Балтика. Светлое

Все мое дошкольное детство — сплошная Прибалтика. С четырех лет я знаю, что лето — это когда живут в отдельном доме, обедают после пляжа в кафе и купаются в мелком море. А также когда желтый песок забивается в трусы, а после того как искупаешься, надо переодеться, чтобы не очень продуло.

Бабушка с дедушкой несколько лет подряд брали с собой маленькую меня в интеллигентный Пярну (кто-то наверняка поставит на это место Юрмалу, кто-то — Палангу, картинка будет примерно та же). Родители приезжали из Москвы на выходные, сажали нас всех в машину и везли в Таллин или Ригу, чтобы гулять по узким улочкам и спотыкаться о булыжник. Хотя мне, конечно, казалось, что у поездки была одна главная цель — поесть вкуснейших, густых, как мороженое, взбитых сливок.

Осенью в детском саду у меня было два козыря: самые оранжевые майки в группе (из прибалтийских трикотажных магазинов) и рассказ о том, что сливки можно взбить, и тогда они будут как крем из торта, только вкуснее. В рассказы мои, между прочим, многие верить отказывались, а воспитатели и вовсе считали меня врушкой.

С тех пор я ни разу в Прибалтике не была. И поскольку в детстве никакой, кроме волшебных сливок, разницы между Москвой и Таллином я не замечала, то история про «кусочек Запада внутри СССР» прошла мимо меня. Равно как и годы эстонского отделения с самоопределением, когда русскую речь ненавидели за один звук «щ» и считали любого явившегося с востока понаехавшим оккупантом.

Теперь нас с нашими вытекающими из трубопроводов миллионами в Прибалтике ждут не дождутся. Тем более что посольские очереди, трэвел-чеки и прочие визовые причуды посбивали с москвичей колониальную спесь.

В общем, я ехала смотреть на непонятную малознакомую страну. Хотя смутные воспоминания превращали это предприятие в романтический тур под названием «В поисках детства».

Главным вопросом этой поездки был «Вы уже бывали в Таллине?». В первый раз я его услышала от человека в красной ливрее с аксельбантами. Он одиноко стоял в зоне прилета крохотного аэропорта и держал табличку с моим именем. Это был водитель гостиницы Schlossle.

Гостиница находится в центре, аэропорт — тоже в центре, однако за десять минут пути, волнуясь и жестикулируя, будто заправский житель Средиземноморья, этот сорокалетний человек успел на искореженном русском языке поведать мне, что хуже финских туристов, приезжающих напиваться, только итальянцы, потому что в любом ресторане они пытаются заказать пиццу. «Даже в отеле «Санкт-Петербург». В русский — русский! — ресторан они приходят толпой и требуют свою лепешку с сыром и помидорами. Им говорят: у нас есть бефстроганов, у нас блины с икрой и грибы в сметане — а эти идиоты требуют пиццу по-русски. Англичане приезжают не есть, а в публичные дома ходить. То есть не все англичане, но тех, которые за сексом приехали, легко отличить: они в любую погоду почему-то в одних рубашках ходят». Потом он тут же вспомнил СССР: «У нас теперь алкоголь продают только до одиннадцати. В барах можно пить, а купить — только у таксистов, как в старые времена. Я в Москву последний раз лет двадцать назад летал, еще в советское время. А сколько теперь летают?» — «Полтора часа». — «Надо же, столько же». «Так ведь расстояние не поменялось!» — восклицаю я и понимаю, что, несмотря на скорость обмена репликами, оказалась в анекдоте про горячих эстонцев.

В холле Shlossle, то есть крохотного средневекового особняка, горит камин, сладковато пахнет свечами, а по стенам висят портреты баронов в гофрированных воротниках. Портреты, конечно, новодел, но один из них почему-то уже позеленел лицом. Я сразу верю, что ночевать предстоит в доме с привидениями, однако они, похоже, добрые — беспокоить не станут.

Привычный ритм жизни сбился на втором часу Таллина. Я вдруг почувствовала, что мотор, постоянно работающий у меня внутри на пятой скорости, переключился на вторую, и по-другому здесь двигаться невозможно. Нельзя нестись — надо медленно и глубоко вдыхать морской воздух. Прислушиваться к тягучему эстонскому языку, слова которого удивительным образом умеют замедлять время. Не задумываясь о китче и сувенирном лоске, читать легенды.

Буклет, лежащий на столике в номере, излагает историю про свадьбу черта в одном из местных трактиров. Я делаю десять шагов по улице, заворачиваю за угол — и вот, пожалуйста, в стене замурованное окно, за которым, собственно, и происходила дьявольская вакханалия. Сейчас веселье уже не то, но поесть можно: территорию занял тайский ресторан.

В Старом городе нет рекламы, зато есть повизгивающие на ветру чугунные вывески с сапожками. «Здесь же снимали «Город мастеров», страшный фильм-сказку из детства», — вспоминаю я. Здесь вообще в советское время много чего снимали. Как только надо было изобразить западную жизнь, так операторы с режиссерами неслись в Таллин. И действительно — что ни улица, непременно узнаешь картинки. Из «Семнадцати мгновений весны», например, или из «Трех мушкетеров».

Выходишь на Ратушную площадь, оттуда по путаным узким улочкам поднимаешься на Вышеград. Со смотровой площадки роняешь монетки в россыпь черепичных крыш. И внутренний голос начинает напевать услужливо: «Бьют часы на старой башне, провожают день вчерашний».

Но это все — вместе с подарочными лавками, напичканными шерстяными носками и свитерами с оленями, — как раз представляешь себе еще до посадки самолета. Не стоило бы никуда ехать только затем, чтобы нацепить вязаные носки и усесться под бородатым портретом у камина.

На самом деле Таллин не просто ожившая открытка, провинциальная столица с историей, но и живой, легкий город, где все время улыбаешься из-за языковой путаницы. Ты говоришь по-английски, чтобы никого не обидеть. Местные жители, стоит им распознать москвича, переходят на русский. Не всем это легко дается. Так вы на смеси и общаетесь — и оттого что в шенгенской, взрослой загранице можно не напрягаться с языком, к миксу Западной Европы с Прибалтикой детских фотографий прибавляется ощущение ирреальности.

Кроме того, это совсем усложняет дело, в Таллине есть самая лучшая в мире шоколатерия. Ее открыл эстонец, живший когда-то во Франции. Теперь его зовут Пьер, он перегородил весь переулок старинными столами, на еще более ветхих стульях развесил собранные по сусекам мужские жилеты позаковыристее, красные и золотые, поставил древнее пианино, включил музыку из фильмов Кустурицы — и приплясывая делает фантастические конфеты и горячий шоколад.

В обычном ирландском баре для красоты и настроения на пол набросаны желтые осенние листья. В японском ресторане с нехитрым названием Silk такие вкусные суши и такой удивительный зал, что в Москве его открытие не обошлось бы без пиар-агентства и специального меню за безумные тысячи. В Таллине это простой суши-бар на углу.

И вот мы с подругой выпили шоколада, накатили Jack Daniel’s в баре с листьями, пошлялись по городу еще, съели суши, отполировали их саке — и готовы идти обратно: никак не можем пропустить завтрак в нашем Shlossle. Но в маленьком баре по пути какая-то группка людей поет под караоке. Хозяин заведения уже открыл дверь, и нас затягивает в пьяный английский угар под хоровое исполнение Queen и The Beatles. Только последние отблески мыслей о завтрашнем раннеутреннем пароме мешают остаться с этой компанией до зари. Через пару часов, триумфально исполнив композицию «My Guy», мы покидаем заведение и идем по гулким улицам домой. Нам уже кажется, что мы здесь давно и надолго.

Когда соберетесь в Таллин, пожалуйста, поезжайте не на два выходных дня, а на длинные праздники, и не поленитесь увидеть главное — острова. Причал с паромами — в паре часов езды от города, то есть на другом конце страны. Из них полчаса мы едем собственно по Таллину. Его жители, оказывается, предпочитают селиться не в центре и не в высотках на окраинах, а в небольших домах на берегу моря. Так что когда Старый город заканчивается, сталинские дома с неприглядными постройками шестидесятых портят пейзаж всего несколько минут. Дальше — виллы. Когда наш водитель — между прочим, все тот же, только без ливреи, — наконец сообщает нам, что мы выехали за границу города, я уже давно разглядываю, по моему мнению, милые пасторальные картинки.

Чистые поля с аккуратными стогами, как и положено в любой Европе, сопровождают нас весь остальной путь. В припортовом буфете мы едим бутерброды с килькой на черном хлебе и пирожные «язычки». На второй день происходящее начинает напоминать детство, и на пароме, который еще и ледокол — для хождения по замерзшему морю зимой, — мы уже достигаем последней степени нирваны: заказываем ликер Vana Tallinn. Он кажется нам амброзией. Паром, между прочим, с рестораном, супермаркетом на манер duty free и туалетом, где пахнет пряными травами. Плыть на нем двадцать минут, и мне кажется, что жители Стейтен-Айленда были бы счастливы попадать таким образом на Манхэттен. Только им никто не предлагает.

Остров Муху размерами похож на кнопку. Здесь нет практически ничего: долгие годы это был просто перевалочный пункт между материком и большим Сааремаа — советской военной базой. Теперь на Муху есть Padaste — усадьба, превращенная в гостиницу. Из дома навстречу нам выбегает лабрадор Брик. За ним двигается похожий на рассеянного английского профессора голландец Мартин Бруер — хозяин заведения.

Под еле заметно накрапывающим дождем он хвастается своими владениями: рассказывает страшную историю про то, как последнего владельца Padaste эстонские революционные пролетарии в 1919 году заморозили во льду, как Карбышева, и тут же — про то, что летом здесь катаются на лошадях, а зимой — на санях, что в здешний ресторан с видом на море съезжаются со всей Эстонии, а в лесу можно встретить кабанов и лосей. Под ногами шуршат листья, и слышно, как загорается лампочка, чтобы осветить дорожку, обсаженную шиповником. А потом тишина заканчивается: второй владелец отеля, член эстонского парламента Имре Соодр начинает играть на рояле. Тут-то, впервые за много лет, меня и начинает тянуть на поучительные максимы на тему «что есть настоящее счастье».

Например, это когда трескаются поленья в камине, играет музыка и собака удовлетворенно стучит по полу хвостом. Когда продираешься через можжевеловые кусты к морю, а на следующий день вдруг пересаживаешься с машины на велосипед, и, забыв о том, что на отдыхе лень шевелить ногами, катишься мимо старой крепости, через рынок, где закупается-таки стратегический запас носков, к морю, и рассматриваешь затерянные вдалеке точки — отдыхающих водоплавающих птиц.

Только в самолете я понимаю, что так нигде и не заказала взбитых сливок и нигде — ни на островах, ни в самом Таллине — не нашла ничего знакомого. У меня, наверное, плохая память.

Но детскую радость я все-таки здесь нашла. Потому что в детстве тебе спокойно, хорошо и у тебя всегда полно времени. В Таллине именно так.

Мария Шубина