и живут знаменитые дирижеры, певцы, балерины. Мы друг друга знаем. Встречаемся, с кем-то знакомимся, особенно те, у кого собаки есть. Когда Пасха, вся эта улица около церкви (храм Воскресения Словущего. — БГ) в свечах. В полдвенадцатого ночи мы созваниваемся, выходим: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» Мы тут уже как одна семья. Церквушку мы эту любим: там такая красота! Зайдешь, постоишь, и кажется, в душу что-то взял».

Иван, волонтер: «Я хожу в англиканскую церковь Св. Андрея в Вознесенском переулке, но не на службу. Прекрасный человек, отец Саймон, решил, что помимо церковных служб на первом этаже на втором этаже собора будет располагаться образовательный центр для детей-сирот, которые не смогли получить образование, пока были в детских домах и интернатах. Я туда хожу, общаюсь с этими ребятами. Сейчас я рассказывал им, как важно учиться и работать.

Вечером они приходят, садятся в комнатках вокруг столов, и волонтер преподает им математику, русский, готовит к экзаменам. Приходят и пятиклассники, и шестиклассники, но в основном все-таки ребята от 16 лет. Бывают и те, кому под 30, которые уже работают, но чувствуют, что нехватка образования мешает карьерному росту и так далее.

Еще в церкви есть группы анонимных алкоголиков и наркоманов».

Сотрудница рюмочной: «Драк здесь не бывает — они нам не нужны. У нас вообще мирное место, мирные посетители. К нам приходят люди из Консерватории, из Театра им. Маяковского, из ИТАР–ТАСС. Заходят люди, которые прожили тут всю жизнь, садятся и ностальгируют, вспоминают. Вечерами, особенно в пятницу, у нас много посетителей, работы тоже много. Поэтому я просто не успеваю слушать их рассказы и истории».

Андрей Наумович, местный житель: «В самом низу Большой Никитской, где сейчас располагается домовый храм Мученицы Татианы при Московском университете, был Дом культуры МГУ, студенческий театр. Именно из него вышли такие люди, как Ролан Быков, Ия Саввина и многие другие. В 1960-е у них шел знаменитый спектакль «Карьера Артура Уи» по Брехту.

С друзьями мы тусовались прежде всего у этого замечательного здания, красной «звездочки» (павильон м. «Арбатская». — БГ) на Арбатской площади, которая тогда выглядела совершенно по-другому. Был бульварчик, посередине которого стоял изумительнейший фонтан с мальчиком, держащим рыбу в руках. Это было любимое место. Там торчали и собирались все: ученики старших классов школы, студенты. А всякие стиляги ходили по «бродвею» — у телеграфа на улице Горького, ныне Тверской».

Вероника, студентка ГИТИСа: «У нас есть традиция: уходя, выпускники должны оставить что-то на память о себе, от всего курса. Кто-то сажает дерево, кто-то дарит тележку. В прошлом году выпускники режиссерского факультета курса Каменьковича оставили огромный камень с надписью.

Раньше в ГИТИСе студенты постоянно сидели на перилах у лестниц, как воробьи на жердочке. Но несколько лет назад один мальчик оттуда упал и разбился насмерть. С тех пор если видят, что кто-то начинает садиться на перила, то сразу подбегают и объясняют, что этого делать не надо.

Говорят, что портреты, которые висят в ГИТИСе между первым и вторым этажами, по ночам оживают, ходят по коридорам и крадут студентов, оставшихся здесь ночевать».