Экскурсии по Москве. Патриаршие пруды с Евгением Ассом

Откуда взялась идея собрать вас на Патриарших прудах. Во-первых, потому что я здесь живу. В 1947 году был построен дом, который находится во дворе и выходит на Садово-Кудринскую, 28/10. Его проектировала группа архитекторов, среди которых был мой отец — Виктор Евгеньевич Асс. Руководил этой командой академик Лев Владимирович Руднев, главный архитектор Наркомата обороны и Министерства обороны соответственно. Он построил такие замечательные дома, как академия Фрунзе на Плющихе, первый дом Наркомата обороны на Фрунзенской набережной, здание для Министерства обороны на Гоголевском бульваре. В 1944 году, когда стало ясно, что война заканчивается победой, для возвращающихся генералов и высших чинов начали проектировать этот дом на Садово-Кудринской. Поскольку жить всей этой компании архитекторов было негде, мой отец, Мунц и Руднев придумали выкроить на мансарде такую полоску и добавить еще несколько квартир. Чтобы не спускаться и не подниматься, все квартиры архитекторов были связаны дверьми. Из первого подъезда в третий можно было ходить насквозь. До сих пор эти двери существуют, это было очень удобно на протяжении всей нашей жизни, потому что лифт часто не работал, и можно было через соседей попасть домой.

И, в общем, вот так я начал, собственно, жизнь на Патриарших прудах и одновременно свою карьеру архитектора, потому что я все детство провел в мастерской Руднева, чего-то там лепил и рисовал. Одновременно с этим домом был построен и соседний дом, который назывался «маршальский». Этот «генеральский», а тот «маршальский» — в нем жили люди еще покруче. А в нашем доме жили известные военные начальники — Штыменко, Малинин, Гречко.

Недалеко отсюда был дом, где на первом этаже был потрясающий магазин «Рыба», старые москвичи, может, его и помнят. Он назывался «Рыба», но на самом деле там торговали всем, ну вот почти как «Елисеевский» в свое время. А потом почему-то магазин «Рыба» закрыли и открыли там стоматологическую клинику Министерства обороны, и в этой стоматологической поликлинике остались все украшения от магазина «Рыба» — барельефы, изображающие осетров, горки икры, и самое замечательное, что в хирургическом отделении осталась сцена, где рыбаки тянут невод, замечательно сопровождающая операции по удалению зубов. Барельефы остались там до сих пор, и те, кто не знает, что там был магазин «Рыба», страшно удивляются такому странному оформлению у стоматологической поликлиники.

На прудах я стал гулять с момента, как я себя помню, а помню я себя ну лет с четырех уже точно. Здесь было все не так, конечно. Крылова не было, Крылов появился в 1976 году. До этого здесь на временном пьедестале стоял памятник Алексею Толстому, который потом, как вы знаете, переехал к церкви Большого Вознесения, откуда ближе к дому, где он какое-то время жил, но поскольку эта улица (Спиридоновка) называлась улицей Алексея Толстого, то великий советский писатель Толстой должен был здесь быть обозначен.

Весной здесь всегда было очень грязно — сплошные слякоть и лужи. Один из таких грязных дней я очень хорошо запомнил. Это было 5 марта 1953 года, когда я узнал, что умер Сталин. Здесь гулял один умный мальчик с очень сложной фамилией вроде Целенбоген, он был сыном циркового шпрехшталмейстера, и я ему страшно завидовал, потому что у меня отец был архитектор, а его — работал в цирке. И вот я очень хорошо помню: была какая-то чавкающая грязь, и мы шли по этой аллейке, и он таким многозначительным серьезным тоном сказал: «Вот знаешь, Сталин умер». Я ему не поверил, побежал к няньке, мол, вон Юра все врет, но оказалось, что правда. Довольно интересный был момент для всех, и я помню, как реагировали родители, как реагировали соседи — мама страшно убивалась, а папа сказал: «Сдох сукин сын». У нас в семье было такое ясное разделение.

Самым главным местом в детстве здесь был каток. Мы все ждали момента, когда начнут строить высокую ограду — вокруг всего катка строили деревянную ограду. Вход на каток стоил, наверно, копеек десять, и это были драгоценные десять копеек. А внутри были самые незабываемые коржики и кофе с молоком. Коньки были, как положено, снегурки, а гаги появились у меня в пятом классе. На катке играла очень своеобразная музыка того времени — играли Утесова, играли песню «Джонни, ты меня не любишь», еще были «Мишка, Мишка, где твоя улыбка» и «Красную розочку я тебе дарю». Все школьные годы прошли на катке, все какие-то ранние детские увлечения, катание с девочками из класса — все было здесь. Мы с высокомерием смотрели на людей, которые ездили на другие катки в Лужниках или куда-нибудь еще, это считалось дурным тоном, потому что кататься нужно на Патриарших. Лед, как я сейчас понимаю, был чудовищный, но это нам не мешало.

Летом здесь до какого-то времени были лодки, и об этом говорят два рельефа, которые остались на той стороне. В каком году прекратилось катание на лодках, не помню, но довольно давно: думаю, в годах шестидесятых.

Обаяние Патриарших прудов я лично почувствовал задолго до романа Булгакова, на которого все валят любовь к Патриаршим. На самом деле обаяние существовало задолго до Булгакова; думаю, он не случайно начал историю с Патриарших прудов — ему нужно было начать в таком месте, в котором фокусируется какая-то энергия Москвы. Я не сторонник каких бы там ни было мистических откровений вроде того, что Патриаршие пруды являются сосредоточением особой силы. Но у Патриарших есть совершенно уникальные качества — я как архитектор и градостроитель могу сказать об этом. Во-первых, это вода: существование даже небольшого, всего один гектар, отрезка воды оказывается невероятно привлекательным. Во-вторых, непрерывный бульвар: Патриаршие пруды представляют из себя кольцевой бульвар.

Любой бульвар в Москве, через 200–300 метров, пересекается площадью. Сегодня бульвары в Москве являются таким пунктиром. А этот бульвар является непрерывным, по нему можно гулять бесконечно, что я, собственно, и делаю. С одной стороны, у тебя всегда вода, и ты идешь как бы по берегу, при этом ты бесконечно гуляешь по берегу — это совершенно уникальное место, ни одного такого аналога в Москве нет.

Третья особенность этого места — состоявшиеся пропорции взаимоотношения домов, отношение домов ко всему пространству. Мне кажется, что, когда была низкая застройка, было гораздо хуже, это место как-то разваливалось, сейчас же оно представляет собой такую чашу, в которой удивительное чувство замкнутости и уюта.

Самое замечательное в дизайне Патриарших — это скульптуры басен Крылова, работа скульптора Митлянского. Где-то я прочел исследование, что чаще всего фотографируют гости Москвы, так оказалось, что зверюшки на Патриарших прудах чуть ли не третьи после Красной площади и храма Христа Спасителя: всем очень нравится фотографироваться с волком и обезьянкой.

Бегать здесь очень хорошо, здесь бегает масса народу. Вообще, клуб утреннего населения Патриарших прудов — это какая-то совершенно особая каста. Здесь по утрам где-то с семи и до десяти протекает необычайно напряженная и сложная жизнь: сюда выходят бегуны, сюда выходят тренироваться любители кунг-фу и последователи искусства Шаолинь; сюда выходят тяжеловесы, которые разминаются чуть ли не со штангами; выходят собачники самые разнообразные. Вообще здесь можно проследить изменение моды на собак в течение последних тридцати лет — сейчас почти не осталось крупных животных, сейчас у всех мелочь, что говорит о какой-то прижимистости или какой-то, я бы сказал, дамской моде, при том что даже очень крупные мужчины гуляют вот с такими мелкими собачками. А вот таких, как в моем детстве, — доберманов или каких-нибудь ньюфаундлендов — уже не найдешь.

Из домов, которые здесь особенно заметны, по крайней мере те, про которые можно интересное что-нибудь сказать, есть угловой дом 10 по Ермолаевскому переулку. Этот дом построен архитектором Нирнзее. У Нирнзее есть еще знаменитый дом в Гнездниковском переулке. Вот это тот же самый Нирнзее, и, хотя этот дом куда менее привлекателен, он тоже важен; приятно знать, что он здесь тоже что-то построил. Соседний дом — архитектора Владимирова. Какая-то странная история с этим домом, он асимметричный, и, если покрасить дом Нирнзее в такой желтый цвет, тогда эта композиция достраивается, иначе эта ось очень странная, находится в каком-то таком непонятном месте.

Этот дом замечателен тем, что он находится на переломе от конструктивизма к такому декоративно-классицистическому периоду, и он в деталях очень интересно нарисован, с глубокими лоджиями и с очень красивой аркой и смешными советскими барельефами, изображающими трудящихся инженеров: там такая женщина с моделью самолета, очень симпатичная.

Дом, с которого я начал сегодня свой рассказ, построен архитекторами Гайгаровым и Дзязько, консультировал их Иван Владиславович Жолтовский, что не замедлило сказаться, конечно, на этом трехэтажном ордере. А если пройти немного дальше, там стоит дом архитектора Маркова 1913 года — бывшее советское архитектурное общество, а ныне Музей современного искусства — и если сравнить эти два дома, то и там, и там трехэтажный коринфский ордер. Довольно любопытно, потому что вообще говорят, что это изобрел Желтовский, но у Маркова это было раньше, как будто они с разницей в пятьдесят лет одно и то же сделали. А вот эти ворота, которые со львами. Эти львы, собственно, посвящались Льву Владимировичу Рудневу, во всяком случае от архитекторов, авторов этого дома, которых я знал лично, Михаила Ивановича Дзязько и Николая Ивановича Гайгарова: они утверждали, что этих львов они поставили, чтобы увековечить память Льва Владимировича Руднева.

Еще из какой-то заметной архитектуры — вот на том углу находится маленький трехэтажный домик, который создал Георгий Константинович Олтаржевский. Этот архитектор Олтаржевский известен тем, что сделал планировку ВСХВ ВДНХ, а этот домик он построил еще в свой ранний период карьеры. Потом он уехал в Америку и довольно долго там жил, а вернувшись, сделал планировку первой сельскохозяйственной выставки. И если внимательно посмотреть на планировку центральной оси Выставки достижений народного хозяйства, то можно обнаружить, что она полностью повторяет планировку центрального молла в Вашингтоне. Не зря архитектор съездил в Америку —  привез оттуда немало ценной информации.

Так вот еще одна история из жизни Патриарших прудов — памятник роману «Мастер и Маргарита». Такая была довольно ужасная художественная затея моего друга скульптора Саши Рукавишникова — построить здесь какой-то невероятно сложный комплекс, в который входил Христос, идущий по водам на пруду, входил огромный бронзовый кот и, главное, гигантская скульптура примуса, который должен был торчать прямо из воды. Рядом на лавочке еще должен был сидеть Воланд, и все вместе превращало место не в пруд, где можно гулять и отдыхать, а в какой-то такой единый культурный комплекс. А пруд хотели для начала осушить.

И народ поднялся на его защиту — две недели спустя сюда пришли все кому не лень. Тут и коммунисты стояли с красными флагами и портретами Сталина, какие-то геи-лесбиянки стоят со своими знаменами, пенсионеры за увеличение пенсий и так далее и так далее — народу тьма! А пруд спущен, и там стоит бульдозер на половину гусениц в жиже. И в какой-то момент пожилой мужик с красным знаменем побежал туда, и за ним все коммунисты потянулись, и он сбежал вниз, закричал: «Не позво-о-олим!» — и упал под гусеницы этого неработающего бульдозера. И страшная такая сцена — старый человек, с флагом, лежит под гусеницами бульдозера, а за ним еще какие-то люди бегут с транспарантами.

Ну все, я думаю, пора заканчивать эту протестную деятельность, с тех самых пор я с очень большой осторожностью отношусь к протестной деятельности, потому что никогда не знаешь, кто еще подтянется. Тем не менее я думаю это была первая большая победа общественности над произволом властей, потому что Лужков очень поддерживал этот проект и очень переживал, что его не построили. Слава богу, что ничего такого здесь нет, кроме вот этих вот чудесных скульптур Митлянского.

Сейчас здесь развелось много заведений, из них я вот чаще всего встречаюсь с друзьями в «Сулико», мне там нравится. Рядом есть еще такое чудесное, странное заведение «Дом на Патриарших» совершенно непонятного жанра, в котором торгуют очень дорогими книгами, но для меня оно дорого тем, что мой сосед, совершенно потрясающий тип, полковник в отставке Владимир Михайлович Сафир, который сочиняет музыку и играет на рояле, водит меня туда, чтобы поиграть на рояле. Мы иногда туда приходим, выпиваем по рюмке, ему восемьдесят семь лет, и он играет, причем играет джаз и играет очень хорошо — это главная ценность заведения, что там Владимир Михайлович может играть джаз.