Четыре комнаты

Фотографии: Наталья Гафина

Квартира 1

Раньше был инженером риелтор Андрей, а потом стал водить по квартирам. Думаю, было именно так. Он действительно выглядел как институтский технарь-интеллигент, чем очень к себе располагал.

— Вы в курсе, что это за дом? — спросил меня Андрей возле лифта.

— Разумеется. Дом Нирнзее, первый московский небоскреб образца 1913 года, так называемый Дом для холостяков. Историческое, можно сказать, легендарное сооружение.

— Поэтому и квартира, которую я вам покажу… — Андрей задумался. — Она не совсем обычная.

— Не знаю насчет ее необычности, но она на 9-м этаже. Я так понял, что в доме Нирнзее чем выше этаж, тем дороже. Я смотрю еще три квартиры сегодня, и ваша — самая дешевая из моего списка, всего-то 250 тысяч. Там что, кого-то удавили?

— Зачем? — удивился Андрей. — Просто планировка специфическая. Вы сейчас сами все поймете.

Мы шли по бесконечно длинному канцелярскому коридору мимо многочисленных дверей.

— Как вам это? — спросил Андрей.

— Я привык к таким домам. Я часто встречал нечто подобное и в Берлине, и в Париже.

— Тогда вы не удивитесь, — сказал Андрей.

Он был не прав, поскольку я удивился. Мне предстала средних размеров комната, и она сразу началась с самой себя. Никаких лирических отступлений типа коридора — просто с порога пустая комната без ничего. С потолка на худом шнурке свисала голая лампа. Стены покрывали старые обои, паркет был выкрашен в коричневый цвет, как забор. Имелось также одно окно средних размеров с видом на крыши и небеса.

— Куда оно выходит? — спросил я, вертя головой в поисках самого завалящего рукомойника или унитаза.

— Окно? На Тверскую. Это север.

— А где санузел, кухня? — спросил я, понимая, что это и есть та самая необычная планировка.

— По коридору за углом. Отдельное помещение.

Прошествовав метров десять по общему коридору, мы повернули за угол.

— Третья дверь слева — наша, — сказал Андрей и достал ключ.

Вторая часть квартиры была трехкомнатной или, точнее, трехкамерной. Кухня, туалет, ванная, и все это размещалось на 11 метрах.

— А кто-нибудь может сюда еще зайти? — спросил я.

— Нет, — успокоил Андрей, — это принадлежит только данной квартире и никому больше. Здесь надо бы перепланировочку сделать.

— Не помешало бы, — согласился я. — А что хозяйка, по цене уступит? — спросил я.

— Думаю, да, — сказал Андрей. — Если речь пойдет о покупке, обязательно скинет…

Я представил себе, каково встать ночью и в тяжелом, как шуба, махровом халате со связкой ключей выйти в коридор, повернуть за угол и с размаху наткнуться, предположим, на старуху-соседку, которая тоже спешит, шлепая тапками, по своим надобностям…

— А это лифт Вышинского, — Андрей оборвал мои фантазии, указав на небольшую притаившуюся в стене кабинку. — Помните, был такой сталинский прокурор. Специально для него этот лифт был сделан.

На лифте Вышинского мы и спустились вниз.

Квартира 2

Вместо обещанного Сергея пришла хрупко-белокурая риелторша Маша.

— Вы знаете, в доме оригинальная планировка, — запела Маша уже знакомую песню.

— Маша, Маша, — успокаивал я снисходительным барским тоном. — Я знаю, чего хочу. Милая Маша, я не праздный, не случайный. Меня не испугать удобствами за углом по коридору.

— Тогда пойдемте, — уверенно сказала Маша, — это на втором этаже.

Открыла хозяйская пара, немолодые она и он. Мы остановились в узком коридоре. Справа была кухонная ниша с плитой, за ней выглядывал грузный с черными подпалинами эмалевый круп ванны. Над головой нависали антресоли, расползшиеся вторым этажом над коридором и кухонькой.

— Проходите, смотрите, — пригласила хозяйка.

Если бы мебель могла развоплотиться и стать, например, автомобилем, то мне бы предстала, скорее всего, машина «победа» с ее гладко-выпуклыми формами пятидесятых годов. Я давно уже не видел такой обжитой и уютной комнаты. Только за долгие годы и при одних владельцах жилье так естественно, как песчинка в раковине, обрастает всем житейским перламутром, милым бытовым хламом: рамками, шторками, ковриками.

— И вы давно здесь живете?

— С сорок пятого года, — ответила женщина, — а мои родители аж с тридцать четвертого.

Я подошел к единственному окну и выглянул во двор.

— Окно на восток, — сказала Маша, — здесь всегда светло…

Слева я заметил небольшой закуток, отделенный стенкой. Там виднелся шкаф и диван.

— Это называлось «комната с альковом», — пояснила хозяйка. — Перегородку сделали позже, а вообще в нашей квартире все в первоначальном виде — и стены, и оконный переплет, и форточка. Мы ничего тут не перестраивали.

— Если вы здесь с сорок пятого, то, наверное, многих знаменитостей застали.

— Я была маленькая… Хотя, вы знаете, — она оживилась, — напротив нас жил актер, который Петьку играл в «Чапаеве». Как же его фамилия…

— Алексей Кмит, — подсказал хозяин.

— А не грустно отсюда уезжать? — спросил я. — Все-таки с 1945 года.

— Мы хотим дожить в зеленом районе, — вздохнула хозяйка. — Здесь три метро теперь, здесь стало невозможно. Магазины, которые нам…

— Не по карману, — с очаровательной бестактностью ляпнула Маша.

— Не по силам, — в унисон с риелторшей поправила хозяйка.

— Конечно, трудно уезжать, — продолжала хозяйка. — И школа здесь у меня, все воспоминания… На крыше каток был, а теперь закрыли, сейчас ничего нет. Во время войны там было снято покрытие свинцовое, для военных целей, и крыша стала протекать. Так и не удалось все восстановить, это покрытие было уникальным, ничем заменить нельзя, никакой толь не помогает…

— Все не вечно, — вздохнула Маша, но без особой печали.

Ко мне подкрался хозяин:

— Обратите внимание на антресоли. — Я послушно посмотрел наверх. — Если все это убрать, там можно наверху даже кровать поставить.

— Да, — грустила хозяйка, — крыша действительно была замечательная. И очень жаль, что они улетали не с нашей крыши, а с дома Пашкова.

— Кто они? — не сообразил я.

— Маргарита, Мастер, Воланд…

Простившись с хозяевами «победы», мы с Машей пошли по коридору вдоль бесконечных дверей, и почти возле каждой восседал пушистый булгаковский кот, мещански умильный.

Подробнее о доме Нирнзее можно прочитать здесь: niernsee.livejournal.com

Квартира 3

— Вы Михаил? — спросила женщина.

— Да, — ответил я и в свою очередь уточнил. — А вы Наташа… Простите, вы риелтор Наташа?

— Нет, я владелица.

— И что же, сами продаете?

— Сама. То есть сделка будет проводиться через фирму, но продаю сама.

Эта квартира была на шестом этаже и стоила она вдвое дороже детищ риелторов Андрея и Маши.

— Я, вообще-то, думал, что квартиры в доме более или менее одинаковые, — сказал я, оглядывая жилище.

— Нет. В доме есть и 60-метровые квартиры. У нас общая площадь 43 метра: студия — 33, коридор и ванная — 10.

От двери в комнату вел узкий коридор, сворачивающий налево, в ванную комнату с низким потолком. Верхнее пространство занимали антресоли.

— Здесь раньше была плита, — Наташа указала на встроенный шкаф с верхней одеждой, — я протянула газовую трубу в комнату, и кухня теперь там, в студии.

Тонированная плексигласовая перегородка делила комнату, четверть площади была превращена в кухню. В жилой части на вполне современной софе перед вполне современным телевизором сидел молодой человек. Я вопросительно посмотрел на него, и Наташа, улыбаясь, пояснила: «Это Славка. Друг моего сына. Живет здесь. Да, Славка?»

Славка от себя не отрекся и кивнул, дескать, да, это он и, да, живет.

Главным украшением квартиры было, безусловно, окно — огромное, на полстены, и из него открывался замечательный вид, причем не на крыши, а именно на Москву, на простор.

— Я уже понял, почему ваша квартира вдвое дороже, Наташа. Из-за этого окна.

— Тут такие фантастические закаты, — вздохнула хозяйка, — обалдеть можно, какие закаты… А вы знаете, — она встрепенулась, — что у нас старинная открывалка форточки.

Она подошла к окну и потянула за какой-то рычаг. Механизм щелкнул и форточка действительно открылась.

— Оп-па! Работает до сих пор. Антиквариат, — добавила с гордостью. — Это же редкость: окно-то еще родное, с тех времен… — она огляделась. — И паркет с тех времен, родной. И стены еще родные. В общем, не квартира, а семейная реликвия. Мне бы очень хотелось, чтобы она в хорошие руки попала.

— А вы, наверное, здесь давно живете?

— Наша семья здесь поселилась в 1928 году. Дед был старый большевик, работал в МИДе. Правда, я его никогда не видела. Его забрали в 1941-м, в 1956-м выпустили, но он к моей бабушке не вернулся.

— Так вы здесь многих интересных людей встречали. Ваши соседи со второго этажа жили рядом с актером Кмитом.

Наташа задумалась:

— Секретаршу Дзержинского я помню.

— Вау! — отозвался с дивана Славка.

— Дом замечательный, дом интересный, — продолжала Наташа, — а придется уезжать. Просто сын вырос, и ему нужна отдельная квартира. И нам с мужем нужна. Поэтому в этом доме так много квартир продается. У всех дети выросли…

— Дом-то задуман для холостяков, — подтвердил я.

Квартира 4

Хозяина звали Саймон, и был он американцем, а риелтора звали Никита. Чуть припоздавший Саймон подозрительно хорошо говорил по-русски с одесским акцентом. Я еще в лифте полюбопытствовал, с чего бы такие познания, и из Саймона вдруг вылупился Семен Ильич, покинувший родину еще при Брежневе и вынырнувший в новом времени вполне успешным, хоть и немолодым Саймоном.

— В семьдесят втором евреев выгоняли из страны, — сообщил он, — считалось, что они спекулянты.

Квартира Саймона-Семена была самой дорогой из моего списка — шестьсот тысяч. В конце концов, американец просто хотел получить за свое кровно нажитое добро соответствующие деньги. Впрочем, квартира была в превосходном состоянии, как номер европейского отеля. В комнате ничего не осталось от Нирнзее. Стены были переделаны, выкрашены в нежный цвет персика. Хозяин также не нуждался в антресолях, а наоборот, завел вычурный подвесной потолок с россыпью лампочек. Вместо паркета был ламинат, деревянную раму окна заменил стеклопакет, и глядел этот стеклопакет во двор, так что закаты, по-видимому, отменялись.

— А солнце здесь хоть бывает? — спросил я.

— Если хочешь солнца, так его здесь нет, — Саймон-Семен честно делал свой дил. — Тут темно.

— У ваших соседей на шестом этаже превосходный вид из окна, а стоит на сто тысяч дешевле, — пытался торговаться я.

— Так мне один ремонт обошелся в сто тысяч, — хозяин был неумолим, — я ж тут все менял.

— Саймон, — вмешался молчавший до того Никита, — вы говорили, что и мебель всю оставите.

— Оставлю, — щедро сказал Саймон, — а кому она нужна. — Он прошагал туда, где преобразившийся альков стал кухней — вполне модной кухней салатового цвета.

— Все новое, — он открыл духовку и вытащил оттуда запечатанную в пакетик инструкцию по эксплуатации. — Ни разу не включал.

— У вас вроде комната побольше, чем у остальных.

— Записано 48 метров. Хотя тут больше, почти 50.

— И давно вы квартиру эту купили?

— Пятнадцать лет назад. Ремонт делал три раза, оформлена только на меня… Стальная, — с гордостью постучал он по входной двери. — Чтоб спокойно было.

Как ни странно, из всех увиденных мной жильцов Саймон-Семен больше всех соответствовал сути бывшего доходного дома Нирнзее, дома однокомнатных квартир, престижных дореволюционных меблирашек. Саймон был холостяк. Ну или по крайней мере он так выглядел.

В лифте Никита вдруг спросил меня:

— А вы из Берлина? Я слышал, в Берлине за эти деньги можно особняк купить.

— Можно, — сказал я. — И я об этом подумаю. Все-таки Нирнзее — это дом для холостяков, а я, знаете ли, женат.