А она одна
В новой рубрике «Большого города» Евгения Пищикова берется описывать узнаваемые городские типажи. В первом выпуске — московская продавщица
Скажем, московская продавщица гипермаркета «Ашан» (супермаркета «Перекресток», «Метро», «Манго»). Что за девица? Так и видишь ее бордовый форменный халатик, кепку с логотипом магазина, ее приветливое лицо.
Так, насчет приветливого лица поподробнее.
Быстро пробежим историю вопроса. Какой мысленный образ мелькает перед нашим внутренним взором при слове «продавщица»? Чаще всего видение бывает решительно неприятным. Крупная, если не толстая женщина в белом, властного возраста, за спиной ее — пустые полки.
Тип устаревший, но живописный. Накрепко засел в памяти. Илья Штемлер (его называли советским Хейли) в своем романе «Универмаг» приводит типическую сценку: «Господи, — бросила Татьяна Арнольдовна, — под самое закрытие прутся! Чего надо-то?» «Тапочки», — едва слышно проговорил молодой человек и перехватил взгляд Татьяны. Холодный, презрительный взгляд высшего существа». Мне бы тапочки. М-да. Тут писательский гений, надо полагать, сгущает жизненную водицу, однако кто не вспомнит подобный эпизод. «Внученька, колбаску бы порезать…» — «Колбаску порезать?!» Карл Шлегель, германский путешественник, посетивший Москву в 1982 году, с наивысшей степенью благожелательности описал своеобразие столичной услужливости (еще бы, ему-то что, проезжему человеку): «Конечно, в олимпийской незаинтересованности продавщиц есть и своя прелесть».
Я более всего люблю литературный образ продавщицы восьмидесятых, сформированный сводом советских детективов (особенно хорош текст с ярким названием «Жезл инспектора»). Продавщица там — всегда распределительница шмотья, чаще всего заведующая отделом какого-нибудь промтоварного магазина, и в каждом-то тексте ее язвят и щуняют. Литературная продавщица похудела и помолодела, но инерция образа всякий раз заставляет честного моралиста-детективщика подчеркнуть, что ее сытое тело еле втиснуто в импортное платье, ноги туго вбиты в фирменные сапожки, стол заставлен дорогими кремами, а подбородочек-то все равно тяжеловат.
И разумеется, глаза бегают. Вот они, стоят вместе, тройка главных мировоззренческих врагов восьмидесятых. Наша завотделением и два ее неверных рыцаря — завскладом и зав пунктом приема вторсырья; причем приемщик пункта (богач, жулик, ездит на «жигулях») ведь прямой продолжатель дела татарина-старьевщика.
Чем меньше товара, тем крупнее фигура распорядителя товара. Продавщица как бы заменяет собой товар. Съедает его
Это девушка-вахтовик, вокруг чужой город и чужие вещи, она из Ашхабада, там тепло. У нее приветливое опрокинутое лицо. Она — молчащий продавец. Не отвечает ни на брань, ни на упрек, ни на простой вопрос. Хотя, разумеется, по гипермаркету бродит легенда об одной девушке из Астаны, которая выучила русский язык по ассортиментному кондуиту «Ашана».
Никакой городской тип не изменился за последние десятилетия так, как образ московской продавщицы. Вообще-то, это тихая революция. Продавщицы, героини городского мифологического свода, женщины, пятьдесят лет формирующие атмосферу общественных мест, пропали, исчезли. Профессия перестала быть частью города; Москва отдельно, а московские продавщицы — отдельно. Они не вживаются в город, они, повторяю, приезжают торговать вахтовым методом. Их возят из Казахстана, Узбекистана, Белоруссии. Нанимают в маленьких русских городах, и это особо ценимые работники (компании, занимающиеся «привозом», подчеркивают тогда в объявлениях: «славянский коллектив»).
Деловая дама мне говорила: «Вожу из Ашхабада, без оформления. Но внешность у девочек почти славянская, так что в глаза не бросаются!» Вахты делаются в 28, 45 и 56 рабочих дней. Еще более частый вариант — шестьдесят через тридцать. Шестьдесят дней; смена — двенадцать часов. Иногда платят девицам восемьдесят рублей в час. Иногда тысячу или тысячу двести в день, иногда двадцать пять тысяч рублей в месяц при вахте в 28 дней; но выплата только в последний день вахты, в кассе! Это обстоятельство подчеркивается.
А дамы — вахтовики из малых городов России, возвращаясь в родной город, говорят: «Едем передохнуть, как на дачу». Еще говорят: «Раньше ездили в Москву закупаться. В девяностые — распродаться. А теперь — как на севера». В крайний центр — как на Крайний Север. И полны теперь московскими продавщицами среднерусские поезда; а раньше в них ездили большей частью мужчины, по своему отхожему промыслу.
