Доходный дом мещанина Алексея Нырнова

Пятиэтажный доходный дом на пересечении Сивцева Вражка и Филипповского переулка принадлежал павловопосадскому мещанину Алексею Нырнову. В 1914 году архитектор Витольд Дзевульский спроектировал для него угловую часть здания. Через год Нырнов реконструировал двухэтажный жилой дом по Сивцеву Вражку и достроил его до пятого этажа, совместив с более ранней постройкой. Фасад получил единое оформление в неоклассическом стиле. Угол дома завершает динамичная барельефная композиция «Укротители коней». Фасад украшен маскаронами — львиными головами и горгонами.

Магазин шляп, микробиолог и присяжный поверенный в доме до революции

На первом этаже размещались швейцарская, дворницкая, магазин шляп и парикмахерская.

Квартиру на втором этаже арендовал психиатр Андрей Сухов, принимавший у себя дома по понедельникам, средам и пятницам после пяти часов вечера. Врач также работал в Стрекаловской больнице для неизлечимых женщин и состоял членом Общества распространения практических знаний между образованными женщинами. На четвертом этаже проживал микробиолог и эпидемиолог Михаил Штуцер, заведовавший Бактериологической лабораторией Феррейна, которая находилась в башне на Никольской улице. Он изобрел сыворотки против дифтерийной, дизентерийной и скарлатинной инфекций, а также доказал возможность борьбы с вредными насекомыми с помощью бактерий, вызывающих кишечные заболевания.

На том же этаже снимал квартиру помощник присяжного поверенного Леон Слонимский.

Писатель Юрий Либединский, письма Александра Фадеева и страх

В 1937 году при помощи писателя Александра Фадеева две комнаты в коммуналке дома получил Юрий Либединский, автор военных рассказов и повестей о революционных событиях. Впоследствии он рассказывал своей третьей жене Лидии Либединской, урожденной Толстой, о том, как жил в этом доме c постоянным страхом ареста: «Каждый вечер садился я за письменный стол и писал, слушая, как проезжают машины по Сивцеву Вражку, и ожидая звонка в дверь. Но звонка не было, и я постепенно втягивался в писание, забывая о грозящей мне участи. Счастливая наша профессия! Я писал тогда первые части «Баташа» (повесть «Баташ и Батай» о жизни на Северном Кавказе. — БГ), и, может быть, именно поэтому книга эта так дорога мне…» (из книги воспоминаний Лидии Либединской «Зеленая лампа»). Александр Фадеев, также опасавшийся ареста, в отсутствие Либединского проник к нему в квартиру и изъял все свои письма.

За Либединским так и не пришли. Но были арестованы и расстреляны его соседи по дому — участковый милиционер Иван Качко и инженер Август Гланцберг.

Бомбежки и спасение Анны Ахматовой

В квартире Юрия Либединского долгое время жили его вторая жена, Мария Берггольц — актриса и сестра поэтессы Ольги Берггольц — и их сын Михаил Либединский. В октябре 1941 года, по дороге из Ленинграда в Чистополь, одну ночь провела в доме Берггольц Анна Ахматова.

Мария Берггольц писала Лидии Чуковской: «Анна Андреевна в Москве перед эвакуацией жила только одну ночь у Самуила Яковлевича (Маршака. — БГ), а потом — у меня (Сивцев Вражек, 6, кв. 1)... Уже близился вечер, началась тревога (военная. — БГ). Я поехала к С.Я. утром. Он тоже жил тогда высоко (5-й или 6-й этаж). Оба встретили меня как избавителя: бедный С.Я. был перепуган состоянием А.А. (ночью было несколько тревог!) А я жила в первом этаже, да еще под нами было убежище! А рядом — метро. Анна Андреевна моментально собралась — у нее был один маленький чемоданчик, и мы поехали ко мне.... Несмотря на ободранность моего дома (жила небогато, а каждая тряпка посылалась маме в Чистополь, где была она и мой сын), холод, — даже мытье А.А. мы могли устроить только в кухне, в корыте (в ванной был холод) — Анна Андреевна была довольна. Придя из бомбоубежища после первой же тревоги, вся вытянувшаяся, как струна, с белыми глазами, она, посмеиваясь, говорила: «Совсем не страшно». Сердце мое обмерло: бедная!».​

В 1942 году из блокадного Ленинграда в квартиру к сестре приехала Ольга Берггольц: «Вот я и в Москве, — писала она в дневнике, — на Сивцевом Вражке. О, поскорее обратно в Ленинград. Моего Коли все равно нигде нет. Его нет. Он умер (муж Ольги Берггольц Николай Молчанов умер в 1942 году. — БГ). Его никак, никак не вернуть. И жизни все равно нет».

«До расселения коммуналок здесь жило много народу. Люди жили даже в кладовках. Так было сразу после войны. Я с 1935 года жила в Девятинском переулке, училась на Молчановке, и весь этот район был для меня родным. Но для того чтобы получить отдельную квартиру, нам пришлось уехать на «Новые Черемушки». Там мы жили 20 лет, и меня загрызла ностальгия по старому городу. Методом всяких обменов я искала жилье именно здесь. Арбатские переулки я всегда очень любила. Мама сказала, когда они пришли смотреть этот дом первый раз: «Нам все понравилось, и сверх программы еще и ваза (вазон на фасаде дома. — БГ)».

Эта квартира уже не была коммуналкой. Человек, живший в ней раньше, уехал в Израиль. Он перевел эту квартиры из ранга коммуналки в ранг квартиры. Все хорошо отремонтировал, поставил на кухне мойку, положили ему плитку в ванной и уборной. Когда мы переехали уже, водопроводчики, приходившие к нам, всегда говорили: «Мы знаем вашу квартиру. Здесь жил еврей». Они всегда с этого начинали. Это почему-то дли них было его главной отличительной особенностью.

У меня интересное отношение к этой квартире. Когда я приехала сюда, она выглядела очень красивой. И я ее любила. Но с годами я к ней все больше и больше охладевала. Мне не хочется знать ее истории, я брезгую, что здесь было что-то до меня». ​

«Я целенаправленно въехала именно в этот район. Квартира была в безумно запущенном состоянии, везде протекала крыша. Все, что можно было восстановить, моя старшая дочка восстановила. Мой сын мне сказал: «Сними паркет, положи ламинат». А я говорю: «Это называется по-другому — отдай жену дяде».

На третьем этаже до 1987 года жила дочь хозяина этого дома. Мы с ней говорили о стихах, Цвейге, Фете, театре; дом и ее отец — закрытые темы. Она была счастлива, что доживает последние года в родном доме.

Раньше тут была большая деревня, мы все друг друга знали, выходили на Гоголевский бульвар гулять с собаками. У метро можно было взять напрокат велосипед. Раньше я за молоком ходила два часа — встречала кого-нибудь, и мы, как говорил мой муж, «вцеплялись языками» и часов, наверное, пять не могли их оторвать».

​

«Мы выбрали эту квартиру лет восемь назад, абсолютно случайно. Здесь была коммунальная квартира, а у нас была квартира в писательском доме на станции «Аэропорт». Эта квартира тогда выглядела ужасно, в каждой комнате жила семья, включая гардеробную. В одной комнате жил всегда пьяный художник. Но мне она понравилась сразу. Я люблю как-то неправильно устроенные квартиры. Тут не было коммунальности — когда идет коридор и двери понатыканы вдоль. Меня удивило, что стены между комнатами были деревянными. Я никогда не видела в Москве таких стен — горизонтально лежали необструганные доски. Когда маленький внук увидел головы львов на фасаде, он сказал: «Ой, это Пушкин? Почему у вас на доме Пушкин?».

Мне приятно, что нашей соседке Наталье Глебовне не мешают занятия на пианино. Ее не раздражает наше круглосуточное музицирование — играет муж (Владимир Сканави, профессор Московской консерватории. — БГ), играет дочь (пианистка Екатерина Сканави. — БГ), играет внучка, которая учится при Консерватории, играет внук.

У нас много старой мебели, времен Павла I. В основном она принадлежала моим родителям. Они, старые ленинградцы, приехали в Москву в 1948 году. В Ленинграде все вообще-то живут с такой мебелью. Когда в Москве начали выбрасывать старую мебель и покупать румынские гарнитуры, она ничего не стоила. Маме и папе приносили креслица-корытца, которые делали крепостные, и они все были разными, хоть и составляли гарнитур. Это все делалось для хозяев в имениях или в московских особняках. А потом люди выкидывали все это на помойки. Старинная мебель приобретает черты стиля хозяина, она очень легко вбирает в себя атмосферу семьи. Мама никогда не относилась к ней как к музейной. Она очень легко обивала старинную мебель современными дешевыми тканями, не гналась за музейной репликой, легко делала артистические заплатки, на карельском павловском столе подавала обед без скатерти — выкладывала солому из Прованса и яркие салфетки. Когда старинная мебель является частью жизни, а не предметом любования, она становится очень своей, актуальной».

Автор выражает благодарность Специализированной историко-архитектурной мастерской №17 «Моспроекта-2» им. М.В.Посохина