Экскурсии по Москве. Остоженка и Пречистенка с Дмитрием Ицковичем

Формирование моего отношения к миру происходило приблизительно в этом квартале, и здесь я думал, чем буду заниматься — реализовываться в индивидуальном творчестве как художник или учиться и заниматься общественными делами. Для меня это одна из простыней чистого пространства, которое я переживаю до сих пор, хотя почти здесь не хожу. Здесь я работал несколько раз и как-то работал дворником. Это был 1981 год, дворником было довольно просто устроиться, сразу дали шестиугольную комнату в доме номер 13 по Пречистенке, о котором речь пойдет дальше.

Дом фотографии

Нынешний Дом фотографии — самый отвратительный в этом квартале, здесь раньше было кафе «Ярославна», и здесь же раньше находился мой участок. Не знаю, как это устроено, но для меня если что-то умерло, то умерло. Я уже не могу вспомнить Манежную, я не понимаю этого, я перестал это чувствовать. Так произошло и здесь, благодаря этому музею в этом квартале, — и совершенно непонятно, что теперь здесь делать, здесь исчезли смыслы. Здесь все обижено, Москва стала очень обиженным городом. Раньше можно было где угодно посмотреть и подняться на небо. У питерских все совсем иначе — прямая перспектива. Этого больше не будет, будет другой город, о котором мы ничего не знаем.

В такой философии Москвы я жил — там, где кончалась вот эта лестница на небо, для меня кончалась Москва, и было неважно — там могла быть девушка, мог бы быть парень, мы могли бы выпивать, дела могли бы быть какие-то, но вот этот смысл восхождения постоянного, когда ты постоянно, постоянно, вот как в этом колокольном звоне, куда-то подымаешься, постоянная готовность к эйфории такой… этот звон кончался, и кончался он, как только кончалась вот эта лестница.

Пречистенка, 13

Представим себе, что в этом доме не было последнего этажа, а был огромный балкон. Поэтому дом был совершенно другой, его застроил не Лужков, а гораздо раньше: его отдали под какой-то институт, и почти все было разрушено. Разрушение постепенно происходило, происходило при нас — мы, дворники, спустились утром вниз и однажды увидели, что нет мрамора, а прежде была фантастического богатства парадная, модерн, такой был толстый мрамор на стенах — говорят, кладбищенские работники отковыривали и увозили. Происходило очень сильное разрушение Москвы.

Там, где была моя комната, была одновременно мастерская — я тогда был художником — и там же был огромный балкон, с которого было видно, по-моему, двенадцать или тринадцать салютов одновременно, такой был обзор. Потом этот дом был застроен, был построен следующий этаж, появился то ли магазин, то ли мастерская обувная, потом сделали физический институт, но тогда мы уже здесь не жили.

Пречистенка, внутренний двор между домами №6 и №2

Это почти последняя возможность кривого дворика в Москве, их сейчас осталось очень мало, хотя раньше, конечно же, было гораздо больше. Этот двор был большой, вот этого тыла здесь не было, а здесь как раз был задний двор кафе «Ярославна», и здесь же у меня хранились метлы, соль и песок.

Те люди, которые жили здесь совсем давно и помнили 20-е годы, 30-е годы, они рассказывают, что этот двор был с яблоневым садом. Здесь вообще были кругом сады, здесь был загород, здесь было сильно все зеленое, теперь этого почти не осталось.

Я думаю, что жалеть об этом не надо, трансформации неизбежны и происходят с любым пространством, но в нашем они, наверное, произошли чересчур жестко и бескомпромиссно.

В наше время Зачатьевский монастырь был закрыт, там не было служб, и он был почти полностью разрушенный. Внутри находились школа, школьный двор и мастерские художников. В довольно поздние времена, в начале 90-х, мы с режиссером Ильей Хржановским как-то заночевали там с какой-то барышней. Это совершенно замечательное место.

Что касается сегодняшнего дня, я даже не знаю, где она есть, эта лестница в Москве. Частичками она, конечно, есть: какой-то двор остался милый, какой-то подъезд, но такой пронизывающей благостности, удовольствия, удовольствия от возвращения в город, удовольствия от того, что солнце вышло и вдохнул… это удовольствие происходит очень редко.