Архитекторы большого города. Борис Бернаскони

Возраст: 35 лет
Образование: МАРХИ
Работа: руководитель архитектурного бюро BERNASKONI
Регалии и звания: член Градостроительного совета инновационного центра «Сколково»

О спортивном духе

То, что я стал архитектором, произошло совершенно случайно. Как и все самое интересное, что происходит в жизни. Моему попаданию в МАРХИ способствовало одно обстоятельство: в 14 лет, катаясь на скейте, я сломал руку. До этого я профессионально занимался теннисом. Но из-за перелома пропустил полгода тренировок — на этом моя профессиональная карьера закончилась. Кстати, мое спортивное прошлое помогло впоследствии МАРХИ впервые в истории выиграть кубок по теннису. Как Оксфорд или Кембридж проводят турниры по спортивной гребле, так и Архитектурный институт участвует в некотором наборе соревнований между университетами. При этом в МАРХИ спортом мало кто занимается–— спортивный зал там отдан под хранение студенческих подрамников. Но когда завкафедрой физкультуры, несмотря на наше сопротивление, заставил нас с товарищем участвовать в турнире, мы выиграли — и кубок впервые достался архитекторам.

Вообще, я думаю, что для архитектора важно обладать спортивным духом. Потому что весь архитектурный процесс, от создания проекта до его реализации, похож на такой пятисетовый матч. И уже на пятом сете, спустя несколько лет работы, на исходе сил и нервов, ты все еще должен держать удар и применять разные тактики борьбы. В архитектуре — как в теннисе: нельзя сдаваться до самого последнего мяча.

О тоталитарном стиле как стимуле и архитектуре как сообщении

Своим первым удачным проектом я считаю интерьер московского офиса рекламного агентства BBDO. По сути, это была оптимизация уже существующего проекта, превращение его из коммерческого в интеллектуальный. До нас в офисе работали английские строители, которые просто плавно распределили стройматериалы по офису и задумали все так аккуратно, по-европейски отделать. В результате ко мне пришел Игорь Луц, креативный директор агентства, и сказал, что ему не нравится этот евроремонт. Он предложил превратить архитектуру офиса в идеологию.

Мы разработали новый дизайн-код с бегущей красной строкой, которая шла сквозь все шесть этажей, и вертикальное написание названия BBDO. Мы распределили все помещения по пространству офиса — таким образом, чтобы клиент никогда не попадал в рабочие помещения. Мы закрыли доступ в производство мощной стеклянной пуленепробиваемой дверью, которую сотрудники могли открыть только с помощью отпечатка пальца. Этот образ закрытого доступа, чего-то сакрального оказался очень сильным.

Мы назвали наш проект «Фабрикой идей»: мы тщательно продумали сценарии перемещения сотрудников по офису, чтобы понять, как их правильно рассадить. По разному обустроили «холодный цех», где работают бухгалтеры с юристами, и «горячий цех» — где рождаются идеи. Пытаясь понять, что важно креативщику с точки зрения пространства, я провел интервью с сотрудниками и вывел одну важную закономерность: чем более креативен человек, тем менее ему важно, в каком пространстве он находится. Чем менее креативен человек — тем больше его беспокоят цвет стен, занавесок и дизайн мебели. Это понимание мы использовали очень точно. Мы придумали строгий, давящий, даже тоталитарный стиль. В результате такого ребрендинга очень многие остались недовольны. «Я не буду сидеть с темно-серыми потолками и работать за стойкой, как в стойле», — говорили сотрудники и увольнялись. Для нас это было отличным показателем. Игорь Луц был счастлив — сказал, что все плохие работники уволились, остались самые креативные.

В результате проект оказался очень успешным. Сразу по его завершении московский BBDO сделал какой-то невероятный экономический скачок и превратился из небольшого агентства в компанию в триста человек. Наверняка этому способствовали и другие, более важные факторы. Но тогда я сделал для себя одно серьезное открытие: архитектура — это нечто, во что можно вкладывать сообщение, и она реально может его донести.

Кстати, через полгода нью-йоркский офис спустил всем отделениям агентства указание поменять фирменный стиль на вертикальное написание названия — как сделали мы. Не знаю, было ли это совпадением или представители центрального офиса, которые были в Москве и видели наш дизайн, подхватили идею.

Об архитектуре во времени

Многие работают с архитектурой как с пространством. Я попробовал провести эксперимент и понять, что будет, если за главный взять другой параметр — время. Получилось, что у архитектуры возникли совсем другие законы. «Гиперкуб», который мы с Вексельбергом построили в Сколково, — это здание, которое может трансформироваться, меняя свою функцию и оболочку. Снаружи это экзоскелет, на который навешиваются различные фасады. Так что через двадцать лет, когда появятся более эффективные солнечные батареи и лучшего качества экраны, мы сможем легко снять старые и поставить новые. «Гиперкуб» также легко превратить из общественного пространства в офисное — это заложено в него на уровне инженерии и конструкций. Если архитектура более активно работает со временем, ее дизайн в первую очередь исходит не из личных представлений о красоте и эстетике, а из функциональности. А когда ты вкладываешь в архитектуру какой-то больший смысл, она способна выводить общество на более высокую планку.

Конечно, эстетика тоже важна, но главным становится другое. Это уже не дизайн-красота, а дизайн-смысл. Современная архитектура должна искать, к чему тянуться, придумывать себе новые законы гравитации.

Об удачной пустоте

Если взять сто студентов архитектурного вуза, будь то МАРХИ или Harward Design School, в любом случае архитектором из них станет один. И шансов, что этому одному повезет, он станет успешен в мире, — один к ста. Такая профессия. Вообще, хорошей архитектуры в мире немного.
Относительно ситуации в мире в российской архитектуре не все так плохо. Есть деньги для того, чтобы заниматься архитектурой, есть насущные задачи и есть заказчики. Все остальное — вопрос работы. По сравнению с Советским Союзом мы сейчас находимся в пустоте — нет никакой идеологии, кончились проектные институты, которые создавали тиражируемые проекты. А значит, нам есть что заполнять. Как говорил Франклин, любая проблема — это замаскированная удача.

О Москве

Москва — сложный город. Здесь деньги важнее даже, чем в Нью-Йорке. К примеру, Нью-Йорк сделан так, что все дома в городе являются его частью: у них открыты первые этажи и крыши, и любой может туда войти. Это среда, которая архитектурно решена таким образом, что там вы чувствуете себя хозяином города. У нас о самом городе все забывают — и это очень болезненно. По сути, Москва — это инфраструктура для зарабатывания денег. Нью-Йорк запрограммирован так, что люди его любят, а Москва так сделана, что ее все ненавидят. И пока мы будем ненавидеть собственный город, не стоит ждать от него чудес — будем иметь самую дешевую тротуарную плитку, бежевые фасады из керамогранита и всюду лужи.

О парке Горького

Реконструкция парка Горького — это поверхностное, не инфраструктурное изменение, так, потусоваться. Хорошая вещь для старта: с чего-то же нужно начинать. Был шашлык, а стала лапша, были люди в беретах, а стали хипстеры — но, по сути, ничего не изменилось: парк остался парком в тех же границах, трубопровод не поменяли — просто ларьки другие поставили и баннер повесили. А люди в беретах от этого никуда не исчезли, они просто перешли в другое место. Это как с лечением человека: одно дело — заниматься спортом, принимать холодный душ и следить за питанием, а другое — выпить обезболивающую таблетку — сразу станет легче, но проблему это не решит, организм не вылечится. Так всегда бывает, когда к городу есть очень много профессиональных запросов, но они постоянно отбрасываются. Создаются конкурсы, но опытные урбанисты и архитекторы на них отсекаются, а вместо них приходят люди, которые быстро что-то делают и действуют как таблетка.

Об «Арх-Москве»

В 2003-м и 2004 году мы вместе с Кирилом Ассом курировали выставку «Арх-Москва». Тогда мы решили давать выставкам темы — раньше были просто «Арх-Москва»-1, два, три... Наша первая выставка называлась «Настоящее-настоящее». Тогда мы были немного романтиками — наш слоган стремился призвать архитекторов к разговору о самом важном здесь и сейчас в российской архитектуре, о чем-то настоящем, подлинном. Но из этого мало что получилось.

И тогда вторую выставку мы назвали «Тупик». Мы хотели убедить всех, что архитектурное сообщество зашло в тупик и всем срочно нужно собраться и придумать, что делать дальше, какие позиции занимать. Но и это оказалось провальной идеей. Представьте, вы известный архитектор, к примеру, Скуратов. Вы уже записались участвовать в выставке — вдруг вам приходит пресс-релиз, в котором написано, что вы в «Тупике». Но вы такой первоклассный архитектор, лучший в России, вы не хотите быть в тупике. Вы говорите: я не в тупике, я отказываюсь даже думать об этом и что-либо на эту тему говорить. Поэтому вы просто показываете на выставке свой последний дом. И так думали все — потому что никто не хочет быть в тупике, все хотят быть успешными. Это был полный провал, и все участники остались недовольны. Но все же было много обсуждений, какая-то встряска, несомненно, случилась.

Директор ЦДХ Василий Бычков работает в таком формате, при котором на выставке архитекторы совмещаются со строительными компаниями — и в результате рядом с макетами и архитектурными фотографиями стоят унитазы с лампами. Получается какая-то сложная для восприятия картина. Не хочу обижать Василия, но последняя «Арх-Москва» была совсем позорная — нельзя делать такого качества экспозиции, это неуважение и к зрителям, и к участникам. Кажется, люди, которые держат в Москве большие площадки, уж очень расслабились — видимо, общество им это позволяет, раз они думают, что и так сойдет. Пожалуй, только Свиблова пока держится.

О Перми

Для меня большая загадка, как им пришла в голову эта идея: «Пермь — культурная столица Европы». Ведь нужно было понимать, что после таких громких заявлений либо они сделают то, что задумали, либо это будет полный провал.

Мои отношения с городом развивались так. В 2008 году я выиграл конкурс на Пермский музей, после чего наш проект три года пролежал на полке. Конечно, архитектура — вещь долгая, заказчику бывает нужно подумать — кому-то три года, а кому 50, но в какой-то момент я связался с губернатором Перми Олегом Чиркуновым и сказал ему: «Олег Анатольевич, давайте уже построим здание. Конкурс прошел, пора строить». Он очень захотел подключить к строительству Петера Цумтора, который в конкурсе на этот проект был председателем жюри. Я согласился отдать Цумтору проектирование небольшого отдельно стоящего здания, в котором бы находились деревянные боги. Мы встретились с Цумтором обсудить комплекс из наших проектов, и вдруг он мне сообщает: «Ты знаешь, я подумал, что должен делать весь музей сам». Я ему ответил, процитировав статью Ревзина: «Петр, — говорю, — мне кажется, это странно. Ты председатель жюри. Это все равно как если бы ты был судьей чемпионата мира по футболу: представь, финал, я забил уже пять голов, и вдруг ты бросаешь свисток, отбираешь у меня мяч и начинаешь забивать в другие ворота, а потом хватаешь кубок и бежишь с ним на пьедестал. Я разочарован». На что он говорит: «Хочешь, я прямо сейчас уеду?» Я сказал, что против не буду. Но он не уехал и начал проектировать музей.

Кроме музея мы делали еще два проекта для Перми: фестиваль «Белые ночи» по заказу Марата Гельмана и реконструкцию бульвара. В обоих случаях уже после того, как проекты были готовы, нас попросили вернуть деньги. По последнему делу мы до сих пор судимся. Уже проиграли суд в Перми, проиграли в Екатеринбурге. Теперь вынесем дело в Москву, чтобы в очередной раз проверить нашу судебную систему.

Уже в конце пермской эпопеи я написал Чиркунову письмо, в котором попросил объяснить, как же так случилось, что они у меня отняли все деньги, отняли победу и отдали мой проект председателю жюри. В ответе он выразил удивление — он думал, что мы друзья, а я ему пишу такие неприятные письма. Смешная реакция.

Великие люди за собой оставляют театры, дороги, мосты, больницы, а не плохо сделанный фестиваль или реставрацию речного вокзала. За пять лет существования проекта можно было построить два-три новых здания. Проект «Пермь» — это чудовищный позор. Не буду говорить, что это позор Чиркунову, Мильграму и Гельману. С ними и так все ясно. Позор всем тем, кто был в этом задействован, кто поддерживал проект, ездил туда — мы все помогали этому позору осуществиться, и я в том числе.

Archfiction

Комикс бюро BERNASKONI, посвященный пермской эпопее

Художник: Вета Постнова